Знак обратной стороны - Татьяна Нартова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сандерс с Викой не собирались ни есть, ни валяться на толком не прогретой земле. Сегодня, впрочем, как и в подавляющее большинство дней: теплых и холодных, дождливых или ясных, – художник предпочитал оставаться зрителем, а не участником. Пока они неторопливо прогуливались по тропинкам парка, он мысленно фиксировал все происходящее вокруг, будто снимал документальный фильм. На шее у Романа, и правда, висела фотокамера, но предназначена она была не для запечатления обывателей. В ее объективе должно было сиять только одно лицо с чуть раскосыми глазами и прямыми бровями, с губами цвета зрелой вишни и совсем немного желтоватой кожей.
– Это же серьезная процедура, – продолжала свою мысль Виктория. – Говорят, надо не один сеанс провести, чтобы окончательно избавиться.
– Ничего, не один, так не один, – все с той же железобетонной уверенностью ответил художник. – Я давно об этом подумывал, но то недосуг, то некогда. Да и жалко. Мне она тоже, честно говоря, нравилась.
– Тогда в чем дело? – не поняла его собеседница.
– Я ведь уже как-то говорил, что набил эту татуировку по глупости. Это был импульсивный и безответственный поступок. Хотя таковым он мне тогда не казался. Наоборот, я считал ее чем-то вроде… посвящения? Демонстрацией уважения по отношения к прадеду. На самом деле, думаю, мной владело иное желание. Мне было всего-навсего двадцать лет, и, видимо, тот дух юношеского бунтарства, экспериментаторства и пренебрежения собственным телом пока не покинул мою шальную голову. Я еще не начал видеть обратную сторону, и уже достаточно подзабыл, какого это – ловить видения. В то время меня и посетила блестящая идея набить на руке несколько знаков
– Слушай, вот сейчас я подумала: а не могло ли это как-то ускорить развитие твоей болезни?
– Болезни? – удивленно переспросил Сандерс. – Я не отношусь к «выпадениям» как к какому-то недугу. Одно время даже принимал их за что-то вроде некого благословения.
– Но это ведь ненормально? То есть, я хочу сказать: да, ты помог многим людям. Тот паренек, Даня, его не забили железным прутом. Старушка-соседка, которая чуть из окна не вышла, сейчас доживает свои дни в специальном приюте. Не уверена, что для нее это благополучный исход, но… Но, согласись, твои видения – нечто ненормальное. Боль дана нам, чтобы защитить от чего-то более страшного, чтобы предупредить, но ведь мы, однако, придумали кучу препаратов, чтобы от нее избавляться.
– То есть ты хочешь сказать, эта татуировка… дурацкое сравнение, но это все равно, как если бы на моей руке было выбито «У меня положительный ВИЧ-статус».
– Можно жить полноценной жизнью и с ВИЧ. Во всяком случае, так недавно по телевизору говорили, – замялась Вика. Она хотела поддержать шутку художника, но вышло как-то нелепо и криво. Чтобы сгладить свой промах, поспешно вернулась к первоначальной теме: – Значит, окончательно? Идешь в клинику и стираешь все знаки?
– Да. Иду. Стираю, – задумчиво произнес Роман.
– Опять?! Ты что-то увидел? – обеспокоенно заглядывая в лицо мужчине, затарахтела Вика. – Что? Что такое?
– А? Да нет, – улыбнулся тот.
– У тебя был такой взгляд…
– Я просто задумался. Уверяю, мои приступы ни с чем не перепутаешь.
– И что мне делать, если…? – Не стала заканчивать вопрос Вика.
– Ничего. Ничего не делать. Я не бьюсь в конвульсиях, не пытаюсь откусить себе язык и даже глаза не закатываю. Некоторые выпадения так коротки, что я и сам не успеваю понять, что увидел. Моргнул, и все уже прошло. Не переживай так. А то я начинаю волноваться: у тебя такой вид, будто ты вот-вот сознания лишишься! Похожа на снулую рыбу.
– На какую, какую рыбу? – Судя по хитро блеснувшим за стеклами очков глазам, ее снова пытались обдурить. – Что за слово такое «снулая»?
– Это значит «сонная», «неживая». Но мне почему-то представляется такая рыбеха: бледная, почти прозрачная и сплюснутая с двух боков. Она мечется туда-сюда и не может найти укрытия.
– Бедная рыба, – сочувственно произнесла Вика.
– Да, бедная.
Они снова надолго замолчали. Идя рядом и не замечая, что шагают нога в ногу, оба думали о своем. Виктория – о несчастной обитательнице морей, а Сандерс – о своем вчерашнем визите к сенсею.
Это оказалось сложнее, чем он предполагал. Привыкший ко всеобщему вниманию, к разнообразным общественным мероприятиям и интервью, Роман неожиданно оказался не готов к встрече со старым учителем. Он мог пословно припомнить их последний разговор, хотя все эти годы старался как можно глубже похоронить его в своей памяти. Сандерс не чувствовал себя виноватым в том, что отношения со Львом Николаевичем закончились на такой неприятной и грустной ноте. Но и сенсея ни в чем обвинить не мог. Да, в тот злополучный день он ругал глупого старика на чем свет стоит, называл ретроградом и глупым романтиком. Но сейчас Роману казалось, что даже тогда, пятнадцать лет назад, ему было понятно: нет никакой единой правды, как не существует на земле двух совершенно одинаковых человек, ведь даже близнецы имеют отличия. Спорщики напоминают два глаза. И даже глядя на одни и те же факты, видят их под чуть иными углами. А иногда предпочитают и вовсе проигнорировать их, словно закрыв веко. Но факты от этого не меняются, хотя увиденное левым глазом не менее правильно, чем правым. Проблема не в правде, проблема в ином угле зрения.
Когда-то, еще до того, как из его мира ушли все желтые краски, Роман столкнулся с работами Жоржа Брака[58]. Точнее, с одной его работой – «Дома в Эстаке».
