Конспект - Павел Огурцов

Так считает мой руководитель. Но проектировать реконструкцию города, не видев его, — как-то странно.

— Странно или не странно — судить не берусь, — сказал Сережа, но ехать тебе сейчас куда бы то ни было не стоит.

— А я сейчас и не собираюсь.

— А в институт завтра пойдешь? Тебя будить?

— Пойду ли — не знаю. Утро вечера мудренее. Но не буди. Да, Марийка вам рассказала куда мы получили назначение?

— Сказала. В Кировоград, — ответила Галя.

— Тут вам решать. Вам виднее, — сказала Лиза.

— Может быть вам и повезло, — сказал Сережа. — Елизаветград был одним из лучших уездных городов — культурный и хорошо благоустроенный, лучше многих губернских. Интеллигентный город. Родина известных украинских писателей и артистов.

— Троцкого и Зиновьева, — добавила Галя.

— Ну, это не делает чести городу, — сказал Сережа. — Я это говорю не потому, что на них сейчас гонения. Все они хороши. Впрочем, что Кировоград теперь представляет я, конечно, не знаю.

Ночью проснулся с чувством радостного удивления: приснился вход в кинотеатр — такой, какой бы я хотел запроектировать. Вставать не хотелось, и я старался закрепить его в памяти, но вспомнив историю с интегралом, встал, зажег настольную лампу и на листе пищей бумаги нарисовал вход так, как увидел во сне: с противоположной стороны улицы, немного не доходя до кинотеатра. Ложась, заметил, что держу рисунок в руке, и сунул его под подушку.

Когда проснулся снова, в доме было темно и тихо, все спали, но по улице проехала грузовая машина, а на оконных шторах изредка стали мелькать темные полосы. Сел. Чувствую себя здоровым и бодрым, но сосредоточенным и напряженным куда больше, чем перед каким-нибудь трудным экзаменом. Идти в институт? Посижу-ка я несколько дней дома: позвонят, а меня нет. Это хорошо. А усижу? Раз так лучше — надо усидеть. А в Крюков вообще не поеду, ни сейчас, ни позже. Раз руководитель считает, что это не обязательно… Да ведь и не все ездили... И Марийка не ездила. Смешно: чего я рвался в Крюков, будто в Харькове на улицах нет ни трамваев, ни машин. Бросило в жар: если бы вчера или позавчера я это сообразил, меня могло бы уже не быть. Перехватило дыхание, зазвенело в ушах, заколотилось сердце. Снова улегся, ожидая когда пройдет. Прошло. Ну, гады, посмотрим кто кого!

В соседней комнате зажглась настенная лампочка над Сережиной кроватью, завозились и заговорили Сережа и Лиза. Вдруг я вспомнил приснившийся вход, засмеялся и услышал Сережин голос:

— Ты проснулся или еще во сне смеешься?

— А я смеялся во сне?

— Смеялся и разговаривал. Вставай, Архимед, если хочешь идти в институт.

— С чего это я попал в Архимеды?

— А ты ночью сказал «эврика».

— Эврика? А еще что говорил?

— Много говорил, но невнятно.

— Да, спишь ты беспокойно, — сказала Лиза.

— А что, лучше храпеть?

— В мой огород камешек? — спросил Сережа. — Я стал храпеть?

— Нет, не храпишь.

— Не хватало еще вашего храпа, — пробурчала Лиза.

— А Марийка не сердится, что ты так бурно спишь? — спросила Галя из другой комнаты.

— Нет, не сердится, только удивляется.

— А чего ты сейчас смеялся?

— Сон вспомнил.

— Такой смешной?

— Нет, не смешной, а радостный и даже полезный.

— Даже полезный? Ну и ну! Это интересно, расскажи.

— Какая тонкая натура! — воскликнула Галя, когда я рассказал. Сережа с Лизой засмеялись.

— Это ты из зависти говоришь! — сказал я Гале.

— Так ты пойдешь в институт? — спросил Сережа из своей комнаты. — Если пойдешь, то вставай. Пора.

— Нет, не пойду. Ни сегодня, ни завтра. Вход в кинотеатр — это единственное, что у меня не было решено, можно и отдохнуть, все остальное готово.

— Как! — воскликнул Сережа. — Готовы оба проекта?

— Как ты быстро хотел. Готовы начерно. Теперь надо вычерчивать и подавать, как у нас говорят.

— Вставай, лежебока, — сказала Лиза. — Буду на стол подавать.

— Как у нас говорят, — добавил Сережа. За завтраком нашли, что я лучше выгляжу.

— Только глаза блестят, — сказала Лиза.

— И в самом деле, — подтвердила Галя. — Чего ты глазами сверкаешь?

— Освещенье тусклое.

14.

Ушла на работу Галя, потом, побрившись, Сережа. Побрился и я и стал помогать Лизе: принес ведро угля, несколько поленьев, щепок, и наколол их впрок. Хотел выгрести золу из печи, но Лиза попросила меня сходить в магазин за текущими покупками. Хороша погода: легкий мороз и тихо. Пойду погулять и на вокзале сдам билет. Кажется, и недолго пробыл в магазине, — очередь была небольшой, — а когда вышел, погода успела измениться — дул резкий холодный ветер. Не погуляешь и билет не сдашь. Подумаешь, — нашел о чем беспокоиться, даже смешно.

— Достань, пожалуйста, из подвала овощи, и больше от тебя ничего не требуется, — сказала Лиза. — Отдыхай.

Розово светится поддувало, от печи идет тепло, тишина, тикают ходики. Не хватает только сверчка. А залягу-ка я с книжкой, давно ничего не читал. Еще учась в школе, с интересом читал подряд пьесы Островского, а на «Грозе» запнулся — так было страшно.

— Ну, и не читай, — сказал папа. — Подрастешь, тогда и прочтешь, а может быть и в театре посмотришь.

В разговорах и спорах дома порой ссылаешься на Достоевского. Когда учился в профшколе, а может быть в техникуме, взялся за «Преступление и наказание» и тоже не одолел. «Грозу» давно прочел, не взяться ли за «Преступление и наказание»? Возможно, что не было такой книги, на которой я смог бы сейчас сосредоточиться. Предпочел бы побродить, но в такую погоду не погуляешь. Заставил себя читать. Мысли, переживания, заботы так далеки от этой книги, но понемногу я втянулся в чтение, а потом и увлекся. Читал с перерывами: сострадания, вызываемые автором, так сильны, что требовали передышки, и возникали мысли, в которых хотелось разобраться. Еще далеко до середины книги, а у меня появляются какие-то новые взгляды на жизнь, от которых так просто не отмахнешься. Да и нужно ли отмахиваться?

...Страдания были всегда, будут всегда, и никакие переустройства общества от них не избавят. Если не считать стихийных бедствий, катастроф, болезней, причина страданий — в самих людях. Часто слышишь: мы бессильны — таковы условия или обстоятельства. Но условия или обстоятельства создают люди. И если что-то облегчает или снимает страдание, то и это делают люди. Все зависит от людей, от того каковы они. И выходит, что единственно верный путь развития человечества — в совершенствовании человека, другими, когда-то слышанными словами — в приближении к Богу.

Это или нечто подобное не раз приходилось слышать и читать, но раньше я над этим много не задумывался, как говорит Лиза — в одно ухо вошло, в другое вышло. А вот сейчас такие мысли стали восприниматься очень остро и, если воспользоваться термином Горика, нутром. Не в этом ли призвании человека смысл христианского учения? Надо по свободе прочесть Евангелие. Ну, теперь понятно почему большевики во главе с Лениным аттестовали Достоевского реакционным писателем и мракобесом. Еще бы!