Алые перья стрел - Владислав Крапивин

Мы выточили из дерева новую рукоять, поставили трехгранный спортивный клинок вместо ржавого обломка. Клинок подошел точно. Это показалось даже символичным.

Сейчас мальчишки каждую неделю скрещивают рапиры, чтобы завоевать переходящий приз — старинную «настоящую» шпагу. Они бьются с соблюдением мушкетерского кодекса, самозабвенно и отважно. Так же, как в давние времена бойцы сражались за право получить золотой клинок из рук прекрасной дамы. Их не смущает, что роль дамы приходится играть мне, командиру и руководителю пионерского отряда «Каравелла» — весьма неспокойной организации, обосновавшейся на склонах Уктусских гор, на окраине Свердловска. Мальчишки дерутся весело и честно, ибо в каждом из них живет рыцарь.

В каждом — я в этом уверен. Есть шумные и тихие, отчаянные и робкие. Но даже в самых робких и послушных горит незаметно до поры огонек отваги, в самых задиристых и недисциплинированных — чувство (может быть, не всегда разбуженное) справедливости и чести. И вечное стремление ребят к мушкетерской романтике вызвано совсем не тягой к шумной возне и потасовкам. Просто со шпагой в руке (даже игрушечной) легче представить себя борцом со всяческим злом, отважным витязем справедливости…

Не случается ли порой, что взрослые выбивают у мальчишек эту шпагу?

Недавно я прочитал рукопись одного автора о ребятах в пионерском лагере. Есть в ней такой эпизод: два мальчика заподозрили шофера и завхоза в темных делах, выследили их ночью у склада, подняли тревогу, вызвали милицию. Но оказалось, что водитель и завхоз вовсе не жулики: просто они собирались вывезти на свалку всякую рухлядь и битую посуду. Весь лагерь потом потешался над неудачливыми детективами.

— Я хотел развенчать в глазах читателей стремление к ложной романтике, — с чувством полнейшей правоты сообщил автор.

Но почему — ложной?

Что ложного усмотрел автор в извечном стремлении ребят к приключениям, к поиску, к борьбе со злом? Ведь эти два неудачника искренне верили, что опасность настоящая, они подавили в себе настоящий страх, проявили настоящую выдержку. И в том, что они оказались в таком нелепом положении, не столько юмора, сколько драматизма. По крайней мере, для ребят… Я не уверен, что на самом деле друзья стали бы очень смеяться над ними.

Не стоило бы касаться этой повести, если бы подобные ситуации не встречались и у других авторов, имеющих склонность воспитывать читателя путем «развенчания». Немало было выпущено книг, где ребята охотятся за шпионами, которые в итоге оказываются мирными геологами. А сколько раз ребята узнавали в конце повестей, что таинственные письма, зовущие в походы и плавания, были написаны вожатыми — для того, чтобы увлечь пионеров «романтикой». Но вот тут-то романтики и не было.

Выхваченные из ножен ребячьи шпаги выбивались обманным приемом.

Отрадно, что тенденция эта, видимо, уходит в прошлое. У нас много великолепных книг, серьезных и веселых, где детей не уводят от настоящих конфликтов, не защищают прозрачными колпаками от опасностей и не подменяют романтику педагогическими суррогатами.

Впрочем, я отвлекся. Мне совсем не хотелось касаться книг, а хотелось рассказать о мальчишках — рыцарях в душе.

Сейчас со своими ребятами я снимаю любительский фильм «Еще одна сказка о Золушке» (пишу, а на пальце круглый след от спусковой кнопки аппарата). «Золушка» — вечный сюжет. Но у нас нет написанного сценария, сплошная импровизация, и привычная сюжетная схема трещит по швам. Когда дело дошло до бегства Золушки с бала, принц и шут резонно заявили:

— Ну, куда она от нас убежит? Мы же ее мигом поймаем.

— Вы с ума сошли! — воскликнул я, возмущенный таким отношением к сказочной классике. — И потом… ведь ее платье превратится в лохмотья! Что она будет делать?

— Подумаешь! — искренне ответил принц. — Мы ей скажем, что нечего реветь из-за каких-то тряпок.

— А дальше?

— Пойдем танцевать, вот и все.

— Но ведь все придворные с хохоту помрут, когда увидят такую Золушку!

— Пусть попробуют пикнуть, — вполне серьезно сказал принц.

И вот — съемка. Принц и его верный товарищ шут вводят чуть упирающуюся, смущенную Золушку в залатанной юбке. Крупным планом — лица гогочущих придворных. Потом улыбки замирают, как на фотографии, и медленно сползают с лиц. Придерживая за руку Золушку, принц медленно обводит взглядом сановников и генералов. Он смотрит на них так, как смотрел где-нибудь на дворе на обидчиков, посмевших тронуть эту девятилетнюю девчонку. Он играет самого себя. Вернее, даже не играет. Он сам и есть — этот одиннадцатилетний рыцарь, вступившийся за Наташку с соседнего двора.

Для него, как для любого нормального мальчишки, вполне естественно защитить слабого, отобрать рюкзак у девчонки, утомившейся на трудном маршруте, быть бескорыстным и самоотверженным. Жаль, что часто эти стремления гасятся прагматическими поучениями или насмешками окружающих.

Страх перед насмешкой — тяжкая вещь. Кстати, порой страдают им и авторы. Они боятся сделать своего героя слишком хорошим. Мол, нетипично. Это, по-моему, не столько от жизни, сколько от боязни критиков, которые иногда не прочь естественный порыв души у героя обозвать позерством, а открытость чувств — сентиментальностью.

Зато как радостно бывает, когда открываешь новую книгу и встречаешь в ней мальчика со шпагой. Не обязательно со шпагой в руке. Главное, чтобы в душе у него был стержень, прочный, как клинок. Не обязательно, чтобы герой совершал подвиги. Главное, чтобы в любом деле проявлялся его характер — по-мальчишески и по-рыцарски прямой и твердый. Ребята читают эти книги неотрывно. Они видят в героях своих надежных товарищей. И когда работаешь над рукописью, очень хочется, чтобы у читателей стало на одного друга больше.

ОДИННАДЦАТИЛЕТНИЙ

ПОЛКОВОДЕЦ

Англичане шли в атаку. Рваные шеренги красномундирных драгун неумолимо приближались к позициям, на которых залегли и отстреливались буры. Резервный батальон синих драгун готовился поддержать атаку.

Вдруг на поле набежала тень, словно большое лохматое облако закрыло солнце. Но это было не облако. Это был рыжий кот Тимошка. Бесшумным движением когтистой лапы он разнес первую шеренгу британских солдат и откусил голову капитану.

Степа и Андрей ухватили Тимофея за шиворот и выставили за дверь. Потом вернулись на поле боя.

Буры могли торжествовать. Англичане понесли такой урон, что нечего было думать о продолжении атаки. Обезглавленный капитан лежал, раскинув пластилиновые ноги.

— Странно, — сказал Степа. — Почему он так не любит англичан? Ведь на другие армии он не нападает.

— Наверно, он их терпеть не может из-за битвы при Ватерлоо. Наверно, он за французов.

— Вообще-то я этих англичан тоже не люблю, — признался Степа. — Неинтересно с ними почему-то. То ли дело, когда русские и французы!

И он отправил драгун ее величества в казарму — в картонную коробку, где уже отдыхали от битвы римские легионеры, мамелюки, австрийцы и датчане…

Как и у многих самых обыкновенных пятиклассников, у Степы Дмитриева свой учебный уголок: письменный стол, расписание уроков на стенке, стопки учебников. Но когда мы с ним познакомились, уголок этот выглядел совсем необычно. По клеенке стола, черной, как вспаханное поле, двигались навстречу друг другу дивизии Кутузова и Бонапарта. Реяли знамена русских полков с косыми андреевскими крестами и трехцветные штандарты французов. Вставали на дыбы лошади командиров, готовились к стрельбе артиллеристы.

Самый рослый из гренадеров был значительно меньше спички.

На миг показалось, что смотришь с вертолета на поле, где идет съемка фильма «Война и мир». В глазах зарябило от пестроты мундиров и знамен.

— Как же ты сумел сделать такую уйму солдат? Ведь на это надо столько времени!.. Ну, сколько минут ты делаешь одного солдата?

— Я не знаю, — сказал Степа. — Если нравится, то не думаешь о времени… Ну, смотрите сами.

И он открыл коробку с пластилином.

Пальцы у Степы удивительно тонкие и точные. Как у музыканта. На это обращаешь внимание, когда следишь за его работой. Вот легли на разноцветный мундир перекрещенные лямки портупеи, появилась усатая голова в высокой каске, ноги в ботфортах, шпага. Выросли руки с цветными обшлагами. В правой — длинный пистолет. И вот стоит на ладони офицер наполеоновской гвардии ростом пониже Степиного мизинца. А за сколько минут он появился на свет, я не заметил. Засмотрелся…

«Ну, что особенного, — скажете вы. — Мало ли ребят играют в солдатики? И лепят их, и вырезают из картона. И в магазине покупают пластмассовых. Обычное дело».

Так, но не совсем.

Пришло в редакцию письмо из Томска от пионера Гены Гит-лица. Он интересуется военной историей и просил, чтобы ему помогли разобраться в форме старых русских и иностранных л эйск. Ну и вопросы он задавал! Как различались султаны на киверах разных гусарских полков? Какие мундиры были у пеших артиллеристов и какие у конных? Какую форму носили испанские пехотинцы начала прошлого века?