Записки несостоявшегося гения - Виталий Авраамович Бронштейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы выпили, закусили, помолчали немного, и Семен повел разговор дальше.
— Остался я единственным ребенком в семье, старался, конечно, родителей не
разочаровывать, но все пошло как-то наперекосяк: связался одно время со шпаной, стал
часто драться, мы еще в таком районе жили, что без этого было просто нельзя… Ходил
такой еврейский паренек со скрипочкой, у любого чесались руки его «приголубить», вот я
и откладывал ее в сторону и показывал им класс игры на другом инструменте, — сжал Сема
свои огромные кулачищи и даже немного полюбовался ими.
— Гибель старших братьев подкосила отца, и через восемь лет он умер. И что
удивительно — в этот самый день, 15 января 1953 года… Какое совпадение, правда?-
спросил он, и предложил: — Давайте, ребята, выпьем глоток за моего папу, он был очень
хорошим человеком…
Мы молча выпили, раздумывая о таком странном совпадении, но наш коллега, оказывается, на этом не кончил:
— А еще через пятнадцать лет после папы — умерла мама… Вы никогда не поверите: ровно день в день — пятнадцатого января! Что вы на это скажете? А ведь это святая
правда: такая несчастливая для нашей семьи дата — будь оно проклято, это злополучное
пятнадцатое января!
Я сидел и внимательно слушал Семена, понимая, что такими вещами не шутят, и от
души соболезнуя этому немало испытавшему человеку. Все это время у меня вертелась в
голове какая-то мысль, неприятно отвлекая от разговора, как это бывает, когда ты идешь
на работу и вдруг тебе кажется, что ты забыл что-то нужное: закрыть входную дверь, например, или выключить утюг…
Мне что-то мешало сосредоточиться, что-то очень важное, не вполне осознанное, но почему-то очень тревожное, ведь это… это… это… И тут во мне буквально что-то
пробило, и впервые в жизни я вдруг испытал… приступ настоящей истерики!
Я смеялся и плакал, задыхался от судорог и не мог промолвить ни слова, все
страшно испугались, хлопали меня по плечам, брызгали в лицо водой, но какое-то время
ничего не помогало. И только через пару минут я смог прийти в себя и хрипло выдавил из
онемевшего горла:
325
— Вы что, бараны, не поняли,?! Он же называет 15 января — день, когда мы вместе с
ним летим одним рейсом домой… Дошло до вас, наконец??
Все мгновенно умолкли и стали переглядываться, а Сема побледнел и сбивчиво
заговорил:
— Ну что ты, Виталий, какая чепуха, как тебе такое могло прийти в голову…
Не помню уже, как окончился тот вечер, но по своим караванам все расходились
несколько подавленные.
На следующий день я сумел попасть к дочке, за обеденным столом рассказал ей с
мужем эту историю, и был неприятно поражен, когда они вдвоем стали смеяться.
— Я вас понимаю, — покладисто сказал я, — лететь-то с Шойхетом 15-го — не вам…
Они стали смеяться еще громче, а потом Сережа, вытирая салфеткой рот, меня
успокоил:
— Ничего, не надо волноваться, что-нибудь придумаем…
Я провел в гостях у Раечки три волшебных дня, и все было бы, как нельзя лучше, если б в самое неподходящее время то и дело не приходила в голову неприятная мысль о
роковой для семьи харьковских Шойхетов дате — 15 января. И скорбные опасения, что она
может стать роковой не только для этой уважаемой семьи…
Вернулся от дочери в Кфар Ситрин я 13 января. И в этот же день решил сделать
доброе дело: осветить эту ситуацию женам раввинов, которые тоже принимали участие в
нашем семинаре. Ход моих соображений был прост и практичен: если директора школ, которые прибыли в Израиль по разовой групповой визе, ничего уже не могли изменить в
плане предстоящего полета 15-го января, то жены раввинов, а их на семинаре было
человек 10–12, имели возможность задержаться здесь на день — другой. Переоформить
билеты и избежать ненужного риска.
Честно говоря, была здесь и личная заинтересованность. Я понимал, что если они
последуют моему совету и полетят другим рейсом (а наш — «накроется»), то милые дамы, не осиротившие многочисленных деток, навсегда запомнят доброе имя их спасителя и до
конца дней своих (вместе с мужьями, детьми и будущими внуками!) будут молиться за то, чтобы ему было хорошо Там, куда он попал по причине несчастливой для семьи
Шойхетов даты…
Выслушав меня, жены раввинов озабоченно заговорили на иврите. По их
встревоженным лицам я понял, что, кажется, достиг цели, но самая старшая ребецн (в
таком возрасте, очевидно, уже мало чего боятся!) твердо сказала:
— Все в руках Божьих — летим своим рейсом! Не гоже нам, женам благочестивых
раввинов, бояться каких-то суеверий. Я лечу пятнадцатого!
Ее совет был воспринят беспрекословно, хотя и, мне показалось, несколько
женщин недовольно переглянулись. Наверное, те, кто в поступке своей пожилой товарки
не нашел и капли героизма: пусть она и летела 15-го, но другим рейсом, в Россию. Смелая
женщина…
Ранним утром 15-го, когда нас уже привезли в международный аэропорт имени
Бен-Гуриона и мы проходили таможенный контроль, вдруг ожил мой мобильный телефон.
— Все будет в порядке, папочка, лети спокойно… — вежливо сказала моя девочка и
на этом связь оборвалась. Я долго гадал, что она имела в виду, пока не увидел, как к
нашей группе подошли двое мужчин в форме цвета хаки и попросили нас предъявить
документы. Они задавали ничего не значащие вопросы, но когда у одного из них в руках
оказался паспорт Семена, они переглянулись и попросили нашего товарища пройти с
ними. Старший группы встрепенулся, но его успокоили: какая-то накладка с документами, их проверят на центральном пункте контроля и наш товарищ сразу вернется.
С документами Семена действительно оказалось не все в порядке, пока их
проверяли, началась посадка, и как ни волновался старший группы, но в утреннее небо мы
взлетели без нашего харьковского друга.
326
Как стало после известно, он от этого только выиграл: когда разобрались, наконец, с его бумагами, перед ним извинились, отвезли в хорошую гостиницу, оплатили
прекрасное питание и туристическую поездку по Тель-Авиву и вручили билет на рейс 16-го января.
Говорят, израильские пилоты не то, чтобы суеверны, но и рисковать даром не
любят.
===========
СВЕТОЧ ИУДАИЗМА
Странный мы все-таки народ, евреи: чтим не места, где нам радостно и приятно, а те, где
проливаем столетиями обидные, горючие слезы…
Эта стена — единственное уцелевшее место разрушенного когда-то Храма, его
западная часть. Три другие стены история сравняла
