Город мелодичных колокольчиков - Анна Антоновская

— Но удостоит ли царь, — буркнул Палавандишвили, — своим вниманием просьбу пожаловать в Картли и воодушевить нас на разгром азнауров?

— И я полагаю, — изрек Орбелиани, — что слишком для царя мелок такой предлог.

— Для царя, конечно, мелок, а для вас, князья, слишком крупен. — Зураб насилу сдерживал себя. — Или на самом деле вам не нужны ни земли, ни скот, ни кони?

— Еще как, дорогой, нужны! — поспешил с ответом Квели Церетели. — Мы все на тебя уповаем!

— А если так, слушайте внимательно, — Зураб уже вновь надеялся; а вдруг князья, ничего не подозревая, помогут ему осуществить задуманное? — Напишем о Тэкле.

— Но она существует?

— Успокойся, Квели: раз церковь не опровергла, что она погибла, значит, она существует. Мы, верные сыны церкови, обязаны помочь святому отцу.

— Обмануть царя?

— Опасные мысли изрекаешь, князь Качибадзе. Это тебе не случай с мегрельским женихом и не проделка с косоглазой племянницей. — И Зураб под смех князей продолжал: — Святой отец решил избавить Картли от посягательства кахетинской церкови. Узнав о намерении приверженцев Тэкле, кахетинцы встревожатся. И царь Теймураз поспешит сюда и прострет на нас милость «богоравного», подтвердив своей печатью первенство картлийской церкови.

— Выходит, фамилия Саакадзе, — почему-то оглянувшись на дверь, проговорил Фиран, — для церкови как воздух нужна? Раньше в запасе Георгия Саакадзе держали, теперь — Тэкле Саакадзе…

— Не кощунствуй, Фиран! Не Тэкле Саакадзе, а царица Тэкле! — И Зураб ехидно спросил: — Ты сам проводил свою жену в Марабду?

— Сам… — растерялся Фиран. — Давно брата не видала и его сыновей и невестку-гречанку с ее двумя мальчиками-красавцами. И Магдану хотела повидать моя княгиня. А что?

— Как? Как ты сказал? — зарычал Зураб. — Когда изволили прибыть?! Как в Марабду добрались?

Словно подземный ключ забил. Все повскакали с места, зажестикулировали: «Где? Когда? Почему вернулись? Кто помог?»

Внезапно на Фирана напало озорство, и он выкрикнул:

— Саакадзе помог!

Князья невольно сгрудились, готовые к круговой обороне. Воцарилось безмолвие, как и полагается перед атакой. Потом разом заговорили… нет, не заговорили, заголосили, наседая на Фирана. Он едва успевал отвечать тем, кто дергал его за рукав, за куладжу, за шарвари. Молчал только Липарит. Он был сторонником Моурави и сейчас обдумывал, что означает помощь Георгия его заклятому врагу Шадиману. Неужели собирается вернуться и задабривает противников Зураба? Ну, а Мухран-батони, Ксани-Эристави, Барата, все его друзья? Выходит, не против князей восстает, а против тех, кто подобен Зурабу Арагвскому и Квели Церетели.

— А разве не прав?

— Кто прав, благородный Липарит?

— Неукротимый! И знай, владетель Арагви, я мысли вслух высказал.

— Чем прав? Тем, что Картли до нищенства довел?

— Если по такому руслу разговор пошел, скажу без притворства: не без твоей помощи. Ты и теперь помогаешь ему.

— Я? Чем? Чем помогаю?

— Разоряешь Картли, как можешь. Недаром тебя назначили кахетинцы над Тбилиси издеваться. Недавно ко мне прибежали купцы, как дети плакали. Я шелк заказал на каба Дареджан, а они привезли атлас, и не столько, сколько требовал. Клянутся: весь майдан разорили кахетинцы, от больших весов одна тень осталась, — а ты потворствуешь.

Я, доблестные, открыто скажу: ни словом не упрекнул купцов, когда они хором воскликнули: «Когда же пресвятая влахернская божья матерь поможет вернуться нашему защитнику? Наступит ли еще время освежающего дождя?» Такую же мольбу прочел в глазах амкаров, когда привезли в мой замок заказанные новые чепраки для коней. И опять же не столько привезли, сколько требовал.

С нарастающим беспокойством следил Зураб за хмурящимися князьями. «Пора дать бой».

— Я не ослушник и выполняю волю царя. Это он требует дань с майдана и сейчас прислал гонца с повелением вновь обложить майдан двойным налогом: с товаров и денег. А кто недоволен, пусть на меня жалобу царю шлет… И потом, помните, князья: азнауры — наши враги. Наш недоброжелатель пострадал, но ни один княжеский замок не потерпел ущерба, ибо я за княжеское сословие всегда держу наготове меч и сердце.

— Ваша! Ваша! — возликовал Церетели, разражаясь рукоплесканиями. — Ваша нашему Зурабу Арагвскому!

— Ваша! Ваша! — вторили беснующемуся Квели многие владетели.

— Победа дорогому князю Зурабу Эристави! — провозгласил Цицишвили. — Он неустанно печется о нашем величии. А до майдана нет нам дела! Пусть сами защищаются!

— И амкары тоже! — злорадствовал Джавахишвили, вскочив на своего любимого конька. — Они оружие делают, а почему ради своего сословия не обнажают его?

— На нас надеются, меднолобые! Привыкли, что мы их от персов и турок защищаем!..

— Защищал волк кур от лисицы, — прыснул Палавандишвили, — а сам каждую ночь их в сациви превращал.

— Как понять тебя, князь? А что ты предлагаешь?

— Предлагаю, Зураб, вернуться к письму. Раз церковь нуждается в нашей защите, напишем царю Теймуразу о Тэкле…

— О царице Тэкле, — холодно поправил Липарит. — Не теряйте, князья, присущее нам рыцарское уважение к женщине.

— И еще к какой женщине! — встав, проговорил молодой Палавандишвили.

— Говорят, царь Луарсаб, лучший из царей, называл ее «розовой птичкой». Восхищенный, я заказал себе розовую куладжу с изумрудной оторочкой, любимой царем Луарсабом.

— Ваша царю Луарсабу!

Одобрительный гул наполнил зал. Владетели поднялись, словно присутствовали на обряде коронования.

«Теперь все щенки вырядятся в розовое и зеленое! — угадал Зураб. — Но я их заставлю носить одеяния моего любимого цвета — цвета крови… Терпение, терпение, Зураб Арагвский! Так учил еще в Исфахане Непобедимый. Однако примутся сегодня за послание эти тунеядцы?»

— Итак, князья, напишем царю.

— Не испросить ли раньше благословения церкови? — трусливо заметил Квели Церетели. — Дело католикоса касается.

— Нечего, осторожный князь, церковь и не такое благословляет, когда ей это на пользу. И бог молчал, — значит, одобрял.

Князья со смешанным чувством неудовольствия и радости принялись сочинять послание царю Теймуразу. Появились писцы в длинных черных чохах, с выражением торжественности на неподвижных лицах. Заскрипели тростниковые перья, выводя на вощеной бумаге ряды стройных фраз, полных благоговения перед короной. Послание получилось вдохновенное, ибо, хотя об азнаурах не писалось ни слова, а об опасности, связанной с возможностью воцарения Тэкле, слишком много, все думали лишь о том, чтобы добиться согласия царя на обложение азнауров, и потому цветисто доказывали, что только так справедливо наполнится с избытком «сундук щедрот» царя.