Кукла - Болеслав Прус

- Клянусь, среди всех знакомых мне дам вы единственная женщина, которая чего-нибудь стоит... Но довольно об этом... С тех пор как я узнал, что Вокульский любит Беллу (а как он ее любит!), моя кузина производит на меня странное впечатление. Раньше я считал ее необычайно интересной, а сейчас она кажется мне пошлой, раньше - возвышенной, сейчас - ничтожной... Правда, так кажется мне только минутами, причем спешу оговориться, что могу ошибаться.

Вонсовская улыбнулась.

- Говорят, когда мужчина смотрит на женщину, дьявол надевает ему розовые очки.

- Но иногда и снимает их.

- Что бывает довольно мучительно. Знаете что, - прибавила Вонсовская, поскольку мы с вами почти родня, давайте перейдем на "ты"...

- Нет уж, спасибо.

- Почему?

- Я не собираюсь быть вашим поклонником.

- Я предлагаю вам дружбу.

- Вот именно. Это мостик, по которому...

В эту минуту панна Изабелла порывисто поднялась со своего места и подошла к ним; она была взволнована и возмущена.

- Ты покидаешь маэстро? - спросила ее Вонсовская.

- Это просто наглец! - ответила панна Изабелла голосом, в котором слышался гнев.

- Очень рад, кузина, что вы так быстро раскусили этого полишинеля, заметил Охоцкий. - Не угодно ли посидеть с нами?

Но панна Изабелла, бросив на него уничтожающий взгляд, заговорила с Мальборгом, который как раз подошел к ней, и удалилась в зал.

В дверях она глянула из-за веера на Молинари, который весело беседовал с панной Жежуховской.

- Мне кажется, любезный пан Охоцкий, что вы скорее станете нашим Коперником, чем научитесь осторожности, - сказала Вонсовская. - Как можно при Изабелле называть этого господина полишинелем?

- Да ведь она сама назвала его наглецом!

- И все же она интересуется им.

- Ну, только, пожалуйста, не дурачьте меня. Если она не интересуется человеком, который ее боготворит...

- То как раз будет интересоваться тем, кто ее не уважает.

- Влечение к острым приправам - признак испорченного здоровья, заметил Охоцкий.

- Какая же из наших дам здорова? - воскликнула Вонсовская, обводя презрительным взглядом зал. - Подайте-ка мне руку и пойдем в гостиную.

В дверях они встретились с князем, который очень приветливо поздоровался с Вонсовской.

- Как вам Молинари, князь?.. - спросила она.

- У него весьма красивый тон... весьма...

- И мы будем принимать его у себя?

- Разумеется... в прихожей...

В несколько минут острота князя облетела все залы... Хозяйка дома вынуждена была внезапно покинуть гостей по причине мигрени.

Когда Вонсовская, переговариваясь по дороге со знакомыми, вошла вместе с Охоцким в гостиную, то увидела, что панна Изабелла уже снова сидит с Молинари.

- Кто из нас оказался прав? - спросила вдова, легонько хлопнув Охоцкого веером. - Бедный Вокульский!

- Уверяю вас, что он не такой бедный, как панна Изабелла.

- Почему?

- Если женщины любят только тех, кто их не уважает, то моя кузина очень скоро будет сходить с ума по Вокульскому.

- Вы ему расскажете?.. - возмутилась Вонсовская.

- Ни за что! Я ему друг, и поэтому мой долг - не предупреждать его об опасности. Но я, кроме того, мужчина и, ей-богу, чуствую, что уж если между мужчиной и женщиной началась такого рода борьба...

- То проиграет мужчина.

- Ошибаетесь, сударыня. Проиграет женщина, причем будет разбита в пух и прах. Женщины всегда оказываются на положении рабынь, потому что льнут к тем, кто ими пренебрегает.

- Не богохульствуйте!

Воспользовавшись тем, что Молинари заговорил с Вывротницкой, Вонсовская подошла к панне Изабелле, взяла ее под руку и стала прогуливаться с нею по гостиной.

- Ты все-таки помирилась с этим наглецом? - спросила пани Вонсовская.

- Он извинился.

- Так скоро? А обещал он по крайней мере исправиться?

- Я уж позабочусь, чтобы ему нечего было исправлять.

- Тут был Вокульский, - продолжала Вонсовская, - и как-то внезапно ушел.

- Давно?

- Когда вы сели ужинать; он стоял вот тут, в дверях.

Панна Изабелла нахмурилась.

- Милая Казя, - сказала она, - я знаю, к чему ты клонишь. Так вот, заявляю тебе раз и навсегда, что я не собираюсь ради Вокульского отказываться от своих симпатий и вкусов. Супружество - не тюрьма, а я меньше, чем кто-либо, гожусь для роли затворницы.

- Ты права, но все-таки хорошо ли ради каприза оскорблять такое чуство?

Панна Изабелла смутилась.

- Что же мне, по-твоему, делать?

- Это уж твое дело. Ты с ним еще не связана...

- Ах, вот что... теперь понимаю... - усмехнулась панна Изабелла.

Мальборг и Нивинский, стоявшие у окна, наблюдали за обеими дамами в лорнет.

- Красивые женщины! - вздохнул Мальборг.

- И каждая в своем роде, - прибавил Нивинский.

- А какую бы ты выбрал?

- Обеих.

- А я Беллочку, а потом... Вонсовскую.

- Как они жмутся друг к дружке, как улыбаются... Все затем, чтобы дразнить нас. Женщины на этот счет ловкие!

- А на самом деле могут ненавидеть одна другую.

- Ну, во всяком случае, не в эту минуту, - закончил Нивинский.

К прохаживавшимся дамам подошел Охоцкий.

- А вы, кузен, тоже в заговоре против меня? - спросила панна Изабелла.

- В заговоре? Никогда! С вами, сударыня, я могу воевать только в открытую.

- "Сударыня"? "Воевать в открытую"!.. Что это значит? Ведь войны ведутся с целью заключить выгодный мир!

- Я держусь иной системы.

- Правда? - усмехнулась панна Изабелла. - Так бьюсь об заклад, что вы сложите оружие, кузен: я считаю, что война уже объявлена.

- Вы ее проиграете, кузина, и даже там, где рассчитываете на полную победу, - торжественно ответил Охоцкий.

Панна Изабелла нахмурилась.

- Едем домой, Белла, - шепнула ей в эту минуту проходившая мимо графиня.

- Что же, обещал Молинари?.. - так же тихо спросила панна Изабелла.

- Я и не подумала его звать, - надменно отвечала графиня.

- Почему, тетя?..

- Он произвел неблагоприятное впечатление.

Если бы панне Изабелле сообщили, что Вокульский погиб из-за Молинари, великий скрипач нисколько бы не упал в ее глазах. Но известие о том, что он произвел дурное впечатление, неприятно поразило ее.

Она простилась с музыкантом холодно, почти высокомерно.

Несмотря на то, что знакомство ее с Молинари продолжалось лишь несколько часов, он живо ее заинтересовал.

Вернувшись поздно вечером домой, она взглянула на своего Аполлона, и ей показалось, что в чертах и осанке мраморного бога есть что-то общее с музыкантом. Она покраснела, вспомнив, как часто статуэтка меняла обличье; одно время она даже была похожа на Вокульского. Вскоре, однако, панна Изабелла успокоилась, решив, что сегодняшняя перемена - уже последняя, что все предыдущие увлечения были ошибкой и что если Апполон и мог кого-нибудь олицетворять, то лишь одного Молинари.

Ей не спалось, в сердце боролись самые противоречивые чуства: гнев, боязнь, любопытство и какая-то истома. Минутами она даже изумлялась, вспоминая, как дерзко вел себя скрипач. С первых слов он заявил, что она самая красивая из всех виденных им женщин; идя с нею к столу, он страстно прижал к себе ее локоть и признался ей в любви. А за ужином, невзирая на присутствие Шастальского и панны Жежуховской, он так настойчиво искал под столом ее руку. И... что ж ей оставалось делать!

Таких бурных чуств она еще никогда не встречала. По-видимому, он действительно влюбился в нее с первого взгляда, влюбился безумно, смертельно. Разве не шепнул он ей на ухо (это даже заставило ее встать из-за стола), что, не задумываясь, пожертвовал бы жизнью ради того, чтобы провести с нею несколько дней. "И как же он рисковал, говоря подобные слова!" подумала панна Изабелла. Ей не приходило в голову, что он рисковал самое большее тем, что будет вынужден удалиться до конца ужина.

"Какое чуство! Какая страсть!.." - мысленно повторяла она.

Два дня панна Изабелла не выходила из дому и никого не принимала. На третий день ей стало казаться, что Аполлон хоть и похож на Молинари, но иногда напоминает Старского. В тот же день после обеда она приняла явившихся с визитом Рыдзевского и Печарковского, которые сообщили ей, что Молинари уже уезжает, что он восстановил против себя все высшее общество и что его альбом с рецензиями - надувательство, ибо там не помещены неблагоприятные отзывы. В заключение молодые люди заявили, что только в Варшаве столь посредственного скрипача и вульгарного человека могли встретить такими овациями.

Панна Изабелла была возмущена и не преминула напомнить пану Печарковскому, что не кто иной, как он, расхваливал итальянского виртуоза. Печарковский изобразил удивление и, призвав в свидетели присутствующего тут же пана Рыдзевского и отсутствующего Шастальского, заявил, что Молинари с первой же минуты не внушал ему доверия.

Следующие два дня панна Изабелла была убеждена, что великий скрипач оказался жертвою зависти. Она твердила себе, что только он заслуживает ее сочуствия и что она никогда, никогда его не забудет.