Царствование императора Николая II - Сергей Ольденбург

В своих мемуарах М. В. Родзянко пишет, будто после этой речи он сказал государю: «Воспользуйтесь этим светлым моментом, Ваше Величество, и объявите здесь же, что даете ответственное министерство», – на что государь кратко ответил: «Об этом Я еще подумаю». Такое обращение, по всей обстановке, представлялось просто-напросто неуместным…

Приезд государя в Думу, смена Горемыкина и радостно всколыхнувшие страну вести с Кавказского фронта, где только что была одержана большая победа над турками – пала (4 февраля) мощная крепость Эрзерум, – все это создавало атмосферу, весьма мало подходящую для оппозиционных выступлений. С. И. Шидловский тем не менее огласил заранее составленную декларацию блока, в которой снова требовалось «создание правительства из лиц, способных и знающих, сильных доверием страны, готовых решительно изменить применявшиеся до сих пор способы управления и могущих работать в согласии с народным представительством».

Думские прения, однако, теперь далеко не вызывали того интереса в стране, как во время сессии 1915 г. Кадетские газеты, разумеется, защищали действия блока, но левые над ними иронизировали, а умеренно правые, некогда приветствовавшие его возникновение, теперь иронически говорили, что борьба продолжается «по преемству от осенней сессии».

«Все они застыли в старых своих рамках. Все, что они говорят, так знакомо, так старо и так беспросветно серо!» – писали «Московские ведомости». Еще резче, разумеется, выражались органы крайних правых («Земщина», «Русское знамя»).

Правое крыло Госдумы, насчитывавшее до ста депутатов, вело постоянную борьбу против блока. Главными ораторами справа были Н. Е. Марков, Г. Г. Замысловский, профессора Левашов и П. А. Сафонов. Думское большинство относилось к ним весьма нетерпимо и постоянно прерывало их речи шумом и возгласами с мест.

В заседании 11 февраля Н. Е. Марков выступил с резкими нападками на «общественные организации». «Все эти общественные военно-промышленные комитеты, – говорил он, – ничего до сих пор для армии не сделали: ни одного ружья, ни одной пушки. Вы не дали снарядов, вы не дали пушек, вы не дали ружей, и этого вы никакими криками не уничтожите!»

На следующий день М. В. Родзянко, Н. В. Некрасов и А. И. Коновалов выступили с обстоятельными речами в защиту общественных организаций. Эти прения дали возможность подойти ближе к истине. Если справа были склонны преуменьшать пользу этих организаций – печать блока действительно ее безмерно преувеличивала. («Военно-промышленные комитеты, – писала «Речь», – опоясали всю страну и покрыли ее лязгом и грохотом машин и станков, вырабатывающих снаряжение».)

Общеземский союз, как и Союз городов, широко развил дело помощи раненым и больным; в некоторых отношениях – например, по доставке раненых с фронта в тыловые лазареты, по устройству питательных пунктов – их заслуги были велики. Общеземский союз взял на себя некоторые интендантские поставки (например, кожи) и выполнял их вполне успешно. Наоборот, в области чисто военного снабжения деятельность этих союзов была весьма скромной. Т. И. Полнер,[236] один из ближайших сотрудников князя Г. Е. Львова, прямо признает, что Земгор (комитет по военному снабжению, организованный обоими союзами 10.VII.1915) дал на деле очень мало: большинство учреждений Земгора не имело оборудования и мало понимало в технике дела; местные комитеты были еще беспомощнее, чем центральный; их поставки запаздывали, оказывалось до 50 процентов брака.

П. Н. Милюков в ответ на слова Н. Е. Маркова («Вы не дали ни одного снаряда…») крикнул: «Но мы заставили дать»; так и Т. И. Полнер видит заслугу Земгора не в собственной работе, а в том, что он побудил (?) Военное министерство «стать менее беззаботным»: в 1916 г. «количество военного снабжения стало почти достаточным». Размеры деятельности обоих союзов лучше всего определяются цифрами. Общеземский союз насчитывал около 8000 учреждений с сотнями тысяч служащих, получавших освобождение от воинской повинности (правые иронически называли их «земгусарами»). Как и Союз городов, он существовал на средства, отпускавшиеся казной. Оба союза за первые 25 месяцев войны (по 1.IX.1916) получили от государства 464 миллиона рублей, кроме того, земства и города ассигновали им около 9 миллионов. Если учесть, что к этому времени сумма военных расходов России достигала примерно 20 миллионов, будет ясно, что «общественные организации» играли несравненно более скромную роль в обслуживании нужд армии, чем это принято было считать во время войны.[237]

Что касается военно-промышленных комитетов, то они занимались главным образом размещением заказов, а также производством различных анкет – о потребностях армии, о производительных силах страны и т. д. Военное ведомство неоднократно жаловалось, что комитеты недостаточно заботятся о том, чтобы поставки производились по ценам выгодным для казны.[238] Это соображение, впрочем, не имело особого веса в период быстрого общего роста цен. С другой стороны, «общественные организации» играли немалую политическую роль. Блок склонен был считать их своими кадрами в стране; на самом деле состав служащих в большинстве был еще гораздо левее. Комитеты Земского и Городского союзов, ссылаясь на то, что им хорошо знакомы настроения армии, пытались даже говорить от ее имени. На заседании бюро блока (2.XI.1916) обсуждалась записка, про которую сначала было заявлено, что она «от армии», но затем выяснилось, что она составлена комитетом Земгора на Юго-Западном фронте. В ней положение армии изображалось в самых мрачных красках. Это вызвало протест А. И. Шингарева, который, как председатель военно-морской комиссии, был более осведомлен о положении вещей. «В 1917 г., – говорил он, – мы достигнем апогея. Это – год крушения Германии… Архангельская дорога перешита, Мурманская кончается осенью. Приходят все паровозы и вагоны из Америки, снабженные ружьями, патронами, тяжелыми снарядами. Количество бомб измеряется десятками миллионов». Возражая Шингареву, Н. И. Астров сказал: «Объективное изображение – не наше дело». Целью записки было показать, что при этом правительстве все должно пойти прахом. «Общественные организации» в политическом отношении вели упорную борьбу с властью, не особенно стесняясь в средствах.

Продолжая свою «политику благожелательности», Б. В. Штюрмер разрешил устроить в Москве съезды Земского и Городского союзов. Съезды состоялись в середине марта. Они повторили резолюцию о призыве к власти «людей, пользующихся доверием страны». Но подъема не было. «В кулуарах отмечали, – писала кадетская «Речь», – что съезд был серый, скучный; говорили об упадке настроения, об обывательской усталости».

А. Н. Хвостов уже не был министром внутренних дел к моменту открытия московских съездов. Его увольнение было вызвано причинами особого порядка. А. Н. Хвостов должен был уйти, так как проникся верой в значение «распутинской легенды» и увлекся мыслью ее уничтожить – при помощи уничтожения самого Распутина.

Тщательно подготовленная враждебными государю кругами еще в 1911–1912 гг., эта легенда, как известно, приписывала Распутину огромное закулисное влияние на государственные дела, «на смену направлений и даже смену лиц», выражаясь словами Гучкова, одного из главных творцов этой легенды (если не главного). С этого времени в известных кругах вошло в обычай приписывать влиянию Распутина все «непопулярные» увольнения и назначения, все неугодные «обществу» действия власти. Эта пропаганда, которая велась умело и упорно, находила немало легковерных слушателей; и от упорного повторения распутинская легенда понемногу приобретала в умах многих характер некоего «общепризнанного факта». Могло случиться, что эта легенда так бы и осталась недоказанной, но и не опровергнутой. Те, кто уверовали в нее, передавали свою веру другим и ни за что не хотели признать, что на самом деле они жестоко заблуждались. Но переписка государя и государыни, опубликованная советской властью, дает возможность документально установить, насколько неверно было представление о властном влиянии Распутина на ход государственных дел. Эти письма показывают с очевидностью, что, если государыня действительно верила Распутину, как «Божьему человеку», и готова была бы следовать его указаниям, государь совершенно с этими указаниями не считался.[239]

Представление о политическом влиянии Распутина было поэтому легендой – вредной легендой. Она вносила смуту в умы, сбивала с толку людей правых взглядов.

Не находя другого способа борьбы с этой легендой, А. Н. Хвостов решил попытаться устранить то лицо, вокруг которого она создавалась. Он предлагал некоторым чинам своего ведомства заняться «устранением» Распутина. Те были смущены подобным предложением, однако сперва не решались возражать. Но организация убийства совершенно не соответствовала нравам русской полиции. Как выразился товарищ министра внутренних дел С. П. Белецкий, правительственная власть не могла превращаться «в какую-то мафию». Одни чины перелагали неприятное поручение на других; в поисках исполнителя вошли даже в сношения с пресловутым Илиодором, проживавшим за границей. Дело затянулось, планы Хвостова стали известны самому Распутину, а через него и государыне. За Хвостовым и его агентами было поручено следить контрразведке, зависевшей от военного ведомства. В это время государь как раз находился в Царском Селе. Он возмутился таким образом действий министра и тотчас же уволил А. Н. Хвостова от должности, возложив на председателя Совета министров Б. В. Штюрмера заведование Министерством внутренних дел.