Всю жизнь я верил только в электричество - Станислав Борисович Малозёмов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да, всем повезло, кого не убило, – повторил я слова Паньки. Он их весело произнёс на какой-то пирушке в нашем дворе.
– Ну да, – согласился Шурка. – И вот дядя Гриша Гулько мне и открылся по пьяне тогда, что Панька после возвращения работать пошел заведующим артелью при совхозном потребсоюзе. Стали они с Григорием хорошие дела делать. Панька пимы катал, а дядя Гриша ложки деревянные делал. Разрисовывала ложки жена его Зинаида. И Гулько предложил в пимокатную взять сестрёнку свою Фросю. Шерсть отбирать, чесать и мочить. Панька взял. Как уж они там сработались – не знаю. Но Паньке так по душе пришлось, что с любовью и натуральной материнской заботой она детей его выхаживала пока он тут сперва пил, а потом на войне воевал. И так она сама ему полюбилась, что он однажды попросту сказал ей:
– Пойдём с нами жить. Мне женой будешь, а ребятне моей – матерью. Они тебя полюбили очень. Да и я тож.
– Мать отпустит, да Гришка, то пойду, – Фросе Панька тоже нравился. Сильный, умный, руки золотые и доброта огромная при внешней мужской суровости старого казака.
Вот так они сошлись, жили несколько лет, потом официально расписались. И сколько лет прошло уже, а у них всё как в первый год. Любовь и уважение. Все пятеро детей считают от души её родной матерью, а она их своими детьми родными. Хотя общий ребёнок у них с Панькой поздно родился. Ну, ты знаешь. В прошлом, шестьдесят первом, Зоя родилась. Хорошенькая такая куколка. И с Горбачёвыми всеми, братьями да сёстрами умершей жены первой Панькиной, живут душа в душу. Дружат. Помогают друг другу. А в центре всей этой крепкой родственной связи держится наша ведьма, бабка Горбачиха. Она незаметно и по-волшебному удачно всех вместе рядышком друг с другом придерживает в уважении и тёплых человечьих отношениях. Во как, Славка, бывает. И далеко не у всех. А у нас только так.
-Ах ты ж, тварь баламутная! Это ты мне мстишь за то, что мы с дядь Васей не взяли тебя аж четыре года назад в командировку на Каспийское море?! – Я с прыжка свалил его и вдавил лицом в траву. – Баба Фрося моя бабушка родная, а не какая-то там Гобачева! Ты чего несешь, сволочь!? А отцу моему – она мама! Баба Фрося! Она! И Ане, Володе, Вале, Шурику, Зое! Мы любим её все, а она нас! Она всем говорит про нас, что мы её родимые дети и внуки! Ты что, не слышал никогда!?
Шурка с трудом скинул меня в сторону. Мы сели рядом. Дышали оба тяжело и нервно. Потом он обнял меня, уложил голову на плечо моё и сказал шепотом.
– Славец, я не вру. После пьяного дяди Гриши я его болтовню Горбачихе пересказал. Она помолилась на весь свой иконостас, пошептала что-то, потом перекрестила меня и прохрипела , что не сбрехал Гулько.
– Это моя дочка, царствие ей небесное, всех пятерых родила. От Борьки до Шурика. А Фроська их забрала под крылышко и за Пал Иваныча замуж апосля пошла. Матерью детям Панькиным стала. Все мы благодарствуем ей! Она им такая же родная как и моя покойница. А вы все – дети мои, внуки и правнуки. Но у нас постановлено так было на сходе семейном, что никто ничего не вспоминает и вслух про историю семейную не трындит ни между собой, ни в народе.
Мы уже пошли в сельпо. Я – совершенно обалдевший и подавленный. Внутри было холодно от того, что Шурка просто наизнанку вывернул жизнь мою. Ту замечательную жизнь, которую я проживал в счастье и радости от родных мне домов в городе и Владимировке. И от родных мне людей.
А Шурка вдруг притормозил посреди пути, аккуратно взял меня за воротник рубашки обеими руками и тихо проговорил, почти дотрагиваясь своим носом до моего.
– Вот то, что я тебе сказал, закопай себе поглубже в мозги и никогда больше это наружу не вытаскивай. Тебе я рассказал как брату. Знать ты, конечно, должен, как оно есть по правде. Но говорить со своими про это не надо. Они и сами не говорят, и другим, кто знает, не дают сказать. От бати твоего, от Паньки да от Шурика можно так за любопытство к семейной закрытой теме в рог схлопотать, что на месте отелишься. У каждого кулаки как гири двухпудовые. Понял?
Я понял, конечно. Так и ответил, что понял, конечно. И мы незаметно добежали до сельпо, взяли всё, что прабабка просила и бегом – обратно.
Шурка потом к брату пошел дрова рубить для бани. А я побежал к Шурику, моему старшему другу, учителю и настоящему мужчине. Я бежал, чтобы подло нарушить данное дружку обещание – молчать. Я просто горел внутри от надежды, что он Шурку Горбачёва обзовет придурком и успокоит меня тем, что самые родные бабушки у меня Стюра и Фрося. Я очень хотел быть на него похожим во всём и как он не верить в глупости, и вообще ни во что не верить. Только в электричество. И в своих.
Глава тридцатая
С этими головоломными хитросплетениями в родословной нашей башка моя представляла собой распухший раскалённый предмет, в котором никак не гасло пламя душевного пожара. Всё, бывшее раньше, родное, обычное, привычное и любимое, вспыхнуло синим огнем и плавилось, превращаясь в неведомое, а потому пугающее. Кто я теперь кому? И кто мне есть кто? Быть или не быть теперь моей жизни такой же замечательной после потрясающих, разрушительных новостей? Я в театре, в городе смотрел про Гамлета. Он маялся этим же вопросом. И ответа не находил. Но я найду. Потому, что у меня есть младший батин брат Шурик. Он сейчас вернёт всё на свои места после брехни этого дуролома Шурки Горбачёва.
Молодой дядя мой, отличный спортсмен, дрова рубил во дворе. Как семечки щелкал. Толстые берёзовые чурки под его топором даже стона предсмертного не успевали выдать и распадались на аккуратные половинки, как раз годные для банной печки.
– Блин! – внутренне воскликнул я без прежней радости, пришибленной переменой судьбы. – Суббота! Баня. Квас на каменку и веник березовый в пару, пахнущем свежим хлебом. Ещё неделю назад я бы визжал от радости, увидев дымок из трубы
