Зори над Русью - Михаил Рапов

Площадь загудела от криков. Кого–то волокли прочь из Детинца, кому–то по шее дали. Что кричат — ни слова не разберешь, но Дмитрий понял: бьют Есифовых сторонников. Значит, кончено вече, значит, народ решил. Облегченно вздохнув, князь вытер рукавом со лба крупные капли пота.

7. «ПРИШЕЛ НЕ ЗВАН, УЙДИ НЕ ГНАН!»

Два дня спустя, тоже вечером, к Владимиру подошла рать Тверского князя. Лиловато–синие тени сгущались в долине реки Лыбеди, лиловато–синие тени лежали на покрытых дерном крутых откосах валов. Далеко наверху суровыми громадами высились бревенчатые стены, темнела грузная, приземистая башня Медных ворот, и только острый шатер кровли над ней ярко пламенел, озаренный лучами заката.

Еще не доехав до пояса надолб, вкопанных в землю у подошвы вала, татарский посол бросил поводья. Закинув голову, он глядел на медно–красный шатер башни, потом засопел презрительно, крикнул:

— Эй, Софоний–толмач, сюда!

Переводчик подъехал, молча взглянул на мурзу. Лицо у толмача испитое, щеки, как два темных треугольных провала. Видно, никого не красит рабья доля, а когда–то был детина не из последних: высок и плечист. Был! А ныне, казалось, не человек — костлявый остов сидел на маленькой захудалой лошаденке.

— Это те самые Медные ворота, к которым мы должны были выехать?

— Те самые, мурза.

Сарыхожа затрясся от беззвучного смеха. Мотнул головой.

— Ай–ай! Ложь, бахвальство! Какие же они медные! Закатится солнце, и чешуя крыши потухнет. Деревянная она.

Переводчику давно опротивели разговоры мурзы, но не отвечать нельзя. Вздохнув, он сказал с зевком:

— То не чешуя, а лемех.

— Лемех? — Мурза беззвучно зашевелил сухими, шершавыми губами.— Лемех… Лемех… Что ты врешь? Лемех — это чем пашут, это у сохи. Это слово я по–вашему знаю.

— А не разумеешь. Гляди, шатер набран из узких дощечек, снизу каждая заострена, ни дать ми взять лемех.

Мурза принялся смеяться.

— Ну вы и земляной же народ. Шатер на башне лемехом покрывают. Диковина!

— Тебе, мурза, деревянный шатер, может, и в диковину, ну, а на Руси такие шатры обычны. С великим искусством их делают. Подумать, поглядеть — простая осина на лемех пошла и от непогод посерела, но днем, под солнцем, лемех стоит, словно серебряный, а в закатных лучах — как медный, но «Медными» ворота прозваны не за кровлю — за медную обивку ворот, вон в нее тверичи колотят, кулаки отбивают.

Действительно, тверичи старались, стучали, но только ворон разбудили. Птицы черной тучей поднялись над башней, с карканьем кружили в небе. Город молчал.

Отсвет заката потух на шатре башни, когда к мурзе подъехал князь Михайло. Даже в вечернем сумраке, даже издалека Софоний разглядел глубокую гневную морщину, прорезавшую сверху вниз лоб князя.

— Переводи! — приказал, будто ударил словом, Михайло Александрович. Видно, князь еле сдерживал гнев, но, обратясь к послу, заговорил иным голосом.

— Не прогневись на меня, мурза, не откликается нам стража Медных ворот. Перепились, наверное, дьяволы, и дрыхнут. — Князь погрозил башне кулаком. — Ужо разберусь… а сейчас придется нам к Орининым воротам ехать, в них постучать. Тут недалече.

Посол заворчал, но все же поехал за князем. К Орининым воротам подъехали в темноте, опять громыхали так, что, думалось, весь город должен всполошиться, и опять хоть бы кто в ответ голос подал, только псы брехали из–за стен.

Посол, сощурив и без того узкие глаза, глядел, как к нему опять подъезжал князь Михайло. Князь не доехал, соскочил с седла, поклонился поясным поклоном.

— Не клади гнев на меня, государь, не отворяют ворот, так заведено на Руси — после заката врата не открывать.

Мурза сопел, потом заговорил скрипучим голосом:

— Если бы с тобой были мужи, сокрушающие ряды врагов, и храбрецы, низвергающие их, врата были бы открыты. Мамай давал тебе орду, ты не взял.

— Проще простого взять орду, — горько усмехнулся князь, — а знаешь ли ты, посол, сколько казны за орду надо было отдать Мамаю?

— А тебя жадность одолела! Над златом, как пес над костью, сидишь.

— Было бы над чем сидеть. Где мне взять злато?

— Меха, мед, рабы — то же злато.

— С каких холопов или смердов я меха да мед возьму, кого в рабы поведу, если сам в Орду пришел изгнанником из Литвы.

— Нет казны, нет и орды!

— Знаю! Кабы со мной орда шла, я с владимирцами поговорил бы, а ныне… Ты уж не серчай, мурза, по моему приказу воины для тебя сыскали избу. Не в чистом же поле тебе ночевать.

Тревожно взглянул на Сарыхожу, тот как воды в рот набрал. Однако к избе поехал. Здесь князь Михайло подошел, бережно взял в руки стремя, чтоб помочь мурзе слезть с лошади. Навалясь всей тяжестью на плечо князя, посол сходил с седла не торопясь, а едва ступил на землю, сразу сварливо залопотал:

— Почему хозяин избы меня не встречает? Где хлеб–соль? Где полотенце расшитое?

«Вот и угоди послу. Ишь причуда — подавай ему хозяина с хлебом–солью, а откуда его возьмешь, если хозяин, не дожидаясь гостей, ушел». — Так подумал князь Михайло и принялся Сарыхожу уламывать.

— Ты, государь, не кручинься, ты в избу ступай. Избенка невеличка, но жилая, добрая. Переводи, переводи, Софоний. Да не тараторь ты! Вежливей говори с послом царским. — Забежал вперед, открыл дверь. — Пожалуй, государь Сарыхожа, пригнись только, притолка низка.

Сарыхожа вошел, громко потянул носом и повернул к двери. Князь спросил, не скрывая тревоги:

— Аль что не по нраву?

— Щами пахнет!

— Щи пища добрая…

Мурза ничего не ответил, только поморщился, велел своим слугам ставить юрту, а потом бросил князю три слова:

— Вели избу крушить.

— Зачем?

— Костер жечь. Дерево сухое.

Не хотелось Михайле Александровичу так начинать свое княжение на Владимирском столе, но с мурзой не поспоришь. Избу пришлось ломать. Поднялась пыль. Сарыхожа отошел в сторону, позвал Софония.

— Отсюда до Золотых ворот далеко ли?

Софоний удивленно взглянул на посла.

— О Медных воротах я тебе сказывал, а отколь ты про Золотые проведал?

Сарыхожа разгладил тонкие, как крысиные хвостики, усы, свисавшие на голый подбородок, хитро подмигнул.

— Я вас знаю. Вы, русы, нас втихомолку варварами зовете. Спорить не буду: Мамай — варвар, новый хан — варвар, однако… — Посол сложил тонкие холеные руки на животе, надменно выпятил раздутое чрево… — Однако не все такие. Мне довелось видеть не только степи да кочевья. Бывал я в Египте, видел каменного льва с человечьей головой, видел каменные горы, сложенные над могилами древних царей… Этими руками… — посол расцепил руки и перед носом Софония пошевелил сухими пальцами, — я разворачивал свитки, в которых записана мудрость арабов. И о вашей земле расспрашивал я знающих людей. Хоть ты и грамотей и толмач, а варваром меня ты не назовешь. Завтра во Владимире я поеду на высокую гору смотреть каменных зверей на стенах собора… какого собора?