Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры - Ольга Эрлер

Вдруг Таис испуганно открыла глаза — ее как будто окатили ледяной водой.

— Что ты делаешь, Птолемей? Ты с ума сошел… — Таис казалось, что она гневно кричит, а получилось тихо и удивленно.

Птолемей не реагировал, увлеченный своим сладким «сном». Это она поняла по его закрытым глазам, по тому счастливому выражению лица, которое она сейчас ненавидела. Она попыталась оттолкнуть его, высвободиться из под силы и тяжести, но не тут-то было. Да и он понял эти попытки по-своему, скорее, как поощрение, а не как борьбу. «О, боги, еще и это!» — подумала Таис почти с усмешкой.

— Птолемей, ты сошел с ума! — сердито сказала она, когда его натиск ослаб, а тело обмякло, устав от самой приятной для мужчин работы. Птолемей неохотно открыл глаза, и посмотрел на нее непонимающим взглядом: «Ты что?» Она оттолкнула его и отодвинулась в дальний угол ложа.

— Да что с тобой вдруг? Ты сама не знаешь, что ты хочешь. — Он сделал движение в ее сторону.

— Не прикасайся ко мне. Как ты посмел?

— Таис, ты повисла у меня на шее, — начал Птолемей вполне резонно, уверенный в своей невиновности.

— Ты попользовался мною против моей воли и еще обвиняешь меня? Улучил момент, когда я не в себе…

Птолемей убрал волосы со лба, задержав там руку. До него начал доходить смысл недоразумения.

— Я же тебя спросил, ты «да» сказала. Я думал, тебе этого хочется, — с досадой произнес он.

— Что ты там думал, — раздраженно огрызнулась Таис.

— Тебя, однако, трудно понять, — холодно заметил он. — Чего тебе хочется… То тебе меня хочется, то не хочется, то даже детей от меня хочется, то опять без всякой логики ничего не хочется.

— Как будто у меня нет других забот! Так еще все время надо быть начеку, чтобы кто-то не воспользовался моментом, когда у меня… нет сил, — со слезами в голосе проговорила она.

Птолемей исподлобья пристально смотрел на нее, на ее растрепанную кудрявую головку, на ее дрожащие пальцы, закушенные между зубами.

— Извини, я не сделал тебе ни больно, ни плохо, — примирительно сказал он.

— Я, я, ты думаешь только о себе.

— Да, я думаю о себе. У меня есть думы, у меня есть чувства… и желания. Я — живой человек.

Она ничего не ответила, только свернулась клубочком; слезы бежали по ее щекам.

— Иногда стоит принимать помощь от любого, кто готов ее дать. А я тебе не «кто-то» и уж, конечно, не враг. Никогда не был врагом, и не буду. А если ты так думаешь, то ты ошибаешься.

В соседней комнате возились дети — их дети.

— Па-па-па!

— Сейчас, Леосик, — крикнул Птолемей.

Таис поймала себя на мысли, что не узнала бы по голосу, кто это из детей. Да, дети знали своего папу лучше, чем маму. Таис не удивится, если они станут называть мамой Геро. Какой перевернутый мир — и все по его милости! «Этот ненормальный» — правильно его называет Гефестион. Называл. Ее опять словно ударили по голове. Гефестион, милый, милый! Как же так случилось, что ты ушел… Один человек, а как изменился мир! Перевернулся. Разбился. Почему это не кошмарный сон, а кошмарная явь?! Она опять застонала и заплакала.

— Ну, извини, детка, извини, я виноват, — услышала она голос раскаявшегося Птолемея, о существовании которого уже забыла.

— Какая ужасная несправедливость. Раньше всех уходят лучшие.

— Говорят, боги рано забирают тех, кого любят. Гефестион был его добрым гением. — Птолемей был рад, что мысли Таис пошли в другом направлении, и посчитал себя прощенным.

Таис, проводившая с Александром по нескольку часов в день, видела, как он «старается». Когда приходили офицеры с докладами или срочными делами, он становился другим. Таким же замкнутым и недоступным, но по-другому. Он брал себя в руки, собирался с мыслями. Слушал молча, не глядя собеседнику в лицо, скупо и равнодушно отдавал распоряжения, и Таис понимала, что он из одного только чувства долга старается проявлять интерес к делам и людям, которые его совершенно не интересуют. Правда, иногда он забывался, отключался посередине доклада, устремив в никуда застывший, полный безмерной тоски взгляд, и машинально перебирал браслеты на руке Таис. И Таис понимала, что у него сейчас нет ни сил, ни желания играть в этот театр, «стараться».

Любовь и смерть связаны между собой. Смертельно влюблен, любовь до гроба — не просто расхожие выражения. И Эрос неспроста сын не только прекрасной улыбколюбивой Афродиты, но и страшного, несущего кровь, страдания и гибель бога войны Ареса. Если ты отдаешься этому чувству без условий и оговорок, — до конца, — ты должен осознавать, где лежит этот конец. Жизнь не знает ничего, равного любви, значит, достойная плата за нее — это плата самой жизнью.

Таис страшно переживала потерю их близости. Ей казалось, что она могла бы гораздо больше помочь Александру, если бы он не отгораживался от нее каменной стеной. Он забыл, как важно выговориться с близким человеком, как облегчает это душу? Ведь никто не понимает его лучше нее.

— Ты не один, мой милый, ты — не одинок! Я с тобой! Не отталкивай меня, дай мне разделить твою ношу. Говори со мной!

Молчание в ответ.

Она читала ему оставленные документы, иногда книги, обговаривала с адъютантами распорядок дня, кормила ужином, выводила на воздух — поздно вечером, чтобы он просто посидел под соседней акацией и убедился, что в мире по-прежнему дует ветер и звезды находятся на своих привычных местах. Сидела тихо в углу за вышиванием (!), пока он лежал, а он в основном лежал, ожидала каких-то пожеланий или поручений. Обычно таковых не было. Иногда она казалась себе мухой, случайно залетевшей в окно и прижившейся в этом помещении. А порой в ней разгоралась надежда, что она сможет что-то изменить. Тогда она подходила к нему и начинала говорить. Нет, не разговаривать — диалога не получалось, — говорить то, что она думала. Выходил монолог с утешениями, убеждениями, мольбами, слезами — как бог на душу положит. Бесполезно.

— Я замучила тебя, мне уйти? — спрашивала она, чувствуя себя жужжащей, раздражающей мухой. Александр неизменно отрицательно качал головой.

Как-то он заснул; Таис рассматривала его скорбное, напряженное даже во сне лицо и вспоминала далекий Эфес, его первый, подсмотренный ею сон. Это было 10 с половиной лет назад, летом 334. И так же, как тогда, она не могла прикоснуться к нему. Она вернулась туда, откуда пришла! Все исчезло, все пошло прахом. Вся их любовь, их близость. Их единство, их счастье. В этом сломленном человеке — осколки ее разбитой жизни. Она хотела свою жизнь обратно!!! Хотела снова услышать его нетерпеливое: «Тая, быстро!», его ласковое: «Ну, как ты?», его обычное: «Где наши холодные ножки…» Таис осторожно вложила свою дрожащую руку в его ладонь, и он во сне сжал ее пальцы так, как делал это всегда.