Русские исторические женщины - Даниил Мордовцев

Но в это время молодая девушка нашла и новую привязанность, которая имела в ее жизни едва ли не более роковое значение, чем замужество. Это – страстная привязанность ее к супруге наследника престола, Петра Федоровича, к Екатерине Алексеевне, будущей императрице Екатерине II.

Однажды, зимой у дяди ее проводили вечер и ужинали наследник престола и его молодая супруга. Екатерина Алексеевна давно слышала о молодой племяннице вице-канцлера, как о замечательной девушке; она знала ее привязанность к серьезным занятиям, о ее развитости, о ее далеко недюжинном уме, выхолившем из ряда всего, что только было известно любознательной цесаревне. Цесаревна могла теперь лично убедиться, что такое была эта девушка, и отметила ее, как свою избранницу, потому что будущая императрица обладала именно этим редким свойством – выбора людей.

«В продолжение всего этого памятного вечера, – пишет в своих записках Дашкова, – великая княгиня обращалась только ко мне; ее разговор меня восхитил: возвышенные чувства и обширные познания, которые она выказала, заставляли меня смотреть на нее, как на существо избранное, стоящее выше всех остальных, существо возвышенное до такой степени, что она превосходила все мои самые пламенные идеи о совершенстве. Вечер прошел быстро; но впечатление, которое она произвела на меня, осталось неизгладимым».

Когда великая княгиня прощалась с хозяевами, то нечаянно уронила веер. Молодая графиня поспешила поднять его и подала Екатерине; но эта последняя, не принимая веера, поцеловала девушку и просила сохранить веер, как память о первом вечере, проведенном ими вместе.

– Я надеюсь, – заключила она: – что этот вечер положил начало дружбы, которая кончится только с жизнью друзей.

Действительно, великая княгиня окончательно победила сердце восторженной девушки. Вечер положил начало не только дружбе, но и страстной привязанности молодой Воронцовой к Екатерине: Воронцова впоследствии доказала, что за этот вечер, за этот веер и за привет она готова была идти на плаху во имя той, которой всецело отдала свой волю. Веер остался самым дорогим ее воспоминанием на всю жизнь, и она было завещала положить его с собой в гроб, но только впоследствии, когда Екатерина оттолкнула от себя молодую энтузиастку своим царственным, несколько холодным величием, а Дашкова нашла полную дружескую привязанность к другой женщине, решение это осталось не исполненным.

Это было как раз перед ее замужеством: в феврале 1759 года Екатерина Романовна вышла замуж за того, который ей показался когда-то гигантом, за князя Дашкова.

Будем и мы теперь называть ее княгиней Дашковой.

Обходя подробности о разных семейных обстоятельствах жизни княгини Дашковой, мы будем останавливаться преимущественно на тех сторонах ее жизни, в которых проявлялась ее или политическая, или общественная деятельность.

Вскоре после свадьбы молодые Дашковы представлялись Петру Федоровичу, который в то время жил в ораниенбаумском дворце.

– Хотя я знаю, что вы решились не жить у меня во дворце, – обратился великий князь к Дашковой: – но надеюсь вас видеть каждый день, и желал бы, чтобы вы проводили более времени со мной, чем в обществе великой княгини.

Но молодая Дашкова уже вся принадлежала, именно, этой великой княгине.

– Дитя мое, – говорил ей в другой раз велики князь: – не забывайте, что несравненно лучше иметь дело с честными и простыми людьми, как я и мои друзья, чем с великими умами, которые сосут сок из апельсина и бросят потом ненужную для них корку.

Но Дашкова не думала этого и не боялась. Великая княгиня была ее кумиром, и этому божеству она поклонялась, тем более, что и общество, окружавшее Екатерину, имело более серьезные задатки и более влекло к себе Дашкову, чем общество поклонника голштинского обмундирования и прусских порядков.

И теперь под старинным, современным рассматриваемой нами эпохе, гравированным портретом Екатерины II мы читаем следующую подпись:

Природа в свет тебя стараясь произвесть,Дары свои на тя едину истощила,Чтобы на верх величия возвесть,И, награждая всем, она нас наградила.

Это так писала Дашкова к своему высочайшему кумиру; и Екатерина, со своей стороны, умела поддерживать в Дашковой эту восторженность, хотя сама, по-видимому, и не чувствовала вполне того, чем так ловко побеждала и ум, и волю молодой энтузиастки.

Вот что, между прочим, отвечала ей Екатерина на письмо, при котором были присланы Дашковой эти стихи, которые мы привели выше: «Какие стихи! какая проза! И это в семнадцать лет! Я вас прошу, скажу более – я вас умоляю не пренебрегать таким редким дарованием. Я могу показаться судьею не вполне беспристрастным, потому что в этом случае я сама стала предметом очаровательного произведения, благодаря вашему обо мне чересчур лестному мнению. Может быть, вы меня обвините в тщеславии, но позвольте мне сказать, что я не знаю, читала ли я когда-нибудь такое превосходное, поэтическое четверостишие. Оно для меня не менее дорого и как доказательство вашей дружбы, потому что мой ум и сердце вполне преданы вам. Я только прошу вас продолжать любить меня и верить, что моя к вам горячая дружба никогда не будет слабее вашей. Я заранее с наслаждением думаю о том дне будущей недели, который вы обещались мне посвятить, и надеюсь, кроме того, что это удовольствие будет повторяться еще чаще, когда дни будут короче. Посылаю вам книгу, о которой я говорила: займитесь побольше ею. Скажите, князю, что я отвечаю на его любезный поклон, который я получила от него, когда он проходил под моим окном. Расположение, которое вы мне оба выказываете, право, трогает (меня) мое сердце; а вы, которая так хорошо знает его способность чувствовать, можете понять, сколько оно вам благодарно».

Екатерина не даром писала ей таким образом: она не могла не предвидеть, что ей нужны будут люди, может быть скоро, как они нужны были ей и во всякую данную минуту. Стих Дашковой, ставившей великую княгиню идеалом человеческого совершенства, мог легко облететь не только Петербург, но и всю Россию, увеличивая популярность Екатерины насчет популярности ее супруга. Кроме того, и личным своим характером, своей пламенной и сильной натурой Дашкова могла пригодиться ей и в случае таких решений, где нужна чья-нибудь восторженная голова, где нужно, не задумываясь, пожертвовать жизнью, и этой жизнью пожертвуют. Дашкова, едва вступила в придворную жизнь как уже стала в ряды бойцов Екатерины: Своей красотой и молодостью, своим редким в женщине политическим тактом она уже вербовала Екатерине новых союзников, и смелыми, даже дерзкими, ответами великому князю она, как сама признавалась, приводила в ужас его приверженцев и льстецов, и роняла имя Петра Федоровича, возвышая имя его супруги. В Дашковой видели силу воли, которая хотя и могла исходить из юношеской экзальтации, но там, где все иногда зависит от пламенного слова, сказанного в роковой момент, чтобы наэкзальтировать массу, ободрить нерешительных – там экзальтация хорошенькой женщины становилась сильнее целого корпуса гренадеров. Оттого вся гвардия, все товарищи ее мужа, как будто инстинктивно, ставили ее в голове немого заговора, который и созревал в мысли каждого в пользу другой женщины, долженствовавшей возвеличить Россию, а не привязать ее к колеснице прусского короля, к которой всеми силами старался привязать ее наследник престола, выдавая даже государственные тайны своему идолу, прусскому королю, в то время, когда Россия воевала с Пруссией, как он впоследствии и признался секретарю государственного совета, Волкову, говоря: «Помнишь, как ты мне сообщал приказания совета, посылаемые войскам, действовавшим против пруссаков, а я о них тотчас же предупреждал его величество короля»,

Понятно, что Екатерина должна была дорожить такой союзницей, как Дашкова.

К концу 1761 года здоровье императрицы Елизаветы не могло не возбуждать тревожных опасений. На престоле виделся уже Петр III, а нелюбимая им супруга скорее всего должна была рассчитывать на монастырь вместо трона, тем более, что великий князь выражал желание развестись с ней и жениться на сестре Дашковой, Елизавете Романовне Воронцовой.

Надо было действовать.

Когда, в половине декабря, доктора решили, что императрице остается жить несколько дней, и Дашкова узнала об этом, она, несмотря на то, что сама была больна, 20 декабря, в полночь, явилась в Екатерине, которая, вместе с другими членами царской фамилии, жила тогда в деревянном дворце на Мойке. Шаг был рискованный, потому что за поступками Екатерины Алексеевны следили, и потому необходимо было, чтоб это ночное посещение осталось для всех тайной. Дашкова подъехала к заднему крыльцу флигеля, занимаемого Екатериной, и, несмотря на все предосторожности, могла быть узнана, особенно, когда ходы с этой половины флигеля ей были неизвестны; но, к счастью, ей попалась навстречу самая верная горничная великой княгини, Катерина Ивановна, которая тотчас же и поспешила провести ночную гостью в повои великой княгини. Последняя тоже была больна и лежала в постели. Ей доложили о Дашковой.