Архив Буресвета. Книга 1 : Путь королей - Брендон Сандерсон

— Это верно. — Тефт наконец-то расстегнул ремень нагрудника. — Они переживают. Все хотят знать, что мы будем делать дальше.­

Каладин вздохнул, потом встал и повернулся к мостовикам:

— Я не знаю, что делать! Если мы попытаемся защитить самих себя, Садеас нас накажет! Мы приманка, и мы умрем. Я ничего не могу с этим поделать! Это безнадежно.

Мостовики потрясенно уставились на него.

Каладин отвернулся от них и, присев рядом с Тефтом, снова при­нялся за работу.

— Ну вот, — сказал он, — я все им объяснил.

— Дурак, — тихо проговорил Тефт. — Ты столько всего сделал и теперь бросаешь нас?

Поодаль мостовики вернулись к работе. Каладин краем уха слышал их ворчание.

— Вот ублюдок, — бурчал Моаш. — Я же говорил, что этим закончится.

— Бросаю вас? — прошипел Каладин. «Просто оставь меня в покое. Дай мне снова впасть в апатию. По крайней мере, она спасает от боли». — Тефт, я часы напролет пытался разыскать выход, но его нет! Садеас хочет, чтобы мы умерли. Светлоглазые получают то, что хотят, — так устроен мир.

— И что?

Каладин, не обращая на него внимания, вернулся к работе — нужно было стащить сапог с ноги солдата, чья малая берцовая кость, похоже, сломалась в трех местах. Из-за этого сапог никак не хотел сниматься.

— Ну ладно, возможно, мы и умрем, — согласился Тефт. — Но быть может, дело не в выживании.

Почему из всех мостовиков именно Тефт пытался его подбод­рить?

— Если наша цель — не выживание, Тефт, то что тогда?

Каладину наконец-то удалось снять сапог. Он повернулся к следующему на очереди трупу и застыл.

Это был мостовик. Каладин его не узнал, но жилетка и сандалии говорили сами за себя. Он лежал у стены, безвольно раскинув руки, рот его был приоткрыт, глаза впали. С одной ладони кожа была содрана и болталась, точно лоскут.

— Не знаю я, какая у нас цель, — проворчал Тефт. — Но мне противна сама мысль о том, чтобы сдаться. Надо продолжать борьбу. До тех пор, пока стрелы не разыщут нас. Ты ведь сам знаешь — путь прежде цели.

— Это еще что такое?

— Да так. — Тефт быстро отвел глаза. — Слышал как-то раз.

— Так говорили Сияющие отступники, — заметил проходивший мимо Сигзил.

Каладин посмотрел на него. Тихий азирец положил щит на груду трофеев. Потом глянул вверх. Его коричневая кожа казалась черной в свете факела.

— Это был их девиз. Точнее, часть девиза. Жизнь прежде смерти. Сила прежде слабости. Путь прежде цели.

— Сияющие отступники? — спросил Шрам, с целой охапкой ботинок. — И кого угораздило их помянуть?

— Тефта, — буркнул Моаш.

— Вот еще! Я просто повторил то, что однажды слышал.

— А что это вообще значит? — спросил Данни.

— Я же сказал, что не знаю! — рявкнул Тефт.

— Предполагается, это был один из их символов веры, — объяс­нил Сигзил. — В Йулае много тех, кто не забыл о Сияющих. И хотят, чтобы те вернулись.

— Да кто может хотеть их возвращения? — изумился Шрам и прислонился к стене, скрестив руки на груди. — Они же предали нас Приносящим пустоту.

— Ха! — воскликнул Камень. — Приносящие пустоту! Чушь для низинников. Сказка быть, рассказывать дети у костра.

— Они были настоящими, — возразил Шрам с внезапным пылом. — Это все знают.

— Все, кто слушать сказки у костра! — со смехом ответил Камень. — Слишком много воздуха. От него ум делаться мягкий. Но вы все равно быть моя семья... просто тупая!

Тефт нахмурился, а остальные продолжали спорить о Сияющих отступниках.

— Путь прежде цели, — прошептала Сил на плече Каладина. — Мне это нравится.

— Почему? — Каладин присел развязать сандалии мертвого мос­товика.

— Потому, — сказала она с таким видом, словно это был исчерпывающий ответ. — Тефт прав. Я знаю, ты хочешь сдаться. Но ты не можешь.

— Почему нет?

— Вот просто не можешь, и все.

— Нас теперь все время будут отправлять на дежурство в ущельях, — заговорил Каладин. — Мы не сможем собирать тростник, чтобы зарабатывать деньги. Значит, больше никаких бинтов, антисептика, еды для ночных посиделок. Тут столько трупов, что мы неизбежно напоремся на спренов гниения, и люди начнут болеть... ес­ли ущельные демоны раньше нас не съедят или мы не утонем во время внезапной Великой бури. И нам придется таскать мосты отсюда и до конца Преисподней, теряя одного человека за другим. Это безнадежно.

Мостовики все еще говорили об отступниках.

— Они помогали другой стороне, — настаивал Шрам, — и с самого начала были продажными шкурами.

Тефта это оскорбило. Жилистый мостовик выпрямился и ткнул в Шрама пальцем:

— Ты ничего не знаешь! Это было давным-давно. Никому не известно, что случилось на самом деле.

— Почему же тогда во всех историях говорится одно и то же? — не отступил Шрам. — Они бросили человечество. В точности как светлоглазые бросили нас. Может, Каладин прав. Может, надежды и впрямь нет.

Каладин опустил глаза. Слова застряли в его памяти. «Может, Каладин прав... Может, надежды и впрямь нет...»

Однажды он уже так поступил. У своего последнего хозяина, до того как его продали Твлакву и сделали мостовиком. Он сдался, после того как тихой ночью спровоцировал Гошеля и остальных рабов на бунт. Их перебили. Каладин каким-то образом выжил. Забери все буря, ну почему он постоянно выживает? «Я не могу сделать это снова. — Парень зажмурился. — Я не могу им помочь».

Тьен. Таккс. Гошель. Даллет. Безымянный раб, которого он пытался вылечить в фургоне для рабов Твлаква. Всех ждала одна и та же участь. Прикосновение Каладина обрекало на смерть. Иногда он давал им надежду, но разве надежда не была предвестницей краха? Сколько раз человек может упасть, прежде чем у него не останется сил, чтобы подняться?

— Мне просто кажется, что мы ничего не знаем, — проворчал Тефт, — и не нравится то, что светлоглазые говорят о прошлом. Чтоб вы знали, их бабы переписали всю историю.

— Тефт, даже не верится, что ты об этом споришь, — сказал рассерженный Шрам. — Что дальше? Мы позволим Приносящим пус­тоту украсть наши сердца? Вдруг их просто неправильно поняли? Или вот паршенди. Может, нам следовало бы разрешить им убивать­ наших королей когда вздумается?

— Не пошли бы вы оба в бурю? — рявкнул Моаш. — Это не имеет значения. Вы слышали Каладина. Даже он считает, что мы почти покойники.

Каладин больше не мог выносить этот разговор и побрел прочь, во тьму, подальше от горящих факелов. Никто за ним не последовал. Он оказался в месте, полном мрачных теней и озаренном лишь светом узкой небесной ленты, что виднелась где-то в вышине.

Здесь никто его не видел. В темноте он напоролся на валун и резко остановился. Камень был скользким от мха и лишайника. Каладин ненадолго замер, прижав к камню ладони, а потом со стоном повернулся и оперся о него спиной. Перед ним опустилась Сил, по-прежнему видимая, невзирая на тьму. Она села в воздухе и расправила платье на коленях.

— Сил, я не могу их спасти, — страдальчески прошептал Ка­ладин.

— Ты уверен?

— Я пытался много раз, и всех подвел.

— Значит, и в этот раз тоже подведешь?

— Да.

Она помолчала, потом проговорила:

— Ну хорошо, давай предположим, что ты прав.

— Так зачем же сражаться? Я сказал себе, что попытаюсь опять. Но все рухнуло прежде, чем я успел начать. Их не спасти.

— А борьба сама по себе ничего не значит?

— Нет, если ты не можешь избежать смерти.

Он потупился.

В его голове эхом отдавались слова Сигзила: «Жизнь прежде смерти. Сила прежде слабости. Путь прежде цели». Каладин поднял голову и посмотрел на узкую полоску неба. Точно далекая река из чистой, синей воды.

Жизнь прежде смерти.

Что же значил этот девиз? Что люди должны стремиться жить, прежде чем стремиться умирать? Но ведь это само собой разуме­ется. Или дело в чем-то другом? В том, что жизнь происходит раньше смерти? И опять очевидный факт. Однако простые слова как будто предназначались ему одному. Смерть придет, шептали они. Смерть придет ко всем. Но перед смертью придет жизнь. Дорожи ею.

Смерть — это цель. А путь — жизнь. Вот что имеет значение.

Прохладный ветерок пронесся по каменному коридору и принес с собой чистые, свежие ароматы, сдув прочь вонь гниющих трупов.

Всем было наплевать на мостовиков. Наплевать на тех, кто был на самом дне, у кого были самые темные глаза. И все-таки ветер как будто шептал ему снова и снова: «Жизнь прежде смерти. Жизнь прежде смерти. Живи, прежде чем умрешь».

Его нога ударилась о что-то. Он наклонился и подобрал это. Маленький камешек. Каладин едва мог его разглядеть во тьме. Он понял, что с ним случилось, понял эту меланхолию, это отчаяние. Эти чувства его частенько навещали в юности — как правило, во время недели Плача, когда небо окутывали тучи. В те дни Тьен всячески его подбадривал, помогал справиться с тоской. У брата это всегда по­лучалось.

Потеряв Тьена, он с трудом справлялся с этими периодами печали. Каладин превратился в ничтожество, которое ни о чем не заботилось, чтобы не отчаиваться. По сравнению с болью бесчувственность казалась гораздо лучше.