Сборник фантастики. Золотой фонд - Амброз Бирс

Что же касается междоусобицы между двумя учеными мужами, она продолжается постоянно и носит ожесточенный характер. Следует признать, что Челленджер ведет себя крайне провокационно, а у Саммерли очень острый язык, что только осложняет дело. Вчера Челленджер сказал, что ему никогда не нравилось гулять по набережной Темзы и смотреть вверх по реке, потому что видеть место своего последнего пристанища всегда очень печально. Он, без сомнения, убежден, что его удел – быть похороненным в Вестминстерском аббатстве. Однако в ответ на это Саммерли с кислой улыбкой заметил, что здание тюрьмы Милбэнк уже разобрано. Но самомнение Челленджера слишком велико, чтобы он обижался по-настоящему. Он только посмеивается в бороду, повторяя «Верно! Верно!» снисходительным тоном, каким обычно разговаривают с детьми. Они и вправду как дети: один – сухой и вздорный, другой – огромный и властный, но при этом оба обладают незаурядными мозгами, которые ставят их в один ряд с самыми выдающимися учеными нашего времени. Только с жизненным опытом начинаешь понимать, насколько могут различаться ум, характер и душа человека.

Мы действительно отправились в эту удивительную экспедицию прямо на следующий день. Оказалось, что все оснащение прекрасно помещается в два каноэ. Наша команда разделилась по шесть человек на каждую лодку; в целях соблюдения предосторожностей и поддержания мира профессоров посадили отдельно. Лично я ехал с профессором Челленджером, который пребывал в блаженном состоянии духа, двигался в каком-то молчаливом экстазе и всем своим видом излучал доброжелательность. У меня, однако, уже есть некоторый опыт относительно смены его настроения, и поэтому я нисколько не удивлюсь, если ясная погода внезапно сменится грозой. В его компании невозможно расслабиться, но зато с ним определенно не скучно. Постоянно находишься в нервном ожидании: какой еще фокус выкинет этот человек с жутким характером.

Два дня мы плыли по довольно широкой – где-то до ста футов – реке, с темной, но настолько прозрачной водой, что часто можно было даже рассмотреть дно. Так выглядит половина притоков Амазонки, тогда как вторая половина имеет белесую и мутную воду; это обусловлено землями, по которым они протекают. Темный цвет воды указывает на следы разложения растений, а белесый – на глинистые почвы на пути рек.

Дважды нам встречались пороги, и каждый раз, чтобы обойти их, приходилось полмили тащить наши лодки волоком. С обеих сторон нас окружали девственные джунгли, по которым гораздо легче пройти, чем по молодому лесу, и поэтому нам не составило большого труда пронести здесь свои каноэ. Смогу ли я когда-нибудь забыть мрачную таинственность этих мест? Я вырос в городе и даже не представлял, что деревья могут быть такими высокими и толстыми; их пышные кроны устремлены к небесам, где, на невероятной высоте над нашими головами, мы лишь смутно различали, как их боковые ветви раскидываются в готические своды, образуя из зеленой листвы плотную крышу, сквозь которую может пробиться только случайный золотой луч солнца – тонкая ниточка слепящего света среди величественного полумрака.

Когда мы бесшумно ступали по толстому мягкому ковру гниющих листьев, наши души окутывала благоговейная тишина, сродни той, что царит в церковных сумерках; даже свои обычно звучные замечания профессор Челленджер делал здесь шепотом. Я бы никогда не узнал названий этих гигантских растений, но наши ученые показывали нам кедры, большие хлопковые деревья, красное дерево – все то изобилие, которое делает этот континент главным поставщиком даров растительного мира, в то время как продукты животного происхождения отсюда почти не поступают. На темных стволах деревьев горят яркие орхидеи и красивые разноцветные лишайники, а когда трепетный луч света падает на золотистые цветы аламанды, пурпурные жасконии или темно-синие ипомеи, кажется, что ты проснулся в волшебной стране.

На огромных пространствах этого леса жизнь, ненавидящая тьму, изо всех сил стремится вверх, к свету. Каждое растение, даже самое крошечное, корчась и извиваясь, тянется к зеленому пологу, оплетая в этом своем движении своих более сильных и высоких собратьев. Ползучие растения пышны и жестоки, но и другие, которые никогда раньше не умели ползти, поневоле учатся здесь этому искусству, чтобы выбраться из убийственной тени, так что тут можно увидеть, как простая крапива, жасмин или даже пальма джакитара обвивают стволы кедров в стремлении добраться до их вершин.

Продвигаясь под величественными сводами деревьев, мы не успевали рассмотреть животных, которые разбегались от нас, но постоянное движение у нас над головами указывало, что многообразный мир змей и обезьян, птиц и ленивцев, живущих наверху в лучах солнца, все время смотрит на нас и удивляется крошечным темным фигуркам, спотыкающимся неизмеримо далеко внизу. На рассвете и на закате раздаются вопли обезьян-ревунов, к которым присоединяются пронзительные крики длиннохвостых попугаев, но во время полуденного зноя слышно только жужжание насекомых, словно шум отдаленного прибоя.

Все недвижимо среди стволов громадных деревьев, окутывающих нас полумраком. Однажды в тени, пошатываясь, промелькнуло какое-то неуклюжее кривоногое животное, муравьед или медведь. И это было единственное животное, передвигавшееся по земле, которое я видел в великом амазонском лесу.

Но, тем не менее, в этих таинственных краях нам попадались признаки присутствия человека. На третий день пути в воздухе раздался глубокий пульсирующий звук, ритмичный и зловещий, который судорожно сотрясал утреннюю тишину. Затем мимо нас проплыли две лодки, следовавшие на расстоянии нескольких ярдов друг от друга; наши индейцы замерли, словно превратившись в бронзовые изваяния, и сосредоточенно слушали с выражением ужаса на лицах.

– Что это? – спросил я.

– Барабаны, – беззаботно ответил лорд Джон, – барабаны войны. Мне уже приходилось такое слышать.

– Да, сэр, барабаны войны, – подтвердил метис Гомес. – Дикие индейцы, они опасные, не добрые; они все время следят за нами; они убьют нас, если смогут.

– Как они могут за нами следить? – удивленно спросил я, вглядываясь в темную недвижимую пустоту.

Метис только пожал широкими плечами.

– Индейцы умеют это делать. Они идут по своему пути. Они следят за нами. Барабанами говорят друг с другом. Убьют нас, если смогут.

Ко второй половине дня – согласно моему карманному дневнику это был вторник, 18 августа, – в разных точках вокруг нас гремели уже шесть или семь барабанов. Иногда их стук был быстрым, иногда – медленным, порой в них слышались вопросы и ответы. Один из них, где-то далеко на востоке, звучал высоко и отрывисто, а после паузы ему вторил глубокий низкий звон с севера. Эти постоянные раскаты создавали неописуемо нервную и зловещую обстановку, они, казалось, выливались в одну, без конца повторяемую фразу нашего слуги-метиса: «Мы убьем вас, если сможем. Мы убьем вас, если сможем».