Народные сказки и легенды - Иоганн Музеус

Вскоре после этого за девочкой приехал граф. Он поручил её заботам гувернантки в одном из принадлежавших ему замков, дал в услужение слуг и придворных карликов, а сам как следует снарядился и отправился в путь, ибо теперь все его устремления и помыслы были направлены на то, чтобы добиться руки красавицы Рихильды.

В приподнятом настроении Гомбальд прибыл ко двору графини и, опьянённый восторгом, бросился к её ногам, а она, увидев перед собой красивейшего мужчину Брабанта, по которому так долго тосковало её сердце, почувствовала невыразимую радость и тут же поклялась рыцарю в вечной любви и верности. Отныне её дворец превратился в Иду и Пафос [27], как будто сама богиня Цитера [28] избрала его местом своего пребывания. В сладостном упоении и изысканных забавах, как светлые утренние грёзы, протекали дни и годы счастливой пары. И Гомбальд, и Рихильда часто уверяли друг друга, что и в преддверии рая они не были бы так счастливы, как здесь, на земле. У них не оставалось других желаний, кроме одного, – чтобы их взаимное счастье длилось вечно. Однако влюблённые были не слишком сильны в философии, а потому никому из них не могло прийти в голову, что беспрестанное наслаждение удовольствием убивает это удовольствие, и что такая приправа к жизни в слишком больших дозах отбивает к ней вкус и похищает всю её прелесть.

Незаметно притупился интерес к прежним радостям. Изысканные забавы и развлечения стали казаться однообразными и пошлыми. Рихильда, в силу своего переменчивого характера, первая почувствовала это. Она стала капризной, властной, холодной, а иногда и ревнивой. И супруг уже не испытывал прежнего душевного равновесия. На него напала хандра; любовный взгляд в его глазах погас, и совесть, с которой раньше он позволял себе лицемерно шутить, взялась за него всерьёз. Граф Гомбальд сознавал, что это он погубил первую жену, и в его душе зрело раскаяние. Всё чаще с грустью и теплотой вспоминал он о ней, а народная мудрость гласит: «Никогда не бывает счастья во втором браке, если супруги слишком часто вспоминают о первом». С Рихильдой то и дело стали возникать споры, и Гомбальд уже не раз говорил ей прямо в лицо, что она – причина всех его несчастий. Однажды, после очередной ссоры, граф сказал:

– Мы не можем больше жить вместе. Совесть заставляет меня искупить мою вину. Я хочу совершить паломничество к Святому Гробу в Иерусалим, – может быть там мне снова удастся обрести душевный покой.

Как сказал, так и сделал. Рихильда противилась этому, но больше для виду. Гомбальд собрался в путь, написал завещание, прохладно простился с женой и уехал. Не прошло и года, как в Брабант пришло известие, что граф умер в Сирии от чёрной чумы, так и не успев получить утешения у Святого Гроба и искупить свои грехи.

Графиня встретила это известие с полным равнодушием. Вместе с тем, внешне, она соблюдала все правила приличия: причитала, плакала, укуталась, как предписывает этикет, в грубую фланель и флёр, приказала воздвигнуть умершему супругу великолепный надгробный памятник, изваять на нём плачущих ангелов с погашенными факелами и установить возле него кувшины для слёз.

Молодые вдовы, как давным-давно заметил один проницательный наблюдатель, подобны сырому полену, которое с одного конца горит, а с другого сочится вода. Сердце графини Рихильды не могло долго оставаться незанятым. Траур так подчёркивал её красоту, что рыцари снова стали искать встречи с прекрасной вдовой. Многие приезжали к её двору попытать счастья и завладеть богатой добычей. Среди обожателей и поклонников были и придворные льстецы, превозносившие красоту графини и слагавшие в честь неё оды. Всё это необычайно нравилось тщеславной женщине. Тем не менее, ей захотелось ещё раз убедиться, что за пятнадцать лет палец времени не стёр её прелестей, и она снова обратилась к своему правдивому другу – магическому зеркалу – со своим обычным вопросом.

Трепет и ужас охватил её, когда, отдёрнув шёлковую занавеску, она увидела в зеркале образ незнакомой девушки, – прекрасной, как Грация, и кроткой как ангел. Но этот портрет ни одной черточкой не напоминал её собственный. Трудно сказать, было ли здесь расхождение между вопросом и ответом. Графиня хотела узнать, удерживает ли она до сих пор «Приз красоты» среди женщин своей провинции, исключая юных, ещё только расцветающих девушек, а зеркало, вероятно, включило в конкурс всех представительниц женского пола, населяющих графство. Как бы то ни было, этот неожиданный ответ привёл прекрасную вдову в ярость, и зеркало едва не поплатилось за свою бестактность. Впрочем, графиню можно было простить. Для женщины, не наделённой другими достоинствами, кроме красоты, нет большего оскорбления, чем признание искреннего друга на туалетном столике её невозвратимой утраты.

Рихильду обуяла смертельная ненависть к невинной красавице. Она запечатлела в памяти миловидное лицо мадонны и энергично принялась доискиваться кому оно принадлежит. Ей не стоило большого труда очень скоро узнать, что ни кто-нибудь, а её собственная падчерица Бланка – это «Чучело», как она её называла, выиграла желанный приз. Тотчас же сатана стал нашептывать графине, что это благородное растение, которое могло бы служить украшением сада Эдема, надо уничтожить. Жестокая женщина призвала придворного врача Самбула, отсчитала ему в руку пятьдесят золотых и, протянув сладкое гранатовое яблоко, сказала:

– Приготовь мне это яблоко так, чтобы одна его половина была совершенно безвредна, а другая пропитана ядом и вкусивший от неё умер бы через несколько часов.

Еврей, радостно поглаживая бороду и кошелёк с деньгами, пообещал злой женщине сделать всё, как она приказала. Он взял острую иглу, проколол ею в трёх местах плод и в образовавшиеся отверстия ввёл яд.

Получив гранатовое яблоко, графиня села на коня и в сопровождении слуг направилась в уединённый замок, где жила её падчерица. Вперёд был послан гонец с поручением предупредить девушку, что графиня Рихильда едет к ней, дабы вместе оплакать потерю её отца. Эта весть взволновала весь замок. Толстая дуэнья, переваливаясь с ноги на ногу, ковыляла по лестницам, приводя в движение мётлы и щётки. Она приказала всё спешно прибрать, снять паутину, привести в порядок комнаты для гостей и приготовить великолепный обед. Деятельная экономка распоряжалась, подгоняя ленивых служанок, шумела и командовала зычным голосом, как капитан пиратского судна, завидевший вдали купеческий корабль.

Бланка оделась скромно, как деревенская пастушка, и, едва заслышав топот коней, бросилась с открытыми объятиями навстречу мачехе. Графиня с первого взгляда заметила, что девушка на самом деле гораздо красивее, чем показывало зеркало, притом необыкновенно умна, рассудительна и скромна. Но мачеха-змея, спрятав ядовитое жало, с фальшивым дружелюбием пожаловалась на жестокосердого отца, при жизни не позволявшего ей видеться с приёмной дочерью, и пообещала отныне окружить её верной материнской заботой.

Тем временем карлики накрыли на стол и принесли прекрасные блюда и напитки. На десерт гофмейстерина велела принести изысканные фрукты из дворцового сада. Но Рихильда, отведав их, нашла, что они недостаточно вкусны, и велела своему слуге принести гранатовое яблоко, которым она, по её словам, обычно заканчивает обед. Слуга принёс на серебряном блюде великолепный плод, и графиня, изящным жестом разрезав его пополам, предложила, будто бы в знак искренней любви, половину Бланке. Когда яблоко было съедено, графиня снова села на коня и в сопровождении слуг уехала в свой замок. Вскоре после её отъезда девушка почувствовала боль в сердце; её розовые щёки вдруг побледнели; все члены нежного тела пронизала трепетная дрожь; ласковые глаза помутились и Бланка, как прекрасный цветок пышной розы, сорванный разбойничьей рукой в тот миг, когда она зацвела и стала украшением всего сада, погрузилась в бесконечный смертельный сон.

Ах, что за плач раздался в стенах дворца над прекрасной Бланкой! Тучная дуэнья не могла унять слёзы, лившиеся из её глаз, как вода из намокшей губки. Искусные карлики смастерили гроб из соснового дерева с серебряными украшениями и ручками и сделали в нём стеклянное окошечко, чтобы можно было видеть прелестную повелительницу. Служанки приготовили саван из тончайшего брабантского полотна, а девушки украсили голову Бланки миртовым венком – короной непорочности. Гроб торжественно отнесли в часовню; пастор отслужил панихиду, и печальный погребальный звон колокола раздавался теперь с утра и до поздней ночи.

Между тем донна Рихильда в весёлом настроении возвратилась к себе в замок. Первым делом, она вновь задала обычный вопрос зеркалу и торопливо отдёрнула занавеску. Торжествующе, с искренней радостью смотрела она опять на собственное отражение, но на металлической поверхности зеркала кое-где появились большие ржавые пятна, обезобразившие лицо молодой женщины. «Не беда, – подумала графиня, – лучше иметь этот недостаток на зеркале, чем на собственной коже; им всё ещё можно пользоваться, и оно снова подтверждает моё превосходство».