Всю жизнь я верил только в электричество - Станислав Борисович Малозёмов

Дядя мой Александр Павлович первые пятнадцать минут речи отдал красочному освещению моральных, душевных, мужских и общечеловеческих достоинств Василия Короленко, для которого чужая беда равна своей. Который не дал погибающему на брошенной дороге незнакомому шоферу уйти из этого мира, не наладив с помощью Василия автомобиль, чтобы шофер смог ожить и достойно выполнить поставленную перед ним партией и правительством задачу – отвезти на семиозерскую МТМ полный кузов рубероида для обновления крыш свиноферм. И он на отремонтированной совместно машине выполнил свой долг, чем наверняка способствовал приросту массы свиней и помог совхозу выполнить государственный план по сдаче мяса.

Вторую, заключительную половину доклада Шурик посвятил мучительным страданиям Василия по семье своей и родственникам, которых не смог в запарке и нехватке времени, целиком угроханном на ремонтные работы, предупредить о своей драматической пропаже. Описание страданий длилось минут десять и у многих на лицах появились красные пятна волнения крови и слезинки в глазах. В финале речи был и пафос, и чувственность вместе с откровенным призывом поклониться в пояс доброму и благородному простому шофёру бензовоза дяде Васе Короленко. Тут, конечно, все повыскакивали из-за стола и стали обнимать и целовать Василия. Бабушка Фрося воспользовалась суматохой и отодрала с усилием Валентину от туловища мужа. Усадила её на скамейку и дала полную кружку кваса. Успокоила. К обнимающим примкнул и Шурик лично, хотя после долгой эмоциональной речи ослаб маленько, и глаза его потухли.

– Пойду пока в сельсовет, – сказал он Паньке. – Позвоню в милицию. Пусть заявление наше отложат. А завтра я заеду по дороге на работу. Заберу.

Ещё минут через двадцать в доме стало тихо и мирно. Отец, дяди Гриша и Костя, третий сын Паньки Володя налили по стакану водки, отдельно наполнили трехсотграммовую кружку для дяди Васи, ухнули дружно все разом и выпили мировую.

Потом Панька обнял дядю Васю и, пока остальные закусывали, вывел его в сени. Я тихонько за ними выполз и на приступки в сенцах присел.

– Это Шурке спасибо скажи. Заступился, – дед держал толстой как бревно рукой дядю за плечо. – Но от меня лично претензию прими. Положено. Я ж старшак тут. Так вот. Скажу я тебе, Васёк, что..–..– ты стопроцентный. Мог доехать до асфальта, поймать попутку и весточку заслать нам сюды. Дать бы тебе за–.–.– твоё –..-.-.хороших. Наперед уведомляю тебя, что впредь за штучки подобные –..-ты от меня так легонько не отбрешешься. ..–.-. получишь сполна и сверх него. Лично тебя–..–. И высушу. А что человеку помог на дороге, так полное уважение прими моё. ПонЯл?

– А то! – склонил голову дядя Вася. – Ты бы, Панька, за провинность сделанную отходил бы меня вицей для очистки моей души, а! Честно заработал. Хватани с оттяжкой, я прошу. Совесть просит.

– Ну, коли так – ещё раз прими моё уважение. Совесть, она в человеке главное, что жизнью правит. Раз ужо она тебе советует – ослушаться негоже. Становись тут. Да рубаху-то не скидай. Я тебе порву её вицей. Не ходи больше в ней. А в сундук сховай. Через пяток лет достанешь. Глянешь и вспомнишь. Такие житейские царапины надо помнить. Такая память душу крепит. ПонЯл, обратно-таки?

Дядя Вася уперся ладонями в стену, склонил голову. Дед молча вынул гибкую крепкую вицу из большой баклаги с водой, стряхнул воду и лихо, резко, с оттяжкой, по казачьи три раза прошел свистящей в пространстве вицей по большой как шкаф спине дяди моего. Он даже на дрогнул телом ни разу. Только после каждого обжигающего как пламя удара тихо говорил себе под нос: «Ну, ё!»

А потом все разошлись по делам своим. Отец с Володей в город поехали. Шурик побежал в сельсовет звонить, а потом к подружке своей: договариваться на вечер в кино сходить. Дяди Костя и Гриша Гулько остались допивать водку, бабушка к коровам пошла, а я к Шурке Горбачеву. Давно ж не виделись. День целиком. Валентина с дядей моим домой пошли. Обнявшись и целуясь на ходу. В трёх местах рубаха его была как бритвой раскроена на рваные полосы, через которые проступала ещё не запёкшаяся кровь. В общем всё было хорошо, что хорошо закончилось.

А дня через три вечером я увидел возле дома Короленковых тот самый ГаЗ- 51. И пошел к ним. Володя приехал не один. С женой. Привезли подарков всяких. Валентине – отрез на платье. Креп-жоржетовый. Модный. Самому дяде Васе Володя бинокль свой подарил. С очень большим увеличением. А детям навезли конфет и шоколадок всяких – кучу целую. Мне дали здоровенную плитку черного шоколада. Мы потом с Шуркой напополам её съели за кадушками в огороде, когда махру курили.

И пришел прямо из убегающего дня тёплый вечер. Мы с Шуркой Горбачевым грызли семечки на Панькиной завалинке. Они в доме всей гурьбой кроме бабушки приканчивали сегодняшнюю дозу браги с водкой. Бабушка доила коров. В доме дяди Васи играла радиола. В окнах мы видели как танцевали вальс Валя с Володей, а дядя Вася с его женой. С пастбища деревенский пастух вёл по домам красивых белых козочек. Над нами на дереве пищала маленькая птичка с красным клювом. А по дороге рядом с козами из разных домов народ шел на вечерний сеанс в клуб.

– Чё, Славка, нормально покатался тогда на легковушке? – толкнул меня плечом Шурка. Ведь завидовал же гад! Надо было его с собой взять.

Но, к сожалению и к радости, ничего уже нельзя было изменить. Ни плохого, ни хорошего. Все прошло вместе с обычным, в общем-то днём.

Которых было много, а будет ещё больше в моей необыкновенно счастливой жизни.

                    Глава двадцать девятая

Страшные дома везде есть. И не тем ужас они внушают населению, что во дворах свирепые собаки или хозяева с топорами за прохожими носятся. Даже то, что косые они, кривые и мрачные – и это не страшно. Мало ли кто строил. Может вечно пьяная бригада. А вот есть такие домики, от которых за километр какой-то тайной разит. Иногда и не разберешь – злая та тайна или добрая. И в сказках, я читал сам, стоят такие дома на отшибе непременно. Если в городе, то в самом захолустном местечке, где и дороги просёлочные как в деревне, и в магазин за хлебом надо оттуда километра два пилить. А если дом такой в селе большом или крохотном, то ютился он или за околицей вообще, либо был «окаёмным», крайним самым. То есть, аккурат перед околицей.

Но во Владимировке он осел в самом центре деревни. На углу улицы нашей и переулка,