Свечка. Том 1 - Валерий Залотуха
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Конец света!
Глава пятнадцатая
Конец операции «Левит»
Ровно в 16. 00 разведка донесла: сидят у Хозяина, пьют чай с сушками, говорят про конец света. Источник надежный – хозяйская секретарша. Уже три месяца, сама того не подозревая, Юля работала на Игорька. Как таковой вербовки не было, Игорек играючи влюбил в себя юную мать-одиночку, когда та писала студенческий реферат на тему «Этимология прозвищ (кличек) на примере заключенных ИТУ 4/12-38». Игорек консультировал – врал как сивый мерин про чужое погонялово и, время от времени переводя разговор на себя, давил на жалость. Давил, давил и додавил – влюбилась Юлечка.
«Любовь как костер – палку не кинешь, не разгорится» – эту простую мужскую истину Игорек знал с детства, и у него имелась возможность подбросить дровишек в костер Юлечкиных чувств – когда она читала ему вслух текст своего реферата в приемной Хозяина, а самого Хозяина срочно куда-то вызвали. Игорек не сделал этого, потому что знал и другую мужскую истину: из хера сала не натопишь – костер вспыхнет и прогорит, а ему нужен был огонек пусть маленький, но постоянный, – сидеть еще долго. Подкладывая по щепочке с подветренной стороны, втирал секретарше про оставшуюся на воле девушку, тоже красивую, но глупую и алчную. Имя подходящее на ходу придумалось – Вероника. Веронике нужна была не Игорькова любовь, а бабки его отчима – нового русского. Тот – мужик неплохой, но слабохарактерный – деньгу зашибать умеет, а в отношениях с женщинами – тряпка тряпкой. С будущей Игорьковой матерью он учился в одном классе и тогда же безнадежно в нее влюбился. Но мама отдала себя другому – курсанту летного училища, который и стал Игорьковым отцом. Отец разбился во время планового ночного полета – засланные в часть чеченцы подлили в топливо воды. Отец мог катапультироваться, но внизу лежал спящий город. Мать вышла за бывшего одноклассника не из корысти, из-за сына, но лучше бы она этого не делала! А чуть позже появилась Вероника, она танцевала в стрипбаре у шеста и отдавала свою любовь за деньги. Игорек увидел ее на улице и влюбился с первого взгляда. Он еще не знал, чем она занимается, но если бы и знал, это ничего бы не изменило. Чтобы любовь не отдавать другим, Вероника требовала денег у Игорька. Отчим жадным не был, но брать их у него Игорьку не позволяла гордость. Он решил добыть деньги сам и пошел на дело… (Еще по своим прелестным письмам заочницам Игорек заметил – чем больше бабам гонишь, тем больше они верят, и, видя перед собой широко раскрытые, полные слез Юлечкины глаза, гнал азартно и легко.) Завистливые конкуренты несколько раз покушались на отчима, но, не сумев до него добраться, отыгрались на жене – один отморозок плеснул в лицо Игорьковой матери соляной кислоты. Это случилось уже тогда, когда Игорек был под следствием. Теперь его красавица-мамочка выглядит, как будто по ее лицу проехал гусеницами танк, а отсутствующие глаза она скрывает большими черными очками, как певица Диана Гурцкая. Вероника же этим воспользовалась: устроившись к отчиму домработницей, залезла к нему в постель и теперь фактически им руководит. Нередко случается, что несчастная Игорькова мамочка входит в спальню мужа, а они лежат там голые. Мама не видит, но все чувствует и ужасно страдает. Но, может быть, не меньше страдает Игорек, ведь он по-прежнему любит Веронику.
– Но как же ты можешь ее любить?! – восклицала Юлечка, сжимая потные ладошки в кулачки.
Игорек молчал, вздыхал и неохотно отвечал:
– Любовь не картошка, не бросишь в окошко.
– Да, да, да! – соглашалась Юлечка, глотая слезы, и отворачивалась, чтобы скрыть свои чувства – ведь и она теперь любила того, кого любить не должна.
…Информацию о дружеском чаепитии и эсхатологических изысканиях в кабинете Хозяина принес на хвосте шнырь Сорока. Электрик по профессии, Сорока частенько бывал в Белом доме, ремонтируя старую проводку, попутно выполняя роль курьера между секретаршей и старостой. Не бесплатно, но конфиденциально. «Сидят, пьют чай с сушками, говорят про конец света». Игорек замерз до кишок, его колотило изнутри и покачивало. Всю общину колотило изнутри и покачивало.
Уже не пели.
Пробегающие мимо зэки не останавливались, чтобы поглазеть на замерзающих православных – скользили на ходу равнодушным взглядом и торопливо скрывались в подъезде жилого корпуса, прячась в тепло.
«Они от мира сего, а вы должны быть не от мира сего», – не раз говорил о. Мартирий.
От мира, не от мира – мерзнут все одинаково!
Хорошо вам в тепле, с чайком о конце света рассуждать…
И с кем?!
С Хозяином, который хуже Иуды, хуже Пилата, хуже книжников и фарисеев, вместе взятых, веру православную ненавидит! Что он может знать про конец света, что может понимать? В общине данный вопрос неоднократно обсуждался, особенно, когда читали вслух поразившую всех книгу «Россия накануне второго пришествия». Все были согласны – будет, причем скоро, а возможно, и очень скоро. Игорек в обсуждении не участвовал, а когда община вежливо поинтересовалась мнением старосты, сказал первое, что в голову пришло.
– У каждого свой конец света.
Сказал-мазал, а как в воду глядел – лично для него конец света может наступить уже сегодня, причем по следующему сценарию: сначала мыши, которые снова в православном храме, как в буддийском дацане, хозяйничают, потом Авраам с лицом о. Мартирия, закалающий собственного сына с лицом Хозяина под сенью крыл десятипудового мордатого ангела о. Мардария, и, наконец, самое главное и самое страшное – «Левит»…
– Дура-ак! – не оборачиваясь, закричал Игорек срывающимся голосом.
Община за спиной вздрогнула, заволновалась, загудела, и из гула родился гулкий топот кирзовых сапог. Дурак подбежал и встал напротив, ожидая приказаний своего старосты. Худой, как велосипед, одетый кое-как, с застегнутыми через одну пуговицами, он наверняка замерз больше Игорька, одетого предусмотрительно тепло, но при этом широко улыбался. Это вызвало у Игорька раздражение. Но еще больше его раздражал розовый шрам от памятного удара мышеловкой на лбу Дурака – там тоже получалась улыбка. Две улыбки на одной роже – это уж слишком.
– Чего радуешься? – спросил Игорек, с трудом сдерживаясь.
– Как же не радоваться – отцов встречаем! – объяснил Дурак причину своего приподнятого настроения.
Игорек скривился – он задал свой вопрос, чтобы осадить не в меру ретивого подчиненного, а не для того, чтобы слушать его дурацкие ответы.
– Вонми, Дурак, – предложил Игорек, глядя в мутную даль. – Я вас сейчас покину. Мне нужно сходить в одно место по одному делу. Останешься за главного. Вопросы есть?
Дурак не удивился и не обрадовался, и вопросов у него не было, в самом деле – какие у Дурака могут быть вопросы? Разве что дурацкие…
А вот Шуйца и Десница тут же проявились за спиной – закряхтели, засопели, закашляли.
– Игорек, а как же… – заговорил Лавруха.
– Что? – спросил Игорек, поворачиваясь.
– …если отцы подъедут? – закончил вопрос Налет.
– А это уже не ко мне, он теперь главный.
Игорек указал взглядом на Дурака и усмехнулся, представив, как удивится ничему не удивляющийся о. Мартирий, когда увидит на законном Игорьковом месте не Игорька, а Дурака. А тот все перепутает, превратит торжественную часть в дурацкую. «Не нравится с Игорьком? Попробуй с Дураком! Попробуй, попробуй…» – мысленно адресовал он несправедливому монаху свое мстительное послание.
– А ты куда? – потерянно спросил Лавруха.
– Закурить у кого-нибудь стрельну, – насмешливо ответил Игорек и двинулся в сгущавшуюся до предела предвечернюю мглу, оставляя общину наедине со своей растерянностью и Дураком.
Надо было спешить, но спешить было нельзя. «Ходить спокойно, размеренно, говорить тихо, уверенно», – приказал себе однажды Игорек. Сталин так говорил и ходил. Игорек уже собирался и трубку завести, но помешала та Мартириева проповедь о вреде табакокурения. Шел спокойно, размеренно, а так хотелось рвануть и побежать, как только может бежать смертельно испуганный человек.
Игорек боялся, страшно боялся…
Игорек не боялся голода, не боялся холода, да и самой смерти он не так боялся, как боялся потерять власть. Он знал толк в кайфе, мог сотворить мульку из банановых шкурок и заторчать, но теперь знал точно – ни от какой дури не торчишь так, как от власти. Была в его наркоманском прошлом одна девушка, грузинка, Наргиза, красивая, сидели вдвоем на одной игле. Однажды Игорек сварил мульку и отошел куда-то ненадолго, а она за это время укололась и отошла насовсем.
Лежала, как живая.
Игорек набрал шприц, лег рядом и укололся…
Нет, он не хотел смерти, он хотел кайфа. Жажда кайфа сильней страха смерти, но жажда власти сильней жажды кайфа. Да, он не любил читать и писать, не умел петь и рисовать, не любил трудиться, но он умел властвовать, и от этого редчайшего во все времена умения все вокруг читали и писали, пели и рисовали, и трудились, трудились, трудились!
