Страна Прометея - Константин Александрович Чхеидзе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Итак, Никита был одинок и демоничен. Кроме того, он был поэт. Его стихи говорили о каких-то необыкновенных бурях, грозах, ужасных грехах (в духе Данте). Главным героем его произведений был, конечно, он сам. Но в каких разнообразных видах!
Никита читал героические трагедии в подлиннике. Они произвели на него свое неотразимое впечатление. И вот, иногда героем мистерии являлся рок в образе кого-либо из персонажей Гомера… Только теперь я сознаю всю необыкновенность того факта, что в Моздоке, где-то далеко на краю света, жил человек, малообразованный, из нищенски-бедной семьи, который увлекался Байроном и Шекспиром.
Я думаю, что во всей Терской области едва ли нашелся бы десяток лиц, которым сродни был Шекспир.
А Никита, можно сказать, бредил этим гениальнейшим драматургом. И еще одно странно: вокруг Никиты не было ни одного человека, который мог бы – не говорю разделить, но хотя бы понять – его восторг. И он все-таки не изменял своим внутренним интересам, он предпочитал одиночество и молчание… Правда, порою ему необходимо было высказаться хоть перед кем бы то ни было. И вот тогда он был особенно интересен. Он удалялся со своими слушателями в лес или отдаленный угол рощи, и тут открывал себя. Не каждый допускался к такого рода беседам-проповедям или беседам-откровениям – не знаю, как лучше назвать.
Мне пришлось раза три-четыре побывать на них… Вспоминаю разговор как раз о Шекспире.
Никита уверял, что в Европе уже давно не понимают Шекспира. Не понимают в том смысле, что не могут войти в существо изображаемых Шекспиром героев. «В Европе, – говорил Никита, – настолько быстрая жизнь, что не хватает времени остановиться, вникнуть в драму Гамлета или леди Макбет. Кроме того, в Европе едва ли найдется человек, способный своею жизнью повторить судьбу героев Шекспира…»
Откуда у Никиты были такие знания о Европе, я не знаю. Но надо было видеть этого вдохновенного осетина-философа, с глазами черными как уголь и горящими искренностью и убеждением. Надо было послушать этого природного оратора, когда он, без шапки, с горой курчавых темных волос, драматически завернутый в черный плащ, прорицал свои утверждения.
Голос у него был несколько глухой, и не всегда и не все слова он произносил ясно. Как настоящий кавказец, он обладал красивой плавной жестикуляцией. Не той нервной мелкой и дешевой жестикуляцией, которая заимствована от суетливых детей Сиона, а неторопливой, величавой жестикуляцией настоящих господ жизни – родоначальников кавказской расы, прямых потомков Прометея.
Никита уверял, что только трагические характеры могут подняться до понимания Шекспира, Лермонтова и Байрона; и что только для трагических характеров они и писали свои вещи. Само собой разумеется, себя он считал ярчайшим представителем такого рода характеров. И здесь уместно сказать несколько слов о странном неправдоподобном увлечении со стороны Никиты всем трагическим…
В нем были черты настоящего фаталиста. Он верил в свою звезду и говорил, что звезда у него несчастная, но, например, от воды он не умрет.
И действительно, воды он не боялся.
А Терек – река страшная!
Бывало, соберутся на берегу завзятые купальщики, самый отчаянный народ. Обсуждают вопрос: можно ли сегодня купаться?
Вода же такова, что, кажется, об этом и думать нельзя… Надо представить себе полосу воды шириной в 150–160 саженей, мрачно-черную, несущуюся со скоростью разъяренного коня.
Правда, у берегов течение несколько слабее, но ведь порядочный пловец считает ниже своего достоинства, бросившись в воду, не доплыть до противоположного берега…
И вот случилось, что, когда на берегу раздавались споры по поводу того лезть ли в воду или не лезть, с того берега приближалась шапка черных волос – это был Никита.
Молчаливое торжество, состоявшее в том, что он один проплывал мимо колеблющейся толпы, поднимало его в собственных глазах на невероятную высоту.
Впрочем, в данном случае гордился он собою заслуженно: далеко не в каждой сотне жителей речных мест найдется человек, желающий повторить «жест» Никиты.
Другая его странность относится к женскому полу. Не будучи красивым, он все-таки принадлежал к тому типу мужчин, которые «нравятся». Он мог бы рассчитывать на благосклонность многих, но, как это иногда случается, посвятил всего себя, весь огонь своих поэтических вдохновений «одной», «единственной в целом свете» и при этом «недостойной».
То есть, вообще говоря, эта девушка была как девушка: обыкновенная, довольно простенькое существо, не очень симпатичная, потому что нервная и мнительная. Но поклонение поэта ее испортило.
В сущности, он внушил ей всю ее «необыкновенность», он загипнотизировал ее своими мнениями о ней же. И в этом была беда. Она происходила из незатейливой, хотя сравнительно состоятельной семьи, взгляды которой на сближение между молодыми людьми общеизвестны: раз молодые люди сходятся, значит, надо ожидать свадьбу.
Но дело в том, что Никита о свадьбе и не мечтал. Он мечтал о стихах и героизме.
Впрочем, заранее было известно, что родители ни в коем случае дочь за поэта не выдадут.
Что же касается самой дочери, то ей нравилась роль недоступной Музы (Никита счел нужным уверить ее, что она недоступна смертным). Она поняла птичьим своим умом, что она почему-то необходима Никите. И на этом основании третировала его и портила ему жизнь.
Впоследствии дело осложнилось вступлением третьего лица: нечто вроде жениха, не то родственника, который обвинял несчастного Никиту в обольщении М. (имя этой девицы) и преследовал его.
В момент, когда Никита опубликовал первые свои стихотворные опыты в книжке «Первые бутоны», кто-то пустил по городу стихотворение, пародирующее одно из стихотворений Никиты. Вспоминается только одна строфа из этой пародии, которая была тем более злой, что чрезвычайно походила на образец:
Солнце спряталось в зенит,
Освещая путь свой томный,
И пурпуром золотит
Бульвар большой и преогромный.
А дальше – непонятый и осмеянный Никита отошел от поэзии, отошел от Лермонтова, Шекспира и Байрона и занялся «социальными задачами». На этом новом пути не пришлось его наблюдать… Впрочем, нет, пришлось: я видел из окна первые «гражданские похороны» в Моздоке. Это хоронили Никиту К-ва, занимавшего немалый пост в местном большевистском совете.
Глава II
Поездка в горы
Слобода Нальчик, столица Кабарды, лежит на берегу горной речки того же имени. Есть два объяснения, почему Нальчик называется Нальчиком. Согласно одному, когда-то князь Атажукин потерял в том месте, где расположен городок,
