Существовать и мыслить сквозь эпохи ! - Биргит Лаханн

Сострадание, учит Заратустра, множит земные тяготы. Сострадание делает человека слабым. Новый человек должен жить, а не страдать. Слабые и неудачники должны погибнуть: первая заповедь нашей любви к человеку.

И тут Ницше более чем уязвим. Через полвека нацисты присвоят лучшие фрагменты его произведений, все вызывающие острую реакцию формулы - воля к власти, белокурая бестия, сверхчеловек, то есть человек, рожденный повелевать и править, тысячелетний рейх. Философа, который хотел разрушить рабскую мораль и наделить свободомыслие крыльями, они сделают рабом, прикованным к их человеконенавистнической идеологии.

Но философия Ницше - это философия жизнелюбия и веселья. Убитого Бога заменил Заратустра. Я заклинаю вас, братья мои, оставайтесь верны земле и не верьте тем, кто говорит вам о горних надеждах! Они отравители, все равно, знают ли они это или нет. Так говорил Заратустра.

Подобно Прометею, близорукий поэт и мечтатель отправляется в странствие, чтобы подарить людям сначала забвение, а затем - огонь познания.

Свет - вот все, что расточаю!

Прах - вот все, что оставляю!

Пламя я! Наверняка!

Таким он хочет построить тысячелетнее царство Заратустры. Царство земное, а не небесное.

Когда Заратустре исполнилось тридцать лет, пошел он в горы. В сорок он возвращается со своим учением о великом полдне. Ницше под сорок, когда он выступает со своим учением о вечном возвращении. А символом его является волна. Как часто стоял профессор у кромки суши в Ницце, задумчиво глядя на волны, которые мощно набегают и лениво откатываются, приходят и уходят - как война и мир, как страсть и покой, изобилие и нищета, ныне и во веки веков. Воля и волна.

Значит, жить вечно. А не жить ради вечности. Жить как волна. Жить в желаниях и делах. Быть всем. И стать всем, что было. В письмах, которые Ницше напишет незадолго до душевной болезни, он, наконец, всё - Александр Великий и Цезарь, Вольтер и Наполеон, даже, пожалуй, Рихард Вагнер и уж конечно Дионис и Распятый.

Никто не показал разницу между Ницше и немецкими философами так впечатляюще, как Стефан Цвейг. Кант и его интеллектуальные сыновья - Шеллинг, Фихте, Гегель и Шопенгауэр - живут с познанием, как с законной женой. Сорок лет спят с ней в той же духовной постели и производят на свет целую династию немецких философских систем. Рождают их аккуратно, дисциплинированно, честно, храня супружескую верность. Даже с любовью. Только без эротики. У Ницше все иначе. Пристраивайте ваши жилища к Везувию, призывает он философов. У Ницше нет системы. У него - чувство, любопытство, страсть, одержимость. Он неверен даже познанному им. Его влечет и волнует все. Он лишает невинности любую мысль. И - бросает. Готовый к новому акту познания. Гонится за идеями до боли, до изнеможения, берет их штурмом. И всегда мыслит на острие мысли. Откуда у меня эти сильные аффекты! Сегодня вечером приму столько опиума, что потеряю рассудок. Ведь у меня странным образом слишком много рассудка.

Рецепты он выписывает себе сам. Находит аптекарей, которые продают ему то, что он хочет. Готовит для себя дьявольские снадобья, смешивая гашиш, пилюли, соки, опиум. Все болит: желудок, мочевой пузырь, зубы, кишечник, глаза. А когда очередная идея молнией ударяет в здание еще не поколебленного в нем убеждения, превращая его в руины, он - в упоении, плачет слезами ликования, поет и заговаривается, озаренный новым видением, недоступным для других людей. Так он обрисовывает добродетели сверхчеловека. Цель жизни - власть. Где находил я живое, там находил я волю к власти.

Сам Ницше при этом всегда избегал встречи с властью. Уступает сестре, пасует перед Лу, не на высоте положения во время франко-прусской войны. Хотя Заратустра и говорит у него: Мужчина должен быть воспитан для войны, а женщина - для отдохновения воина. А кому говорит он: Ты идешь к женщинам? Не забудь плетку! Сам же никогда не отваживался на нечто подобное. Ни при размолвках с Лу, ни по отношению к Лизхен, а ведь та доводила его до мысли о самоубийстве.

И тем не менее! Среди философов Ницше - нарушитель спокойствия и благородный пират. Он вспугивает спящих, таранит крепости обывателей, сметает моральные постулаты, убивает Бога, рушит церковные устои. Ницше, говорит Цвейг, стремится на своем паруснике ко всему неизведанному, весело и дерзко, с мечом в руке и бочкой пороха под ногами.

"Так говорил Заратустра" - его завещание. Ницше пишет эту "Книгу для всех и ни для кого" в меблированных комнатах без печки. Печки дымят. А дым ест глаза. Лучше уж писать посиневшими пальцами. Рукописи он таскает с собой в чемоданах. На железную дорогу покупает билет подешевле. Едет из Рапалло в Ниццу, оттуда в Ментону и далее в Сильс-Мария, к горным высям.

И вот он сидит под низким потолком в тесной пастушеской хижине с видом на черную отвесную скалу. Постель не заправлена. На столе груды бумаг, склянки с лекарствами, бритвенные принадлежности. Он разговаривает с собой. Пишет для себя. Ведь никто же не хочет его читать. Все лежит мертвым грузом. Последняя часть "Заратустры" будет напечатана за его счет. Пусть так! Он знает:

Настанет день, когда и орлы будут робко взирать на меня снизу вверх.

"К тебе я, буря, прыгну прямо в пасть"

Все-таки странный он человек - господин Ницше. Бродит в Сильс-Мария по горам, прикрываясь от солнца зонтиком. Учится на озере грести у фройляйн Меты, офицерской дочки благородных кровей, остановившейся в том же пансионе. Он наслаждался мерцанием риска, когда ветер крепчал и лодка накренялась. Утром следующего дня он приветствует ее возгласом: А вы ведь настоящая авантюристка!

Ему уже сорок два, он спит мало, встает в пять часов, выпивает чашку горького какао и принимается за работу. Столуется в туристском ресторанчике, так как не выносит детского крика в пансионе. Громкие голоса вообще пугают его. Имея зычный голос, почти невозможно думать о тонких материях...

Получая из Наумбурга свежий сотовый мед, он съедает его за пару дней. Ликует, если мамочка не забыла положить в пакет лимонадный порошок. Это воспоминания о детстве - сладкие, как мороженое и шоколад. Нет, в данный момент ему живется неплохо. Вечером вместо снотворного он нередко выпивает даже кружку мюнхенского киндля. Вина, однако, не пьет.

Впрочем... Рождество 1885 года в Ницце. Праздник удался на славу. Чудесная, вовсе не северная погода. И толстое письмо из дома. Он вскрыл и прочитал его прямо на улице. К сожалению, из конверта при этом выпадают вложенные туда матерью деньги. Простите Вашего подслеповатого растеряху, пишет он ей, но, может быть, их нашла... какая-нибудь бедная старушка.

Потом, в первый рождественский день, он играл с солдатами в кегли, выпил за компанию три очень больших бокала сладкого местного вина и был слегка в подпитии. Во всяком случае, после этого он вышел на берег, присел на камень и кричал набегавшим волнам цып! цып! цып! - как созывают кур.

В Венеции он каждый день ходит в коротких белых холщовых штанах к черному сюртуку и с мощно разросшимися "тюленьими" усами в остерию, здоровается с весело смеющимся семейством, которое там тоже ежедневно обедает, заказывает еду и погружается в молчание. Заметив, что над ним смеются, тоже начинает смеяться и представляется.

И ходит в оперетту. Больше всего любит "Прекрасную Елену", упивается музыкой Оффенбаха. Все французское ему вообще по душе. В Ницце читает только французские газеты и книги. Даже немецких авторов - только в переводе. Пополняет родной язык французскими словами. Пишет la force, а не die Kraft; le deg-ut, а не der Ekel.

Его отличает нервическая брезгливость. Он не выносит безобразных людей. Не в силах смотреть на них. Если постель в пансионе не чистая, ему становится дурно и он съезжает. Порой ему даже хочется плюнуть человеку в лицо. Но тогда он говорит себе: Сударь, не теряйте самообладания!

По-матерински заботливая Мальвида посылает к нему в Ниццу молоденькую девушку, только что защитившую кандидатскую диссертацию. Резу фон Ширнхофер. Ницше чувствует в ней потенциальную поборницу своих идей и тут же составляет десятидневную программу: коррида, Монте-Карло, казино, подъем на Монборон, иногда рюмка вермута...

Кульминационный момент - чтение "Заратустры". Реза описывает, как Ницше вдруг меняется: С каменным выражением лица, пугливо озираясь, будто ему грозила ужасная опасность или если бы кто-нибудь подслушивал, приложив ладонь ко рту, понижая голос, он шепотом сообщил мне "тайну", которую Заратустра доверил жизни, склонившись к ее уху.

Они гуляют по берегу моря. И он смотрит в сторону Корсики, где жил тот, кто стал для него олицетворением воли к власти. Он предлагает Резе отправиться вместе с ним на завоевание острова. И говорит ей, что пульс у него такой же медленный, как у Наполеона.

Нет, он не забыл, о какой женщине когда-то мечтал. Еще целесообразнее была бы для меня, пожалуй, по-настоящему хозяйственная супруга. У боязливого мачо свои представления по этой части: Она должна быть молодой, очень веселой, очень здоровой и мало или вовсе необразованной... Voila! Прислуживающая глупышка. Заперев плотские желания в глубокий подвал, он любит, однако, совсем других женщин. Властную Козиму. Менад, спутниц Диониса, легко приходящих в экстаз, поющих и танцующих. Как Кармен у Бизе. Как гордая цыганка, которая не колеблясь срывает с пальца кольцо, бросает его к ногам Хосе и умирает, пронзенная кинжалом еще недавно любимого... Именно эта опера в нынешнем вкусе Ницше. С кипением неподдельных страстей, эротичная, зажигающая кровь антинемецкая. Слово подчеркнуто дважды. Вагнер, напротив, est une nevrose, то есть невроз. Вынес на сцену сплошь проблемы истеричных. Его герои и героини галерея больных!