На краю света. Подписаренок - Игнатий Ростовцев

После этого дядя Илья решил запрячь Рыжка не в третью, а в первую борону. Он выстегнул из первой бороны коня, который ходил за моим Пеганком, и запряг его в третью борону, в которой ходил Рыжко. А этого самого Рыжка запряг в первую борону и накоротко привязал его к моему Пеганку.

Теперь все стало много лучше. Конечно, Рыжко и теперь пробовал немного тянуться и завертывать свою дурную голову кверху. Однако теперь ему уж не было такой воли, как раньше, когда он был в третьей бороне. Но чистить борону за ним все-таки было опасно. Как только я подъезжал к дяде Илье и он подходил к нам, чтобы очистить от пырея борону, этот Рыжко бросался вперед, но сразу же натыкался на моего Пеганка. Но все же из-за этого второй конь, который шел за первой бороной, волей-неволей натягивал свой поводок, и борона здорово подлетала кверху. Но она теперь уже не опрокидывалась, а только очищалась от пырея. Но постепенно этот шальной конь перестал кидаться от дяди Ильи. Тогда все помаленьку наладилось, и мы стали боронить спокойно. Дядя Илья немного повеселел. Он чистил бороны, потирал ушибленное плечо да покрикивал: «Пошевеливай, брат! Поторапливай!» Я бодро ездил и все время пошевеливал да подстегивал своего Пеганка, а дядя Илья все нахваливал меня да нахваливал: «Молодец! Хорошо боронишь! Давай, брат, жми!»

В общем, боронить мне стало много веселее. Я успевал и Пеганка торопить, и на поворотах следить за тем, чтобы какой-нибудь конь не заступил в постромки или не опрокинул борону, да еще и глазеть по сторонам. Теперь я спокойно наблюдал, как боронят родивоновские работники, как кружится по своей полосе Омелина девчонка, видел Погорелку, на которой тоже кое-где маячили на полосах борноволоки. Когда я ехал в одну сторону, передо мною вдали высилась угрюмая громада Шерегеша, а когда поворачивал в другую, все время упирался глазами в мохнатую вершину Андачжачихи. Но постепенно я устал смотреть на них, а главное, почему-то сильно захотел есть. И голод теперь не давал мне покоя. Я подъезжал на середину полосы к дяде Илье с одной мыслью, с одной надеждой, что он скажет: «Ну, брат! Славно мы с тобой поборонили. Пора и выпрягать. И кони устали, да и самим надо немного передохнуть. И чайку неплохо бы сварить…» Но, судя по всему, дядя Илья и не думал выпрягать коней и греть чай. Он уж не хвалил меня, не называл больше молодцом, а становился все сумрачнее и сумрачнее. Он чаще стал поглядывать на солнце и все покрикивал: «Давай! Пошевеливай! Гляди, солнце-то уж как поднялось!»

А солнце в самом деле поднялось очень высоко и стало жарить нас, как из печки. Наши кони, видать, устали и понуро ходили по полосе. На межу они теперь не лезли, в постромки не заступали, борон не опрокидывали. А веселые собаки и ласковая сучка Пальма давно уже закончили охоту за сурками и с высунутыми языками лежали на меже под кустиком. В общем, боронили мы хорошо, а подачи все-таки было мало.

Но постепенно мы с грехом пополам добрались до середины полосы. Теперь земля стала чище и мягче, так что дядя Илья стал пропускать меня мимо себя, не поднимая ни одной бороны. Он даже немного повеселел, сказал мне боронить только по три раза и пошел понаведать Зою Андреевну и узнать, как у нее обстоят дела без отца.

У Зои Андреевны дядя Илья пробыл совсем недолго, но, вернувшись, почему-то решил, что я без него должен был заборонить чуть ли не всю полосу. Когда же он увидел, что я за это время заборонил совсем мало, то сильно рассердился, назвал меня сопляком, а потом стал кричать, что надо шире захватывать бороной, а не елозить по одному месту. А когда я начал боронить шире, то он опять закричал, что надо смотреть и проборанивать как следует, а не спать на ходу.

А меня действительно разморило и стало клонить ко сну. Но спать было нельзя — это я хорошо понимал. Сонный еще с лошади свалишься да под борону угадаешь. Не дай бог! Али уедешь по полосе, куда не надо. А то и так может быть, что кони выйдут на межу и будут там спокойно щипать траву. А ты будешь сидеть в седле да спать. Нынче весной со мной этакое приключилось. И сам не заметил, как уснул на нашем Халимке. А он конь хитрый. Сразу учуял это — и на межу. И остальные кони, конечно, за ним. Конон ждал, ждал меня на другом конце полосы, а потом прибежал, стащил с седла и начал лупцевать. «Не спи! — кричит. — Не спи, а то под борону свалишься». Здорово тогда влетело мне от братца… А что скажет дядя Илья? Он ведь церемониться со мной не будет. Поэтому как ни устал я, а все-таки крепился, чтобы не уснуть, чаще стегал хворостиной своего Пеганка и все время на него покрикивал.

Тем временем солнце перевалило за полдень. Родивоновские работники доборонили свою большую полосу, выпрягли коней, отвели их на кормежку на соседнюю залежь и пошли на свой стан. А потом и Омеля со своей девчонкой скрылись куда-то. Видать, тоже решили обедать. На Погорельской горе не видно было ни одного борноволока. Только я кружился на полосе. И хотя боронил я теперь много лучше, чем поначалу, но дядя Илья все равно сердился на то, что от моей бороньбы мало подачи.

И тут, на нашу беду, полоса опять стала сорнистее. В бороны стало набиваться много пырея. Глядя на это, дядя Илья совсем расстроился и велел мне боронить опять по четыре раза. А когда я стал ездить по четыре раза, то у нас уж совсем не стало никакой подачи. До конца полосы оставалось вроде как бы недалеко. Но сколько мы ни боронили, как ни торопились, а доборониться до межи никак не могли. Долго мы так ездили, но все-таки внапоследок кое-как стали прибиваться к меже. Наши кони сообразили, что скоро им будет отдых, и стали ходить по полосе веселее. Да и сам дядя Илья, видать, умаялся. Он молча чистил бороны и вроде даже повеселел. «Ну, теперь будем выпрягать, — решил я, когда в последний раз проехал четырежды по самому краю полосы. — Будем выпрягать, будем варить щи, чай, кормить коней». И я мысленно уж усаживался рядом с дядей Ильей к котелку со щами. Но все оказалось не так. Кончили полосу, выехали на межу и, вместо того чтобы выпрягать коней да отправляться на стан, перевернули бороны вверх зубьями и поехали прямо через лог на другую полосу. Такую же большую, как и эта.

— А теперь давай, братец, отбороним немного от края, — сказал дядя Илья. — Давай, друг! Пошевеливай их. — Потом покачал головой и сокрушенно добавил: — Тоже придется по четыре раза боронить. Видишь, как все проросло. Поторапливай их, волков.

Как ни хотелось мне отправиться скорее к стану на обед, но пришлось пошевеливать да поторапливать. Нашим коням все это, видать, тоже надоело. Когда я повел первую борону по краю полосы, второй и третий кони полезли прямо на межу. Тут дядя Илья опять стал сердиться. И сердился он почему-то на меня, а не на своих дурных коней. Он схватил хворостину и стал отпугивать их с межи на полосу. А обратно вести первую борону приказал подальше от межи. Когда же я так и сделал, эти дурные кони, назло нам, стали влезать еще глубже в полосу, и весь край полосы оставался непробороненным. Тогда дядя Илья стал их отгонять к меже, и они совсем сошли с полосы на целину. И так несколько раз. Отпугнет их от межи — они лезут в глубь полосы, отпугнет их оттуда — они совсем выходят на межу. И край полосы проборанивается, конечно, плохо. И во всем этом у дяди Ильи оказываюсь виноватым я. Наконец ему, видать, надоела вся эта кутерьма, да и от края мы все-таки немного отборонились. Он подал мне команду бастовать и стал выстегивать коней из борон, чтобы отвести их на кормежку.

А у меня от бороньбы уж голова шла кругом. Ноги мои гудели, и я ничего уж не соображал.

— Чего стоишь как пень, — сказал дядя Илья. — Садись, отдыхай! Или постой! Беги-ко скорее на стан, налей там из лагушки в котелок воды, захвати мешок с харчами и давай сюды. Да поторапливайся. Время-то, видишь, не ждет. — И он стал расседлывать моего Пеганка.

Когда я пришел со стана с мешком и котелком воды, дядя Илья храпел на меже под кустиком. Я тоже прикорнул около него, но он сразу же учуял меня, сел, осмотрелся кругом и сообразил, что нам надо обедать. Он взял мешок, вынул из него булку хлеба, пучок лука и небольшой кусок сала, нарезал все это, разложил на мешке и тяжело вздохнул:

— Обед сегодня варить не будем. Не до того. Видишь, какая еще полоса осталась.

Тут он перекрестился, осмотрелся кругом и увидел борноволоков на другой родивоновской полосе. Они на девяти лошадях ездили взад и вперед по огромной полосе, а работник стоял посредине и аккуратно вычищал каждую борону от пырея. При виде этого дядя Илья расстроился чуть не до слез:

— Смотри, сколько Родивоновы-то уж отмахали. Почти полполосы отборонили. А мы тут с тобой валандаемся. Давай, Кено, поскорее. Еще коней надо ехать поить. Вот беда-то. Скоро вечер уж, а у нас с тобой бороньбы этой невпроворот.

И дядя Илья с жадностью начал есть хлеб с салом и луком, не обращая на меня уж никакого внимания. Я тоже набросился на еду. Но за дядей Ильей угнаться было трудно. Не успел я и оглянуться, как он огрел уж два больших ломтя, выпил чашку воды и ухватился за котелок.