Сочинения в двух томах. Том второй - Петр Северов

Где же находился Василий Головнин 14 декабря 1825 года, какие задания декабристов он выполнял?

Ответ на этот вопрос, возможно, еще таится в горах архивных документов, и пытливый историк когда-нибудь раскроет сохраненный знаменитым моряком секрет. Не могло быть, чтобы Головнин остался в стороне от славного дела, в котором участвовал гвардейский морской экипаж. Декабрист Дмитрий Завалишин в своих записках сообщил, что Головнин был одним из «членов тайного общества, готовых на самые решительные меры».

Сочинение мичмана Мореходова, его «Записка о состоянии Российского флота в 1824 году», изданная морской типографией в Петербурге только в 1861 году, через много лет после смерти ее автора, показывает благородную прямоту и ненависть Головнина к свирепому реакционному режиму.

Генерал-интендант российского флота, а позже вице-адмирал, Головнин перестраивал старый и строил новый флот. Это была непрерывная, трудная борьба против бесчестных иноземных пролаз, придворных шаркунов, тупых сановников и казнокрадов.

За время, в течение которого он возглавлял интендантство флота, на Балтике и в Архангельске было построено 26 линейных кораблей, 21 фрегат, 10 пароходов и 147 легких судов… Русский флот снова стал могучим и грозным. Он назывался императорским флотом…

Император не мог в то время прочитать «Записки декабриста» Д. И. Завалишина. Эти записки увидели свет лишь в 1906 году… Завалишин писал: «…По показаниям Лунина, это именно Головнин предлагал пожертвовать собой, чтобы потопить или взорвать на воздух государя и его свиту при посещении какого-либо корабля».

Лунин был видным декабристом, и нет оснований не верить ему, как нет оснований не верить и Завалишину, другу Головнина. Их «…сблизило, — писал Завалишин, — общее негодование против вопиющих злоупотреблений. Мы сделались друзьями, насколько допускало огромное различие лет».

Не два — три плена пережил Василий Головнин и не покорился. Из Южной Африки, от, англичан, которые «не забывают друзей», ушел он под жерлами батарей; злобные самураи не удержали его в темнице, а здесь, в России, ценою жизни готовился он уничтожить главного тюремщика родины — царя.

Не для него — для родного народа строил Василий Головнин флот, уходил в кругосветные плавания, вел неутомимые исследования, совершал открытия, трудился над своими воспоминаниями и дневниками.

Уже стали знаменитыми три его питомца — Литке, Матюшкин и Врангель… В течение четырех лет Федор Литке исследовал берега Новой Земли и издал о своих путешествиях замечательную книгу. В Тихом океане он открыл неизвестные острова, названные им островами Сенявина. Далеко на северо-востоке, на побережье от устья Колымы до Берингова пролива закончили свои героические исследования Матюшкин и Врангель. В поисках таинственной земли, о которой рассказывали предания чукчей, они уходили от берега, по льдам, более чем на 260 верст.

В кругу молодых морских офицеров Головнин часто вспоминал о плавании «Камчатки», о дружбе и настойчивом учении этих трех моряков.

— А Федя Матюшкин-то каков? — удивленно и радостно говорил Головнин. — Перешагнул с лицейского порога на шлюп «Камчатку» и сделался настоящим морским волком! Помнится, ночью ли на вахте, в холод ли, в шторм — все время, при любом случае стихи Александра Сергеевича наизусть читал, очень уж любил поэта… Дневники для него специально вел, тщательно все события записывал… Наверное, передал их Александру Сергеевичу, большие они друзья. Но я не думал в то время, что этот лиричный юноша на такие отважные дела способен: в океане, во льдах неделями испытывать счастье… Признаться, очень сожалел, что не был там вместе с ними. А впрочем, еще успеется. Побываем еще разок и на Аляске, и за Берингов пролив попытаемся пройти.

Кто-то из офицеров заметил:

— Все-таки годы, Василий Михайлович…

Он удивился:

— Годы? Вы считаете, что это много — пятьдесят пять лет? Я, например, считаю, что это — золотое время жизни; есть опыт пережитого, и знания, и прежняя любовь к делу, и юношеская страсть к пути, к открытиям, к испытаниям воли…

Был июль — ясная, светлая пора северной столицы, когда над каменными ее вершинами, над парками, над золотыми куполами, неуловимо подкравшись, зыбится, полная смутных мерцаний, белая ночь; когда на могучем просторе Невы, как звезды, роятся бесчисленные огоньки лодок и кажется — весь огромный город, с колокольнями, арками, памятниками, повисшими в воздухе мостами, неслышно, чудесно уносится куда-то вместе с крутыми, гибкими струями величественной реки…

Но в этом году петербургский июль был печален и глух; карнавалы, гуляния запрещались; люди с опаской встречались друг с другом, и многие избегали знакомых квартир.

Возникшая где-то далеко на юге, прорвавшаяся через все кордоны и заставы на дорогах, в 1831 году она пришла и в Петербург, страшная гостья — холера.

Головнин строил планы новых путешествий, не зная, что уже болен. В комнате было прохладно, однако он задыхался и приказал настежь распахнуть окна.

— Мы пойдем на север, мои друзья… Справа останутся Командорские… Алеутские острова… Аляска… Мы дальше пойдем, туда, где еще никто не водил корабли…

Бледное лицо его корчилось от судорог, пот заливал глаза. Гости медленно, молча встали и, не пожав на этот раз адмиралу руку, вышли из квартиры.

Его хоронили на следующий день. За гробом на Митрофаньевское кладбище шли только два человека: жена адмирала и какой-то безвестный моряк. Он не назвал своей фамилии. Он сказал, что служил на «Диане».

А книга Василия Головнина осталась жить. Почти через два десятилетия после ее выхода из печати друг Пушкина, Грибоедова, Рылеева ссыльный декабрист, покушавшийся на брата царя, поэт и литератор В. К. Кюхельбекер записал в дневнике: «Записки В. Головнина — без сомнения, одни из лучших и умнейших на русском языке и по слогу и по содержанию…»

Эта книга осталась жить не только в России. В знаменитом своем памфлете «Людвиг Берне» Генрих Гейне писал: «На заглавном листе „Путешествия в Японию“ Головнина помещены эпиграфом прекрасные слова, которые русский путешественник слышал от одного знатного японца: „Нравы народов различны, но хорошие поступки всюду признаются таковыми…“».

На далеком знойном острове Тана и на суровых Алеутских островах, на Курильской гряде и на Гаваях, в индийских селениях Кадьяка и в камчадальских стойбищах на Камчатке именно за эти благородные поступки люди, чьи нравы и обычаи различны, помнили русского морехода Головнина.

Быть может, уже после смерти адмирала царские прислужники дознались о его связях с декабристами? Ничем не отметил сановный Петербург память отважного морехода.

Русские моряки не забыли своего испытанного капитана. Они воздвигли ему памятники на разных широтах земли, и эти памятники не уничтожит время. Его именем назван залив на американском берегу Берингова пролива и мыс на юго-западном берегу Аляски; гора на северном острове Новой Земли и пролив между островами Райкоке и Матуса в Курильской гряде; вулкан на острове Кунашир и мыс на полуострове Ямал…

Наши моряки бережно хранят память о славном мореходе, о его самоотверженном служении родине, ради которой жило и билось это доблестное сердце.

Примечания

1

«Ворота Слез» — Баб-эль-Мандебский пролив.

2

Ри — 3,681 версты.

3

Старпом — старший помощник капитана.

4

«Бич» — от слова «бичкомер», т. е. в первоначальном значении — безработный моряк. Впоследствии слово «бич» стало нарицательным для деклассированных элементов во флоте: бродяг, бездельников, корабельных побирушек и проч.

5

Остров Кунасири — ныне Кунашир; Матсмай, или Мацмай, — ныне Хоккайдо.

6

Морская миля — 1852 метра.