Владычица морей - Сергей Синякин

- Чего ж тут выставляться, - буркнул он. - Скажи командиру - его взяла!

- Сам от и скажешь, - успокоил Раилов, скучающе оглядывая сырые мрачности каземата. - За тобою послан. Шведы у берегов.

Глава пятая 1. НАЙТИ СДОБА ДЛЯ ЛЮБИМОЙ

"Разлюбезная моя ласточка Варвара Леопольдовна!" Яков Раилов задумался над бумагою и в задумчивости покусал перо. Слов в голове теснилось столько, что трудно было выбрать подходящие. Не пиит ведь, капитан флота Его царского величества писал это письмо. С ненавистью Яков глядел на чернильницу. Вот ведь, как садился, складно все в голове выходило, а вывел первые строчки, куда что и подевалось!

С залива доносилась редкая пушечная пальба. То не боевые действия были, бомбардиры флотские пушки на пришедших с реки Воронеж судах пристреливали.

После славного похода в Английский канал экипаж "Садко" в море выходил лишь однажды - принял тайное участие в смотре флота, который государь провел по возвращении из Киева 6 сентября 1706 года у Котлин-острова. Государь лично совершил погружение, из-под воды наблюдая за искусными маневрами флота, и остался доволен слаженностью экипажа "Садко" и умелыми действиями Григория Суровикина, с ловкостию установившего мину под шестивесельным яликом, отчего состоявшийся взрыв разнес ялик в щепы.

Чуть ранее в Петербурге случилось наводнение. Вода в покоях светлейшего князя Александра Даниловича Менши-кова стояла на двадцать один дюйм, по улицам ездили на лодках, и все это продолжалось около трех часов. Раилова, Мягкова и Суровикина наводнение застало в городе, брошенные на помощь горожанам все трое действовали с великим усердием, и Суровикин даже получил благодарность от коменданта Петербурга за спасение пятилетней девочки - дочери дворянина Корсакова. Отец спасенной девицы устроил в честь спасителя добрый прием.

"Разлюбезная моя ласточка Варвара Леопольдовна!" Далее письмо не двигалось. Яков Раилов даже поставил перед собою миниатюру руки художника Чирик-Петровского, дабы вдохновение от созерцания милого лица получить. Лицо Вареньки созерцалось достаточно, а вдохновение не приступало. Да и слова из-под пера выходили такие, что совсем не соответствовали душевному настрою Раилова.

"Милая Варенька!" - начал Яков и, написав сие, принялся со вниманием разглядывать кончик пера. Хороший был еще кончик, новый совсем. А вот не писалось им почему-то.

И Варенька, коию Яков лицезрел в свой последний приезд в отцовское имение, изменилась. Теперь это была прелестная девушка, в достаточной степени усвоившая по-литесы и умело пользующаяся ими, чтобы подчеркнуть свою невинность и кокетство. Такой она Якову нравилась еще больше. Ванька же, чьи мысли были заняты поморскою девицей, только пригубился к маленькой нежной ручке Варвары Леопольдовны, а прежнего пылкого влечения, сразу то видно было, к своей детской любови уже не испытывал.

Отец Вареньки, граф Аксаков-Мимельбах, взаимоотношениям Раилова с дочерью не препятствовал, вид бравого морского офицера, бывшего к тому же любимчиком государя, графу определенно симпатизировал. Поэтому, когда начались вечерние прогулки и воздыхания в беседке над речкою Осетр, граф ко всему отнесся с философским спокойствием и только пускал вослед влюбленной парочке двух-трех дворовых людей - на всякий случай. Уже перед отъездом Яков Раилов в который раз со всею нежностию душевных струн объяснился предмету своей страсти в великой любви, и в который раз изъяснения его были приняты с благосклонностью. Более того, Варенька определенно обещала Раилова ждать в следующий год, чтобы он поговорил с ее родителями и попросил у них ручку их дочери.

"Варенька, душа моя! - начертал на новом листе Яков Раилов. - Судьба определила нам с Иваном еще один дальний поход - опасный и полный трудностей. Если нам суждено сложить живот во славу государя и родимого Отечества, я хотел, чтобы ты знала, милая Варенька, последним словом, что произнесут мои холодеющие уста, будет, несомненным образом, ваше славное и привлекательное для меня имя".

Он поставил жирный восклицательный знак и снова задумался. "С нежностию вспоминаю я наши вечерние прогулки под луной, тот пруд, в которым меццо и сопрано выводили свои божественные трели его обитатели, и поцелуй, которым вы одарили меня в прощальный вечер, еще горит на моих устах..."

В сенях что-то загремело, дверь с шумом отворилась, и вошел в горницу разгоряченный Иван Мягков. Вошел, сел на скамью, посмотрел хмуро на брата.

- Ну что с ним делать? - сказал эдакое и вздохнул. Яков ревниво прикрыл написанное.

- Ты о чем, Ваня? - спросил он.

- Да о Григории нашем! - досадливо двинул скулою Мягков, и усы его пшеничные презрительно скривились. - С купцами на пристани подрался!

Яков медлительно свернул письмецо трубочкой.

- Что ж подрался-то? - с прежним недоумением спросил он.

- А то ты не знаешь! С чего он всегда на рожон лезет?

Девку не поделили гулящую. Купцы хотели честь по чести-в откуп пойти, но ты же Суровикина знаешь! Он сразу - в рыло!

- Крепкие рыла-то у купцов оказались? - со спокойствием поинтересовался Яков.

- Это ты у Суржакова спроси, он нашего Гришку на гауптвахту спровадил.

- Опять, значит, идти и просить за него, - вздохнул Яков. - Туго, брат, что не сдержался.

- Это ты у нас хладомыслием отличаешься, - отозвался Мягков. - У Суровикина, сам знаешь, кровь особая, вольная, вот он у нас из казематов и не вылазит. Кто к коменданту пойдет на сей раз - ты или я?

- Схожу уж, - сказал Раилов. - Тебя пускать - беды ждать, опять сдерзишь, как не раз уже было.

- Как наш государь говаривает, несчастия бояться - счастия не видать! - с насмешкою заметил Иван.

Раилов снова развернул письмо и вложил его в лежащий на столе фолиант с наставлениями по морскому делу.

- Кстати, - сказал он. - Раз уж о государе сказано было, слышал ли ты, что при нем арапчонок объявился? Черен как сажа. Государь его при себе держит. Говорят, русский посланник в Константинополе граф Толстой Петр Андреевич его выкупил из сераля и прислал вместе с иными в подарок Петру Алексеевичу. Абрашкой арапчонка зовут. Смышлен, шельма!

- Значит, к делу приставлен будет. Петр Алексеевич способных людей за версту чует, а неспособных - за две. Помнишь, как он Суркову в чело заглянул, лобик открыл да и высказал; "Ну, этот плох! Однако записать его во флот. До мичманов авось дослужится". И ведь как в воду государь глядел - седьмой годок пошел, а служака Сурков до мичманских званий так и не добрался.

- Разговорчивый ты что-то больно, - заметил брату Яков Раилов. - Что в экипаже-то говорят? Когда в море?

- Скоро, - с уверенностью сказал Иван. - Зря, што ль, маневры у Котлин-острова государь принимал? Шведы опять недоброе задумали.