Парижские тайны. Том II - Эжен Сю

Гранильщик, сложив руки на груди, оглядел себя с ног до головы, как бы желая опознать себя. Черты его выражали болезненную неуверенность, вместо того чтобы смотреть на свою дочь, он, казалось, хотел спрятаться от нее. Затем он заговорил тихим прерывистым голосом:

— Нет… нет!.. Это сон… Где я?.. Невозможно… это сон… это не она…

Увидев золотые монеты, разбросанные на полу, он продолжал:

— А это золото… я не помню… значит, я пробуждаюсь?.. Кружится голова… я не осмелюсь взглянуть… мне стыдно… это не Луиза…

— Входите, — громко объявил доктор.

— Папа… вы узнали меня наконец, я Луиза… ваша дочь, — вскричала она, заливаясь слезами и бросаясь в объятья гранильщика. В это время в комнату вошли жена Мореля, Хохотушка, госпожа Жорж, Жермен и чета Пипле.

— О господи, — заговорил Морель, руку которого ласково гладила Луиза, — где я? Что от меня хотят? Что случилось? Я не могу поверить…

Затем, помолчав, положил ладони на голову Луизы, пристально посмотрел на нее с растущим волнением и наконец воскликнул:

— Луиза!

— Он спасен! — произнес доктор.

— Мой муж… мой бедный Морель… — воскликнула жена гранильщика, подойдя к Луизе и Морелю.

— Моя жена, — сказал Морель, — моя жена и дочь!

— Я также, господин Морель, — сказала Хохотушка, — все ваши друзья пришли сюда, чтобы встретиться с вами.

— Да, все ваши друзья, видите, господин Морель, — добавил Жермен.

— Мадемуазель Хохотушка!.. господин Жермен!.. — сказал гранильщик, с удивлением узнавая всех присутствующих.

— И старые друзья из привратницкой тоже, — проговорила Анастази, в свою очередь приближаясь к гранильщику вместе с Альфредом, — вот они, Пипле… старики Пипле… друзья до гроба… смотрите-ка, папаша Морель… сегодня счастливый день.

— Старик Пипле и его жена!.. Столько друзей вокруг меня… Мне кажется, что уже давно… И… но… но, наконец… это ты, Луиза… не так ли? — пылко воскликнул Морель, сжимая в объятиях дочь. — Это ты, Луиза? Конечно же это ты!..

— Дорогой отец… да… это я… это моя мать… А вот здесь все ваши друзья… Вы больше никогда нас не покинете… Вы не будете больше горевать… Мы заживем счастливо, все будем счастливы.

— Все счастливы… Но… постойте-ка, дайте вспомнить… Все счастливы… Мне все же помнится, что за тобой явились, чтобы увести тебя в тюрьму, Луиза.

— Да… папа… но я оттуда вышла… оправданная… Вот видите… я здесь, подле вас…

— Постойте… постойте… ко мне возвращается память…

И он с ужасом воскликнул:

— А нотариус?..

— Умер!.. Он умер… папа, — ответила Луиза.

— Умер!.. Он!.. Теперь… я верю вам… Мы сможем быть счастливы… Но где я?.. Почему я здесь?.. С какого времени… и почему?.. Не могу ясно припомнить…

— Вы были так серьезно больны, — ответил доктор, — поэтому вас поместили сюда… в деревню. У вас был очень сильный жар, вы бредили.

— Да, да… вспоминаю, что приключилось со мной перед самой болезнью; я разговаривал с дочерью и… кто же, кто же?.. Ах да, один великодушный человек, господин Родольф… спас меня от ареста. После того я, кажется, ничего не помню.

— Ваша болезнь осложнилась отсутствием памяти, — сказал доктор. — Встреча с вашей дочерью, вашей женой, друзьями возвратила вам память.

— А у кого я здесь нахожусь?

— У одного друга господина Родольфа, — поспешил ответить Жермен, — решили, что перемена климата благотворно подействует на вас.

— Прекрасно, — шепотом произнес доктор и, обратившись к сторожу, приказал: — Отправьте фиакр в конец сада, чтобы ему не пришлось проходить мимо больных и выходить через главную дверь.

Как иногда бывает со страдающими временным помешательством, Морель совершенно не помнил и не сознавал, что он был лишен разума.

Несколько минут спустя под руку со своей женой, с дочерью и ассистентом, которого доктор предусмотрительно послал сопровождать больного до Парижа, Морель сел в фиакр и покинул Бисетр, не подозревая, что его здесь лечили от душевной болезни.

— Вы полагаете, что этот бедняга совершенно излечился? — спросила г-жа Жорж доктора, который провожал ее до главных ворот Бисетра.

— Да, я так полагаю и поэтому решил отпустить его в тот момент, когда он находится под благотворным влиянием встречи со своей семьей; я не осмелился бы сейчас разделять их. К тому же один мой ученик будет следить за ним и укажет ему курс лечения. Я буду навещать его ежедневно, пока он не выздоровеет окончательно, ибо не только я очень им интересуюсь, но, когда он появился в Бисетре, поверенный в делах герцога Герольштейнского поручил мне внимательно следить за его лечением.

Жермен и его мать многозначительно переглянулись.

— Благодарю вас, — сказала г-жа Жорж, — за доброту, с которой вы позволили мне посетить эту больницу, благодарю вас также за то, что мне пришлось присутствовать при этой трогательной сцене, которую вы, с присущими вам знаниями, предвидели и о которой вы нас предупреждали.

— Я же весьма счастлив, что достиг успеха, позволившего этому прекрасному человеку возвратиться в лоно своей любимой семьи.

Все еще взволнованные тем, что они видели, г-жа Жорж, Хохотушка и Жермен, а также чета Пипле отправились в Париж.

В то время, когда доктор Гербен возвращался в палаты больных, он встретил одного из чиновников главной администрации Бисетра, который ему сказал:

— Ах, дорогой Гербен, вы не представляете себе, при какой сцене я присутствовал. Для такого исследователя, как вы, это послужило бы неисчерпаемым источником.

— Каким образом? Какая сцена?

— Вам известно, что у нас находятся две женщины, приговоренные к смерти, мать и дочь, наутро казнь.

— Да, конечно, знаю.

— Так вот, никогда в жизни я не видал больше отваги и хладнокровия, нежели у матери. Эта женщина — порождение ада.

— Это не вдова Марсиаль, которая так цинично вела себя на суде?

— Она самая.

— Что же еще она совершила?

— Она потребовала, чтобы до казни ее поместили в одной камере с дочерью. Исполнить ее просьбу согласились. Дочь ее, не столь ожесточенная, как мать, кажется, смягчилась с приближением рокового момента, в то время как дьявольская самоуверенность вдовы еще усиливается, если это возможно. Только что в их камере был тюремный священник, предложивший им утешение религии. Дочь готова была его выслушать, но мать, ни на секунду не теряя своего ледяного хладнокровия, обругала ее и священника такими язвительными словами, что досточтимому кюре пришлось покинуть камеру, после того как он напрасно пытался заставить эту неукротимую женщину выслушать несколько слов святой молитвы.

— Накануне казни! Такая дерзость поистине ужасна, — заметил доктор.

— В общем, можно сказать, что всю эту семью преследуют силы античного рока. Отец был казнен, один из сыновей — на каторге, другой, приговоренный к смерти, недавно сбежал. Лишь старший сын и двое малышей избежали этой страшной заразы. Однако мать потребовала, чтобы этот старший сын, единственный порядочный человек из всего отвратительного рода, пришел утром выслушать ее последнюю волю.

— Какая это будет встреча!

— Вы не пожелаете присутствовать там?

— Откровенно говоря, нет. Вы знаете мое отношение к смертной казни, у меня нет необходимости созерцать это ужасное зрелище, чтобы вновь убеждаться в правильности моих взглядов. Если эта страшная женщина остается неукротимой до последнего момента своей жизни, какой же плачевный пример она подает народу!

— Есть в этой казни обеих женщин нечто очень странное — это день, когда она будет происходить.

— А что?

— Сегодня день карнавала.

— Ну и что?

— Завтра казнь должна свершиться в семь часов утра. Значит, толпы ряженых, участвовавшие в ночном веселье, возвращаясь в Париж, обязательно встретятся с траурным кортежем.

— Вы правы, это будет омерзительный контраст.

— Не учитывая того, что к месту казни — воротам Сен-Жак — будет доноситься музыка из соседних кабачков, ведь, празднуя последний день карнавала, в кабаре танцуют до десяти или одиннадцати часов утра.

Наутро взошло яркое лучезарное солнце.

В четыре часа утра несколько отрядов пехоты и кавалерии окружили подходы к Бисетру.

Мы поведем читателя в камеру, где находились вдова казненного и ее дочь Тыква.

ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ

Глава I

ПРИГОТОВЛЕНИЕ К КАЗНИ

В Бисетре мрачный коридор с решетчатыми окнами, расположенными почти вровень с землей, вел в камеру смертников.

Свет проникал в камеру лишь через форточку в верхней части двери, выходившей в едва освещенный коридор, о котором мы уже упоминали.