Федор Достоевский. Единство личной жизни и творчества автора гениальных романов-трагедий [litres] - Константин Васильевич Мочульский

послужит, но все-таки, т. к. иначе заниматься нечем, надо заниматься революцией. Выгоды прямой никакой, разве та, что идея поддерживается, примеры указываются и получается беспрерывный опыт для будущих революционеров. Это уже одно стоит того, чтобы не покидать идею. Разом ничего не делается; по несчастью я, кажется, один из наших признаю эту идею, а то все у нас, коль завяжут общество, так уж с непременною целью достигнуть разом всего вдруг и в это верят. До того верят, что если бы не верили, то не начинали бы дела… Я не верю, но начинаю. Я в будущее верю. А, впрочем, что же и делать, кроме революции, когда, кроме нее, совсем нечего делать». Достоевский подмечает новый психологический тип революционера-националиста, логика, практика. В дальнейшем ему суждено было преуспеть и победить старый тип – энтузиаста-мечтателя. На смену утопическому социализму французской школы шел «научный» немецкий марксизм. Увлечение техникой и индустриализацией будущего большевизма предугадано в следующей замечательной записи: «Между молодым поколением не забыто лицо молодого человека, богатого помещика, учившегося в работниках у немцев на фабрике, на техническом заводе. Был на сходке у Долгушина: „Я вам советую, господа, обратить внимание на техническую часть и заняться техникой“. – „Служить машине?“ – «Нет, господа, примись у нас по всей России, хотя бы только одна техническая часть хорошо, то уже произойдет переворот (революция) несравненно сильнейшая и успешнейшая, чем все ваши обращения к народу“».

Эти пророческие слова были написаны в 1874 г.!

Прототипом Дергачева послужил Достоевскому революционер-народник Долгушин, прототипом Крафта – студент Крамер. И.И. Лапшин объяснил происхождение этого антипода Шатова[82]. В воспоминаниях А.Ф. Кони рассказывается о студенте Крамере, который постоянно выступал оппонентом профессора Б.Н. Чичерина. Он покончил с собой, так как пришел к заключению, что русский народ никакой исторической будущности не имеет и предназначен лишь служить удобрением для более молодых народов, которые, вероятно, придут с Востока. Перед самоубийством он записал в дневнике: «Скоро 12 часов! Все готово. У меня легкий озноб, и я немного зеваю, но совершенно спокоен. Хотел выпить коньяку, но вино, говорят, усиливает кровотечение, а я и без того здесь напачкаю. Какая плохая книга „Анатомия“ Дондерса! Два больших тома убористой печати, а нельзя найти, как с точностью определить место сердца. Сейчас 12 часов. Мне некому послать последнее прости и не о ком вспомнить с благодарностью. Есть один человек, к которому, умирая, я чувствую глубокое уважение. Это бывший московский профессор Борис Николаевич Чичерин. Если тот, кому в руки попадет этот дневник, найдет возможным сообщить ему об этом, то я прошу его это сделать. Пора!!» И Кони прибавляет: «Вдоль этой страницы дневника протянулась засохшая струйка брызнувшей крови».

На основании этих фактов писатель создает незабываемый образ идейного самоубийцы. Подросток встречает Крафта в кружке Дергачева. «Крафтово лицо, – говорит он, – я никогда не забуду. Никакой особенной красоты, но что-то, как бы уж слишком незлобивое и деликатное, хотя собственное достоинство так и выставлялось во всем. Двадцати шести лет, довольно сухощав, росту выше среднего, белокур, лицо серьезное, но мягкое: что-то во всем в нем было такое тихое». Дергачев сообщает кружку об идее Крафта. «Он (т. е. Крафт), вследствие весьма обыкновенного факта, пришел к весьма необыкновенному заключению, которым всех удивил. Он вывел, что русский народ есть народ второстепенный, которому предназначено послужить материалом для более благородного племени, а не иметь своей самостоятельной роли в судьбах человечества. Ввиду этого, может быть, и справедливого своего вывода, г-н Крафт пришел к заключению, что всякая дальнейшая деятельность всякого русского человека должна быть этой идеей парализована, так сказать, у всех должны опуститься руки». Крафт – идейная антитеза к Шатову; тот страстно верит в призвание России, этот так же решительно его отрицает. Первый живет и дышит идеей русского мессианизма, второй потерял в нее веру – и убивает себя. О Шатове говорится, что он корчится под камнем придавившей его мысли; так же характеризуется и Крафт. Васин отзывается о нем: «У Крафта не один логический вывод, а, так сказать, вывод, обратившийся в чувство. Не все натуры одинаковы: у многих логический вывод обращается иногда в сильнейшее чувство, которое захватывает все существо…»

Но Крафт не только идейно связан с Шатовым: он напоминает его и наружностью, и характером. Оба они тихие, застенчивые, задумчивые и нежные.

Самоубийство студента Крамера служит писателю материалом для рассказа о самоубийстве Крафта. Васин сообщает подростку: «Крафт застрелился из револьвера вчера, уже в полные сумерки, что явствовало из его дневника. Последняя отметка сделана была в дневнике перед самым выстрелом, и он замечает в ней, что пишет почти в темноте, едва разбирая буквы: свечку же зажечь не хочет, боясь оставить после себя пожар. „А зажечь, чтобы выстрелом опять потушить, как и жизнь мою, не хочу“, – странно прибавил он чуть не в последней строчке». Подросток просит Васина вспомнить еще какую-нибудь запись из дневника самоубийцы, и тот припоминает несколько строк, примерно за час до выстрела, о том, «что его знобит и что он, чтоб согреться, думал выпить рюмку, но мысль, что от этого, пожалуй, сильнее кровоизлияние, – остановила его».

Достоевский меняет час самоубийства: вместо 12 часов – сумерки; прибавляет деталь со свечой – и этим подчеркивает символический смысл смерти: Крафт «тушит» свою жизнь, как свечу; наступает мрак ночи и смерти.

Крафт противоположен Шатову и параллелен другому идейному самоубийце – Кириллову. Герой «Бесов» потерял веру в Бога и без Бога жить не может. Крафт не может жить без веры в Россию. Оба приходят к самоубийству логическим путем. Но, сравнивая описание этих двух смертей, мы снова убеждаемся в различии художественной тональности «Бесов» и «Подростка». Сцена самоубийства Кириллова полна невыносимого ужаса; гибель Крафта изображена в мягких, лирических тонах. Первой предшествует безобразно-циничная борьба «человекобога» с Петром Верховенским, второй – поэтически-печальная беседа «жертвы идеи» с подростком.

В творчестве Достоевского «Бесы» – ад, «Подросток» – чистилище.

Композиция романа «Подросток» основана на тех же законах «выразительного искусства», по которым строятся все «романы-трагедии». Мы находим в нем концентрацию действия вокруг главного героя, драматическое развитие фабулы и приемы занимательности. Но писатель не повторяет себя: композиционная схема, выработанная в «Бесах», переосмысляется и приобретает новое художественное значение. Эпиграфом к роману можно было бы поставить слова Гамлета: «Распалась связь времен». Человечество ушло от Бога и осталось одиноким на земле. Вместе с идеей Бога распалась и идея всеединства мира. Человечество не составляет более единой семьи, все обособились, братское общение заменилось враждой, гармония – «беспорядком».

В прежних романах автор изображал судьбу человека «смутного времени»