Спальня, в которой ты, он и я - Эмма Марс

– Дэвид способен, вне всяких сомнений.

– Вот гад! – как-то по-детски, но искренне возмутилась Соня.

Мы обе прыснули со смеху и, стараясь не слишком шуметь, спрятали носы в пышные складки нежного шелка.

Моя работа подходила к концу. Соня не решалась высказать мнение, она знала, что я рассержусь не на шутку, если она опять начнет говорить об этом. Тогда я, как в тот раз, когда Дэвид овладел мной на журнальном столе в гостиной, в тот единственный раз, когда я испытала оргазм благодаря его (и не только) стараниям, надела на себя это воздушное чудо.

– Уау! Просто потрясающе! – воскликнула Соня, рассматривая меня с ног до головы восхищенным взглядом. – Если мой прикид возбуждает желание переспать со мной, то твой – взять тебя в жены!

Меня рассмешило такое сравнение. В это мгновение зазвонил мобильник, который я бросила на кровать, взявшись за работу. Похоже, звонили с городского. Соня обеспокоенно посмотрела на меня, и ее тревога все возрастала по мере того, как в ходе непродолжительного диалога я не произносила никаких других слов, кроме «да… да… да».

– Это из больницы?

– Да, – ответила я шепотом.

– Это…

Конец. Точка. Заключительный аккорд. Финал. Конечная остановка для самого близкого мне человека. Можно выбрать любое слово, чтобы описать мое состояние, но суть от этого не изменится. Она же смогла произнести только одно – мое имя.

Положив трубку, я бросила телефон на кровать, как будто пышная перина могла поглотить его, а вместе с ним и плохие новости.

– Нет, это еще не конец… Но она зовет меня во что бы то ни стало. Я должна ехать.

– Хочешь, я с тобой?

– Нет, нет, оставайся с Арманом. Возможно, ты ему понадобишься, если придется просить гостей обождать.

– О’кей. А в котором часу все собираются?

– К полудню, на аперитив.

Я, не глядя, натянула первые попавшиеся под руку туфли и, ни слова не говоря, побежала к лестнице. Соня кинулась за мной, на ходу спросила:

– Эй! Ты разве не предупредишь Дэвида?

– Скажи ему сама, – бросила я через плечо.

– Но мы с ним даже не знакомы!

Ее беспомощный крик зацепился за шлейф моего платья, но я была уже на улице, бегом спускаясь по Тур-де-Дам к стоянке такси. Каблучки стучали по горячему асфальту, как по натянутому барабану. Каждый стук отзывался во мне глухой волной, и когда она докатывалась до висков, мне казалось, что мой череп вот-вот треснет, как переспелый фрукт.

Ближайшая стоянка находилась около церкви Святой Троицы. Меня дожидался старенький белый «Пежо» с чернокожим водителем. Окна были открыты, и я еще при подходе услышала, как из машины доносятся шум и крики зрителей на соревнованиях «Формулы-1». Так же быстро, как мог бы любой из болидов знаменитой гонки, таксист домчал меня до больницы Макса Фурестье.

В больничных коридорах отделения онкологии можно встретить смерть в разных ее проявлениях: исхудавшие лысые старики, еле бредущие вдоль стеночки, словно им двести лет, больные в пижамах, соединенные с капельницей у кровати, усталые медсестры, несильно отличающиеся от своих полуживых пациентов… Все они были настолько погружены в себя, что никто даже внимания не обратил на мой пышный и неуместный наряд. Мне даже не сделали замечания по поводу того, что я проскочила к маме в палату в час, когда посещения не разрешены.

А я смотрела только на нее, изможденную, маленькую, еще более опутанную трубочками и проводами, чем в прошлый раз. Ее ресницы подрагивали, пусть слабо, но все-таки это давало надежду, что она еще в сознании, что ее мозг продолжает работать. Я пододвинула стул к кровати и склонилась над ней, над ее телом, готовящимся к отбытию в иной мир.

– Мама… мам, это я, Эль.

Ресницы дрогнули еще раз, значит, она меня узнала. Мне не нужен был доктор в данный момент, чтобы получить прогноз ее состояния: и так ясно, что мама пришла в чувство в последний раз перед тем, как уйти со сцены насовсем.

Мы никогда вместе не поедем в Америку, мы не отправимся за океан в поисках невозможного. Все закончится здесь

– Я знаю, что ты меня слышишь, но ты можешь со мной поговорить?

Ее «да» оказалось таким слабым. Можно было подумать, что это журчит питательный раствор в какой-то трубочке, тянущейся к ее телу.

– Наклонись ближе, – выговорила она с трудом одними губами, так как ей не хватало дыхания, чтобы произнести слова вслух.

– Это… Луи…

Она умирала, и последними ее словами стало имя человека, которому я обязана своими страданиями – захватывающими, но и мучительными. Человека, имя которого она никогда не решалась произнести при мне, но с которым поддерживала тайные отношения.

– Что Луи? Что он тебе сделал, мама?

– … Он подарил мне это.

Я заметила на окне два огромных букета, а на столике у кровати – большущую коробку шоколадных конфет. Я поняла, что ее признание касается не только этих гостинцев, она считает, что он – анонимный благодетель, долгое время засыпавший ее подарками.

– Я знаю, но как ты…

Она приложила к моим губам тонкий трясущийся палец, призывая меня к молчанию, как бы давая понять, что мои вопросы – излишни, что она сама готова дать ответов больше, чем я могу себе даже вообразить.

– Он приходил ко мне…

– Когда? Сегодня?

– Нет, каждый раз…

– Луи? Он приезжал к тебе в Нантерр?

Мне никогда даже в голову не приходила подобная мысль. То, что он время от времени разговаривал с ней по телефону, я узнала от Фреда (само по себе и это было неожиданно), но чтобы Луи заходил в гости к Мод Лоран в маленький домик на улице Риго в Нантерре!.. Это оказалось выше моего понимания.

Она кивнула.

– Луи часто заходил к тебе?

И тут произошло удивительное. Мама улыбнулась. По мере того как ее губы расплывались в улыбке, черты исхудавшего лица разглаживались, и она просияла.

Но усилия, затраченные на то, чтобы отвечать на мои вопросы, оказались непомерно велики.

– Почти каждый день. Когда Луи не мог прийти, он звонил.

Ах да! Те самые телефонные звонки, которые засек Фред. Вспоминая о них, мама, похоже, забыла о постоянной боли, терзающей и кусающей ее, как злая собака.

Невозможно отрицать, что, какими бы темными ни были причины, побудившие Луи Барле к таким действиям, они облегчили ее страдания в последние минуты жизни, даже принесли радость, которую я сама оказалась неспособна подарить. Я чувствовала, что это – абсурд, что это – несправедливо, я искусала себе губы, лишь бы не вспылить.

– Мам, я хочу спросить об очень важной вещи: как давно Луи стал к тебе приходить? Ты помнишь?

– Да, конечно… я умираю, но не выжила из ума! – слабо возмутилась она, собрав последние силы. – Это началось месяца три назад. Может, больше…