Методология истории - Александр Лаппо-Данилевский

Нельзя не признать, однако, что материал, которым историк располагает, действительно оказывается иногда довольно случайным. Многие произведения древней культуры погибли или сохранились только отчасти, и такие пробелы иногда очень чувствительны. Целые языки, а не только отдельные слова исчезли из обращения, например языки фригийский, фракийский и скифский. В числе памятников вещественных достаточно припомнить хотя бы судьбу храма Афины на острове Эгине или самого Парфенона и т. п. То же можно сказать и про некоторые памятники письменные: во время взятия крепости Александрии Юлием Цезарем множество драгоценных рукописей ее библиотеки погибло от пожара; наибольшая часть анналов и истории Тацита не сохранилась; значительное число книг знаменитого труда Поливия исчезло и т. п. Даже источники Нового времени далеко не всегда достаточны: богатое собрание рисунков, собранных Булем (Boule), сгорело в 1720 г., весьма ценные бумаги парижских секций, сыгравших очень крупную роль в разных событиях Французской революции, особенно в 1792–1795 гг, большею частью подверглись такой же участи во время Коммуны, не будучи еще надлежащим образом использованы; значительная часть весьма ценных мемуаров Георгия Шателэна также утрачена, и т. п.[632]

Такие пробелы, конечно, весьма ощутительны; но они все же обнаруживаются не во всей совокупности материала, а в отдельных случаях; нельзя распространять на всю его совокупность скепсис, вызванный дефектами в некоторых его частях.

Помимо вышеуказанных затруднений, следует иметь в виду, что каждый источник получает полное свое значение лишь по предварительной его научной обработке, т. е. главным образом благодаря его интерпретации и критике; но во многих отношениях интерпретация не может достигнуть вполне точных результатов и принуждена довольствоваться пониманием источника, лишь более или менее приближающимся к истине, т. е. такими выводами, которые более или менее вероятны. То же можно сказать и о критике: лишь под условием знания той фактической истины, к которой источник относится, он и получает надлежащую ценность; но большею частью трудно предполагать наличие безусловно точного знания той именно фактической истины, с точки зрения которой источник ценится, особенно если иметь в виду, что оно часто черпается в большей или меньшей мере из того самого источника, который ценится; следовательно, и выводы, получаемые путем критики источника, легко могут оказаться лишь более или менее вероятными. При таких условиях далеко не всегда можно точно установить его значение и приходится судить о нем лишь с большей или меньшей вероятностью; историки часто различно судят об одном и том же источнике, например об истории Фукидида или о произведении Григория Турского и т. п.[633]

Во многих случаях, однако, возможно, более непосредственное и глубокое переживание источников, контролируемое интерпретацией и критикой, дает достаточно надежный материал для научного построения действительности, разумеется, не тождественного с целостным переживанием ее самой; впрочем, приходится иногда довольствоваться тем «впечатлением» от действительности, которое получается от источников, и конструировать ее лишь в общих чертах для выяснения ее исторического значения. С такой точки зрения можно сказать, что исторический материал все же пригоден для познания исторической действительности. Вообще, чем шире круг источников, к которым историк обращается, тем более он может рассчитывать на достижение своей цели; при изучении прошлого он стремится использовать самые разнообразные источники: и данные языка, и пережитки, и предметы древности, и произведения фантазии, и теоретические трактаты, и документы, и законы, и полемические сочинения, и публицистику, не говоря уже о собственно повествовательной литературе и т. п.

Не все источники, однако, имеют одинаковую ценность для построения исторической действительности. С такой точки зрения историк и пытается выяснить, какое именно значение данный род источников имеет для исторической конструкции тех фактов, которые интересуют его, и какого рода источники всего более пригодны для изучения их характерных особенностей.

Выше мне уже пришлось заметить, что источники изображающие и источники обозначающие получают различное значение в глазах историка: благодаря источникам изображающим он непосредственно переживает остаток факта в данных своего чувственного восприятия, а при пользовании источниками обозначающими он конструирует свое представление о факте лишь на основании условных знаков. С такой точки зрения, источники изображающие имеют особенно большое значение для наглядного ознакомления с конкретными проявлениями культуры, а источники обозначающие — для изучения обобщенных и отвлеченных ее продуктов. В самом деле, источники изображающие могут давать наглядное представление о чужой мысли; они иногда любопытны и по той наивности и грубоватости, с которой она выражается. На одном из расписных стекол Шартрского собора Святого Илария Пинэгрие представил, например, в виде аллегорической сцены благие последствия Искупления: тело Спасителя лежит на виноградных тисках; кровь из него льется со всех сторон; евангелисты собирают ее; Отцы Церкви наполняют ею бочонки, которые они перевозят на телеге, руководимой ангелом; папы, короли, епископы и кардиналы складывают бочонки в погребах или раздают их народам; на заднем плане патриархи возделывают виноградную лозу, пророки собирают виноград, а апостолы приносят его к виноградным тискам, кроме, впрочем, апостола Петра, который давит его. Картина Пинэгрие имела большой успех и послужила образцом для целого ряда копий[634]. Напротив, источники обозначающие могут дать понятие о таких общих течениях мысли, которые плохо поддаются изображению; трактаты Сижера Брабантского «De anima Intellectiva» и о других предметах метафизики и логики, например, конечно, лучше всяких картин, знакомят нас с зарождением и развитием в средневековых школах Аверроизма, т. е. со стремлением его приверженцев познакомиться с подлинным учением Аристотеля, не «исправленным» Фомою Аквинским[635]. Аналогичные замечания можно высказать и относительно других источников, но в несколько ином смысле: изображение римской виллы на помпеянском ландшафте, например, дает наглядное представление о типически реальных внешних ее чертах, но не может заменить тех сведений, которые мы черпаем хотя бы из произведений Горация, для характеристики землевладения в римском мире при самом появлении принципата, для ознакомления с устройством сабинского поместья поэта и т. п.[636] Следовательно, можно сказать, что изображающие и обозначающие источники взаимно дополняют друг друга. Портретные бюсты римских императоров, например, иллюстрируют их характеристики, сделанные Тацитом, но последние содержат такие черты, которые резец скульптора не мог воспроизвести; знаменитая помпейская мозаика дает наглядное представление о битве при Иссе между Александром и Дарием, описанной Аррианом[637]; произведения Дюрера и Гольбейна существенно облегчают понимание реформации, известной нам по трудам Слейдана и других писателей, и т. п.[638]

Впрочем, взвешивая относительное значение источников изображающих и обозначающих, легко заметить, что они и в другом отношении не одинаково пригодны для построения исторической действительности.

Источник изображающий обыкновенно дает представление о данном факте или культуре в моментальном ее разрезе, а значит, и о том соотношении элементов, которые одновременно даны в таком разрезе. В самом деле, памятник вещественный представляется нам, главным образом, как бы в виде картины; но «картина не слово; она дает одну минуту, и в этой минуте должно быть все: взглянул — и все…; а нет этого — нет и картины»[639]. Таким образом, памятник вещественный дает понятие, главным образом, о соотношении элементов данного явления в пространстве, а не во времени; стадии развития одного и того же явления не могут быть в полной мере осуществлены в одном и том же вещественном образе; он может представить только одну из таких стадий, а не эволюцию данного явления; один из ее моментов, а не их совокупность, т. е. не процесс их следования во времени.

Источник обозначающий или памятник письменности, напротив, воспроизводит явление путем символического его описания; последнее может дать историку понятие и о соотношении элементов данного явления во времени, т. е. о его развитии. Впрочем, историк может найти в памятнике письменности лишь построение эволюционного процесса в том его виде, в каком последний представлялся составителю памятника, и не может таким построением заменить действительно бывшей эволюции; но во многих случаях при соблюдении нужных предосторожностей он может воспользоваться чужим представлением о данном процессе для его понимания. В таком случае изучение соответственного памятника письменности облегчает историку его дело: принимая во внимание и другие источники, он легче и с большей надеждой на некоторый успех строит свое собственное научное представление о том же эволюционном процессе.