Прощание с иллюзиями - Владимир Познер

Глава 8

ВОЗВРАЩЕНИЕ

14 мая 1986 года, после тридцативосьмилетнего отсутствия, я вернулся в Америку, в страну моего детства и отрочества. Поездка была организована несколькими местными телевизионными станциями городов Нью-Йорка, Чикаго, Бостона, Вашингтона, Сан-Франциско и Сиэтла.

Полет от Шереметьево-2 до аэропорта имени Джона Фицджеральда Кеннеди длился десять часов, считая один час стоянки в Гандере, где советские авиалайнеры садились для дозаправки (там, на Ньюфаундленде, это обходится дешевле). И в течение всего этого времени я не понимал, снится мне это или происходит на самом деле? Казалось, это все-таки сон. Ведь снился мне он много раз: вот я хожу по улицам моего любимого Нью-Йорка, звоню в дверь моего еще школьного товарища, он открывает дверь — и совершенно балдеет от удивления и радости. А «он» — это Стив МакГи, или Бобби Холландер, или Арти Мушенхайм, или Харри Монтагью… Потом я просыпался с лицом, мокрым от слез, потому что мой сон — это на самом деле кошмар: я никогда не смогу вернуться в Америку.

Как-то дома в Москве я слушал присланную мне в подарок долгоиграющую пластинку, выпущенную в честь американского народного певца Вуди Гатри. Я уже упоминал его имя на этих страницах — имя мало что значащее для русского читателя. Это был великий американец, автор более трех тысяч песен, многие из которых стали подлинно народными. На этой пластинке его песни пели такие знаменитые музыканты, как Пит Сигер, Арло Гатри, Боб Дилан, Джоун Баэз и другие. Я обожаю эти песни и этих исполнителей, я весь ушел в музыку (на самом деле это была запись живого концерта, состоявшегося в Калифорнии). И вот в самом конце зазвучал низкий прекрасный голос Одетты, исполнявшей, быть может, самую известную из всех песен Вуди Гатри: «Эта страна — моя страна, эта страна — твоя страна». И вдруг из моих глаз потекли слезы, я плакал без удержу, не контролируя себя, всхлипывая и захлебываясь как ребенок. На меня накатывали волны тоски, Америка завладела моим сердцем, моей душой. Я никак не мог остановиться, я даже не мог глотнуть воды из стакана, что принесла мне Катя. Я лишь прижался к ней и обхватил, словно она — мое последнее прибежище, последняя надежда.

Это произошло до того, как я стал «выездным».

Я писал о том, как меня «выпихнули» в Венгрию с телевизионной делегацией. Я тогда не имел никакого отношения ни к Венгрии, ни к телевидению, но необходимо было поехать хоть куда-нибудь, чтобы обозначить факт моей «выездабельности». Не могу не рассказать о том, что перед любой загран поездкой требовалось в сопровождении представителя отдела кадров пройти «экзамен» выездной комиссии райкома партии, состоявшей из старых партийцев (или, как мы называли их между собой, «старых б…»). Это были люди, главное удовольствие которых заключалось в том, чтобы не рекомендовать тебя к поездке из-за твоей недостаточной политической подкованности. Например, они могли спросить: «Сколько станций в Московском метрополитене?» И если ты не знал, тебе говорили, что ты вряд ли можешь достойно представлять Советский Союз за рубежом.

О тупости этих людей свидетельствует и мой опыт.

После того как представитель отдела кадров зачитал вслух мою биографию и сообщил, что я «политически грамотен, морально устойчив и общественно активен», старым б… было предложено задавать мне вопросы. Начал грузный полковник в отставке:

— Товарищ Познер, вот говорят, что вы комментатор Главной редакции радиовещания на США и Англию, что вы выступаете у микрофона со своими комментариями. Выходит, вы знаете оба языка? Соблазн сказать ему, что он старый идиот, был чрезвычайно велик. Но я удержался. Более того, я даже не рассмеялся, а с серьезным видом ответил:

— Это очень правильный вопрос, но дело в том, что английский и американский языки очень похожи друг на друга, хотя и отличаются разным произношением.

Мало того что мы зависели от КГБ — мы еще зависели от людей такого уровня. Как вспомнишь, так вздрогнешь…

Кстати, о КГБ.

Как-то я шел по коридору четвертого «начальственного» этажа Гостелерадио и увидел шедшего мне навстречу начальника Главного управления внешних сношений Льва Андреевича Королева. Он остановил меня со словами:

— Владимир Владимирович, я давно хотел поинтересоваться: почему вы не ездите за рубеж? Я опешил настолько, что ничего не ответил, а просто молча уставился на него.

— Напрасно удивляетесь. Вот вам телефончик, попросите Ивана Павловича.

— А кто это? — растерянно спросил я.

— Позвоните, позвоните, можете сослаться на меня, — «не услышал» мой вопрос Королев, протянул листок бумаги и двинулся дальше по коридору.

Вернувшись в свой кабинет, я набрал номер. Раздался мужской голос:

— Полковник… — забыл фамилию, — слушает.

— Можно попросить Ивана Павловича? — проговорил я.

— Кто его просит? — Познер Владимир Владимирович?

— Здравствуйте, Владимир Владимирович! — Это было сказано таким тоном, будто полковник давно ждет моего звонка и очень ему рад. — К сожалению, Иван Павлович болен. Но он свяжется с вами, как только выздоровеет.

Тут я задал вопрос, от которого на том конце провода потеряли дар речи:

— А как он найдет меня? Ведь у вас нет моего телефона…

После длинной паузы:

— Вы не беспокойтесь, Владимир Владимирович, мы найдем вас.

Прошла неделя или десять дней, и мне позвонил сам Иван Павлович:

— Здравствуйте, Владимир Владимирович, это Иван Павлович.

— Здравствуйте, Иван Павлович.

— Вы звонили мне?

— Да.

— По каком вопросу?

(Вот ведь гад, он же прекрасно знал, по какому вопросу, но хотел меня помучить.)

— Мне Лев Андреевич Королев дал ваш телефон, чтобы выяснить, почему меня никуда не выпускают…

— Ах, вот оно что. Ладно, давайте встретимся с вами послезавтра в одиннадцать утра в приемной КГБ. Вам будет удобно?

— Да, но я не знаю, где находится приемная КГБ.

Пауза.

— Вам позвонят и объяснят. Да, не забудьте взять с собой паспорт…

Тед Тернер, Фонда. Игры доброй воли. Сиэтл, 1990 г.

Я с тех пор не бывал в приемной КГБ, так что не курсе, там ли она еще находится (под вывеской ФСБ), но тогда приемная располагалась в самом конце Кузнецкого Моста, с правой его стороны, в доме номер двадцать четыре. Я был там за десять минут до назначенного времени, подошел к окошку. Меня поразило расстояние между мной и женщиной, которая должна была взять мой паспорт и выдать пропуск — это был как бы маленький туннель: захоти я дать ей в глаз, не дотянулся бы. Может быть, именно такие случаи имелись в виду? Меня сопроводили в совершенно спартанскую комнату без окон: стол, два стула, ничего более. Минуты через три вошел мужчина лет сорока пяти, высокий, подтянутый, черноволосый. Протянул руку: