На краю света. Подписаренок - Игнатий Ростовцев

— Нет, не сумею, — ответил я.

— Это почему же? — спросил Иван Фомич.

— Вихляева боюсь.

— Какой же ты судебный писарь, если боишься Вихляева? И дело-то пустяковое. Всего на шестнадцать рублей.

— Других не боюсь, а Вихляева боюсь. Да вы и сами говорили убейскому мужику, который приезжал с жалобой на него, что Вихляев все ходы и выходы знает и что с ним даже общество боится тягаться.

— Да, да, говорил. Что верно, то верно. Мужик он хоть и неграмотный, но умный и хитрый. И, пожалуй, сразу поставит тебя чем-нибудь в тупик. Но что делать. Жалоба подана, и суд обязан ее рассмотреть. Так что оформляй это дело и назначай к слушанию. А мы тебе как-нибудь поможем…

Разговор с Иваном Фомичом и Иваном Осиповичем меня немного успокоил, но мне все-таки не хватало смелости назначать это дело в порядке очереди. И я откладывал его каждый раз до следующего вызова волостных судей. Отложил раз, отложил два, а дальше уж и откладывать нельзя. Того гляди, заявится Вихляев и потянет меня к Ивану Иннокентиевичу. А то, чего доброго, крестьянскому начальнику нажалуется. Тогда совсем беда. Так что крутись не крутись, а от встречи с Вихляевым мне не отвертеться.

Один раз, когда я занимался своими судебными делами, к волости подъехал проезжекомский писарь Шипилов, про которого говорили, что он знает все на свете. Он сильно огорчился, что уже никого не застал в волости, кроме меня, а потом вдруг ни с того ни с чего начал расспрашивать меня о том, как я живу, как работаю, что читаю и вообще как провожу свободное время.

Занятый встречами с Иваном Иннокентиевичем, Иваном Фомичом и Павлом Михайловичем, Шипилов в волости меня почти не замечал, и теперь я был очень удивлен его приветливым разговором. Я не особенно вразумительно отвечал на его расспросы, особенно по части чтения книг в свободное время, а потом меня вдруг осенило расспросить его насчет этого проклятого гербового сбора, что он такое и для чего установлен.

Шипилов удивился моему вопросу, сказал, что он никак не ожидал, что я интересуюсь столь серьезными материями, и спросил, зачем мне это?

Тогда я подробно рассказал ему о деле Вихляева.

Шипилов внимательно выслушал меня и сокрушенно покачал головой:

— Да… Жалко человека. Письменные условия на наем работников в наших местах пока не приняты, и нам, слава богу, не приходится иметь с ними дело. Но коль скоро такое условие представлено суду как денежный документ, то, конечно, оно должно быть оплачено гербовым сбором. А вообще-то говоря, это условие имеет кабальный характер.

Тем временем стал приближаться назначенный день работы волостного суда, и я решил еще раз сходить к Ивану Фомичу, чтобы он как следует растолковал мне, как лучше вести себя при рассмотрении этого дела.

— Как жаль, что я не судебный писарь, — вздохнул Иван Фомич. — А то все было бы проще. Я не стал бы особенно валандаться с этим делом, а без всяких разговоров вписал бы в книгу решений отказ Вихляеву в иске. Он и пикнуть у меня не посмел бы. А если бы стал ерепениться, то я сумел бы заткнуть ему глотку. Давно пора одернуть этого живодера. А тебе это будет не под силу. Так что действуй окольным путем. Как только судьи съедутся и вы начнете работу, ты выбери подходящий момент и осторожно наведи разговор на это дело. Объясни им все насчет гербового сбора и растолкуй, что условие между Вихляевым и Кирилловым не имеет законной силы. Потом расскажи им, что за фрукт этот Вихляев, и все время внушай им, что нехорошо будет суду вставать на сторону сильного и богатого и утеснять бедного, беззащитного человека. Кого из судей тебе лучше будет взять в оборот? Кто из них толковее и податливее, с того и начинай…

Из трех судей, с которыми я имел дело, мне больше всех нравился Потылицын. Он был веселее и обходительнее своих напарников, любил поговорить о тяжелой мужицкой доле, немного подшучивал над своей темнотой и неграмотностью. Он старался разобраться с обстоятельствами каждого дела, которое мы рассматривали, и часто вмешивался с этой целью в споры и раздоры тяжущихся сторон. Когда дедушка Митрей выпроваживал всех из судейской, он сразу же обращался ко мне с вопросом, что я думаю насчет этого дела. Выслушав меня, он тут же заявлял, что думает точно так же, и только после этого осведомлялся о мнении Колегова и Сиротинина. И всегда получалось так, что Колегов и Сиротинин думали точь-в-точь так, как думали мы с Потылицыным. Так что по каждому делу у нас получалось полное согласие.

Кроме того, мне казалось, что Потылицын должен знать, что за человек этот Вихляев. Ведь их деревни стоят почти рядом. Убейские знают наперечет всех коряковских, а коряковские всех убейских. Тем более Вихляева, который своим богатством славится на всю округу.

Когда судьи съехались и мы начали свою работу, я стал искать подходящий случай, чтобы поговорить о Вихляеве. Один раз, когда мы только что разобрали какое-то пустяковое убейское дело о потраве, я завел о нем речь с Потылицыным. И тут оказалось, что Потылицын довольно хорошо знает Вихляева и даже состоит с ним в каком-то кумовстве. Тогда я стал рассказывать ему, а заодно с ним Колегову и Сиротинину, как к нам в волость приезжал один убейский мужик с жалобой на Вихляева за то, что тот нахально захватил у него отведенную ему обществом землю.

Потылицын, а за ним Колегов и Сиротинин охотно мне во всем поддакивали. Они осуждающе качали головами и удивлялись тому, как все это сходит Вихляеву с рук. А потом сами начали говорить про Вихляева и как-то незаметно перешли на очень уважительный к нему тон. Им почему-то очень нравилось, что он самый богатый человек не только в Убее, но и во всех соседних с Убеем деревнях. Они не могли скрыть своего уважения к его богатству, к его жадности на работу, к его умению наживать деньги. «Да, — говорили они, — большую силу забрал человек. Одной пашни поднимает до двадцати десятин… И то сказать — таким хозяйством править надо. Ну а насчет нахрапства, так ведь это дело известное, без нахрапства богатства не наживешь».

Дальше я попробовал объяснить судьям суть спора Вихляева с Кирилловым. Они внимательно слушали все мои объяснения насчет государственного гербового сбора и удивлялись тому, как все это хитро придумано и что я все это, несмотря на свои малые годы, уж произошел и так досконально знаю.

Что касается моих рассуждений насчет кабальности и несправедливости вихляевского условия с Кирилловым, то мои судьи опять во всем мне поддакивали, опять со всем соглашались и осуждающе качали головами по адресу Вихляева. А потом завели разговор между собой о том, как плохо бывает, когда работники уходят от хозяев раньше срока. Хорошо, если работник уйдет зимой или осенью после уборки хлебов или, на худой конец, ранней весной, когда еще не трудно найти нового. А то ведь норовят уйти в сенокос, а то и прямо в страду, когда не только другого работника, и поденщиков-то днем с огнем не сыщешь. Как плохо приходится от этого справным мужикам. Оно конечно, может и так быть, что у человека что-нибудь случилось или чем-нибудь приболел. Мало ли что бывает. Ну, тогда это дело понятное. А то ведь уходят, варнаки, к другому хозяину, который переманивает их на один сезон и платит, конечно, дороже. Такие уж времена пришли… Когда человеку приспичило, податься некуда — приходит и просит: «Помоги, отработаем…» А когда, значит, взял сколько надо, и уж играет в обратную. Дескать, у нас тоже хозяйство, тоже надо делать свою работу, как всем людям. Здорово Вихляев придумал. Умный мужик. Знает, как приарканить работника. Только вот насчет гербовых марок маленько оплошал. Да разве по первому разу учтешь все. Думаешь одно, а получается другое.

А потом мои судьи начали рассуждать о Кириллове, и как-то нехорошо. Конечно, мужик он бедный. Что правда, то правда. Но опять, кто просил его идти к Вихляеву в работники? А если уж обнадежил человека, даже условие с ним подписал, то надо было держаться и не подводить его. Оно конечно, может у него какая-нибудь беда стряслась. Но, с другой стороны, и Вихляева понять надо. Хозяйство большое, лето короткое… Попробуй найти другого работника в сенокос или в страду. А на поденщиках далеко не уедешь. Поденщику-то надо полтинник платить на день, пятнадцать рублей в месяц, тридцать рублей за один сезон… Вон оно куда тянет.

— Я сам работника держу, — плакался Потылицын своим напарникам. — Плачу ему тоже шестьдесят рублей в год. И тоже, понимаешь, обхаживаю и ублажаю его на всякие лады, чтобы не ушел… Особенно в сенокос али в страду. А то ведь труба, вострый нож. Так что обо всем этом подумать надо, а не решать дело с бухты-барахты…

Наконец наступил последний день заседаний нашего суда, на которое я назначил вихляевское дело.

Весь этот день я слушал со своими судьями разные дела о ссорах, о кражах, о потравах. Весь день мои судьи глушили ковшиком пиво, карали виновных, оправдывали невинных. Весь день я записывал в нашу судебную книгу обстоятельства каждого дела, составлял решения и зачитывал их тяжущимся сторонам. А сам наблюдал исподволь: не появился ли в волости Вихляев со своими свидетелями, не приехал ли ответчик Кириллов. Наконец подошла очередь приниматься и за это дело, и я попросил дедушку Митрея звать в судейскую Вихляева, Кириллова и их свидетелей. Но в прихожей их почему-то не оказалось, и дедушко Митрей пошел разыскивать их в сторожке или на дворе. Пока он ходил за ними, я, как мне советовал Иван Фомич, попробовал немного отвлечься и думать о чем-либо другом. Но ни о чем другом мне не думалось. Я понимал, что мне надо непременно что-то сделать, что-то предпринять. По-настоящему мне следовало пойти сейчас к Ивану Иннокентиевичу. Но я был уверен, что он ничего хорошего мне не присоветует, а, чего доброго, прикажет решать это дело в пользу Вихляева. Заводить с моими судьями новый разговор было бесполезно. Я уже знал, в какую сторону они будут тянуть. Остается условие, не оплаченное гербовым сбором, да слабая надежда на то, что при рассмотрении дела обнаружится еще какое-нибудь новое обстоятельство, которое позволит суду отказать Вихляеву в иске.