Алые перья стрел - Владислав Крапивин

«Ну, что особенного, — скажете вы. — Мало ли ребят играют в солдатики? И лепят их, и вырезают из картона. И в магазине покупают пластмассовых. Обычное дело».

Так, но не совсем.

Пришло в редакцию письмо из Томска от пионера Гены Гит-лица. Он интересуется военной историей и просил, чтобы ему помогли разобраться в форме старых русских и иностранных л эйск. Ну и вопросы он задавал! Как различались султаны на киверах разных гусарских полков? Какие мундиры были у пеших артиллеристов и какие у конных? Какую форму носили испанские пехотинцы начала прошлого века?

Может быть, я слегка путаю вопросы, их было больше десятка. Неспециалисту запомнить их было трудно. А отвечать на них — тем более. В редакции только развели руками.

— Тут, товарищи, нужен военный консультант, историк.

Но вот кто-то вспомнил, что живет в Москве, на Большой Грузинской, Степа Дмитриев, который увлекается этими делами.

— Вы думаете, он поможет?

Степа взял письмо. И, читая вопрос за вопросом, начал выставлять на стол фигурки в пестрых мундирах.

— Эти есть… Пожалуйста… Егеря? Вот они… А это офицер русской артиллерии. Вот с испанцами труднее. А, вспомнил. У них форма желтая с красным…

Раньше ему просто нравилось лепить. Он мастерил из пластилина маленьких зверюшек, веселых индейцев, ковбоев. После полюбившегося фильма лепил его героев и разыгрывал с ними целые сцены. Потом Степе попала в руки книга «Сто рассказов из русской истории». Особенно увлекли Степу эпизоды войны 1812 года. Тогда и появились на свет первые русские гренадеры и французские гвардейцы, которыми командовал десятилетний полководец. А потом, на день рождения, когда мальчишкам дарят клюшки, фильмоскопы, конструкторы и другие увлекательные вещи, Степе подарили хрестоматию по русской военной истории.

Это была очень нужная книга! Ведь игра, которой занят Степа Дмитриев, не просто игра в солдатики. Когда приходит из соседней квартиры Андрей Петросянц, его товарищ, и они расставляют в разных концах комнаты армии, здесь, на желтом паркете, повторяется история: битвы под Смоленском и Малоярославцем, Бородином и Ватерлоо. И надо знать точно, где стояла гвардейская артиллерия маршала Сарбье, когда шла в атаку пешая гвардия Лефевра, а когда гренадеры Нея и Даву. Надо знать, с кем вели бои русские гусары и кирасиры, с кем сходились в рукопашной схватке наши егеря и гренадеры.

И Степа знает. Потому что ему это интересно. Сейчас в его пластилиновой армии больше трех десятков различных видов войск многих времен и стран. И обо всех он может рассказать.

Только не подумайте, что Степа Дмитриев — это какой-то маленький профессор, который ни о чем не может думать, кроме давно прошедших битв и старинных мундиров. Он любит приключенческие фильмы, шумные игры, хоккей, и целый угол в комнате завален его пластмассовыми автоматами и пистолетами. Но вот есть у него увлечение, которое приносит большую радость.

Сейчас Степа думает построить панораму. Вроде Бородинской. Ну, конечно, поменьше, чтобы умещалась на столе. Он еще не выбрал, какую битву там изобразит. И не это главным образом его волнует.

— Не могу придумать, как сделать в этой панораме пушечный дым, — говорит он.

Наверное, он придумает.

ИЗ КУБИНСКОГО ДНЕВНИКА

На рассвете в Гаване поют петухи. Словно где-нибудь в Подмосковье или на Урале.

Я открыл глаза, увидел летнее рассветное небо в громадном окне… и все вспомнил. Я в Гаване!

Я выскочил на балкон. Над Мексиканским заливом, над небоскребами, куполами и башнями из тумана выскочило солнце. Из красного оно превратилось в ослепительно золотое, и море стало синим, а город белым.

Улицы заполнялись машинами и пешеходами. Я вывинтил из кинокамеры объектив и стал смотреть, как в подзорную трубу.

Среди пешеходов больше всего было ребят. Оказывается, через дорогу от нашей гостиницы «Гаване либре» находится школа. Вот туда-то, в бывшую виллу какого-то миллионера, и сбегались ребята.

…После завтрака я вышел на улицу. Один. Через дорогу на школьном дворе шумела перемена. Футбольный мяч перелетел через каменную изгородь и запрыгал на мостовой. Несколько мальчишек вскочили на парапет. Двор был гораздо выше улицы, прыгать вниз им не хотелось, и они ждали, когда кто-нибудь из прохожих бросит им мяч.

Вместе со мной на мостовую выскочил рослый солдат с могучим пистолетом в открытой кобуре, с якорями на погонах — видимо, морской пехотинец. Угадав во мне гостя, он вежливо уступил мяч. Я собрался кинуть, но солдат, улыбаясь, показал, что полагается пнуть. Мальчишки на стене (вот черти!) выжидательно замерли. Я догадывался, что на Кубе учителя относятся к разбитым стеклам примерно так же, как у нас, и не хотел начинать пребывание в незнакомой стране с неприятностей. Но с другой стороны… не мог я посрамить честь друзей детства, с которыми когда-то гонял футбол на пустыре за водонапорной башней в далеком от Гаваны сибирском городе Тюмени. Пришлось ударить «свечку». Мяч ушел вверх и опустился почти в руки мальчишек.

Они схватили его и довольно дружно прокричали: «Вива, това-ри-сч!» Я на миг почувствовал себя центральным нападающим нашей сборной.

Ребята попрыгали во двор, а один из них — похожий на барабанщика из моего отряда «Каравелла» Сережку Фоменцова — остановился, балансируя на стене. Оглянулся на меня, словно ждал чего-то.

— Комо эста ту номбре? — крикнул я. — Как тебя зовут?

Я знал, что с точки зрения испанской грамматики вопрос звучит абсолютно безграмотно. Однако он понял.

— Энрике, — белозубо улыбнулся он. И прежде чем догнать товарищей, помахал рукой: — Аста ла виста! — «До свиданья», значит.

И все они побежали в школу, потому что начинался урок. На дворе стало тихо, а через минуту из открытых окон донеслась песня. По нескольким знакомым словам я понял, что это песня кубинских пионеров «Будем как Че!». Песня о том, что каждый из ребят хочет быть похожим на Эрнесто Че Гевару, героя Латинской Америки, погибшего в боях за свободу.

Его тоже звали Энрике. Он сидел на корточках у двери своего дома на улице Нептуно, серьезный и недовольный. Перед ним лежала шестигранная «комета» — воздушный змей.

Когда с залива дует свежий ветер, над набережной Гаваны — Малеконом, над бронзовыми конными статуями генералов, которые стоят вдоль берега, над крышами и балконами взмывают сотни бумажных змеев. Их называют «комета» или «папелоте» (бабочка). С утра до вечера змеи стоят в воздухе на уровне небоскребов.

Энрике не повезло. Его «комета» зацепилась за балкон и сломала рейку.

Мы сели на порог и занялись ремонтом. Я помогал и попутно пытался объяснить преимущества четырехугольных «конвертов», которые мастерят наши мальчишки, перед ромбами и шестигранниками. Помощь он охотно принял, а к объяснениям отнесся недоверчиво. Может быть, не разобрал. Но главное Энрике понял: он узнал, что у нас в СССР мальчишки тоже любят запускать воздушных змеев, любят ездить на самокатах и велосипедах, гонять футбольный мяч и прекрасно знают про Гавану и кубинскую революцию.

А я узнал в свою очередь, что кубинские ребята неплохо осведомлены о нашей жизни, что многие хотят стать учителями или космонавтами и что большой драгоценностью считается значок с изображением Ленина. Такой, например, как у меня на рубашке. Они говорят ласково и чуть нараспев: «Л-лэ-энин».

Он счастливо блеснул черными глазами и сжал в кулаке рубиновую капельку с барельефом Ильича, довольно чисто сказал «спа-сибо» и умчался с починенной «кометой» на Малекон.

Парнишка лет двенадцати выловил полуметрового кальмара и, гордясь удачей, выбрался на плиты набережной. Сбежались приятели. Один тоже с добычей, с рыбой, похожей на оранжевого петуха. Я попросил разрешения снять их вместе с трофеями на кинопленку.

Снять? А это что за аппарат? Камера де синема? И это кино увидят советские ребята? Вива! Хорхе, тащи сюда своих рыбин! А что, снимают только тех, кто с добычей, или всех, кто хочет? А можно подержать камеру?

Подошел светловолосый паренек лет пятнадцати. Улыбнулся. Не очень складно, однако довольно понятно объяснил по-русски, что он тоже хочет сняться. Потому что у него самый лучший трофей. Какой? Вот этот. Он из-за брючного ремня выдернул книжку. Это была «Психология детей», перевод с русского.

Я спросил, где он учится. Оказалось, что в девятом классе.

— И вы изучаете в школе такие науки?

Нет, в школе это не проходят. Он сам изучает. Он с таким трудом достал эту книжку в библиотеке. Зачем она ему? Скоро он поступит в педагогический институт и станет учителем. Вы знаете, как нужны Кубе учителя! Да, он будет «профессор»…