Клошмерль - Габриэль Шевалье

Размышляя над этими цифрами, Жиродо подумал в связи с суммой в 923 франка 15 сантимов: «А мне казалось, что я давал больше», а в связи с суммой в 33.000 – «Я и не думал, что зашёл так далеко!» Он установил, что все приготовления с обедами, шампанским, прогулками в экипаже и иногда подарками ему обошлись дороже, чем сами свидания наедине. Но он знал, что эти приготовления были необходимы, ибо после них он приходил в хорошее расположение духа. «В конце концов, – заключил он, – у меня не так уж много удовольствий. Всё время сидишь взаперти». И прошептал, улыбаясь: «Милые плутовки…» Затем он сравнил три цифры – 4.650.000, 33.000 и 923 франка 15 сантимов – и подумал: «Я мог бы дать и больше… Ведь возможности у меня были».

Итак, мы видим, что нотариус Жиродо был человеком безупречным. От инсинуаций Тони Бийяра на версту разит клеветой. К счастью, в Клошмерле судили о Жиродо отнюдь не по отзывам какого-то инвалида. Нотариус стоял во главе благомыслящих горожан. Этот термин окрашен местным колоритом, и его нелегко расшифровать. Тем не менее можно с уверенностью сказать, что благомыслящими могут быть только люди состоятельные. (Кто же назовёт благомыслящим бедняка? Человеческий разум, естественно, отказывается совмещать эти два понятия: мысль и бедность.) Благомыслящие особы должны тратить своё богатство бережливо и быть людьми приветливыми, в меру великодушными и гармонически сочетающими свои убеждения и деяния. Мы только что убедились, что нотариус Жиродо был именно таким человеком.

В Клошмерле Жиродо считался самым видным представителем буржуазии, ибо ему предшествовало уже несколько поколений богатых буржуа Жиродо. Собственно говоря, кроме нашего нотариуса, буржуазии в городке не было. Горожане были владельцами виноградников, то есть попросту разбогатевшими крестьянами. Это причисляло Жиродо к особому рангу, промежуточному между аристократическим кланом Куртебишей и прочим населением городка. По примеру владельцев замка нотариус Жиродо приглашал к столу кюре Поносса и честолюбиво желал, чтобы его посещала сама баронесса де Куртебиш. Но высокородная особа решительно отказывалась от такого визита. Хотя она и перевела часть своих бумаг из парижских и лионских нотариальных контор в контору Жиродо, но решительно не желала обращаться со своим нотариусом иначе, как с простым управителем своего состояния. Иногда она принимала его у себя, как принимает во дворце король, но никогда не посещала его особняк, так же как не посещала жилище кюре Поносса. Желая поддержать свой высокий ранг, баронесса придерживалась строгих принципов, которые были проверены на деле: сословные грани стираются и превосходство одних над другими неизбежно исчезает, если касты слишком часто общаются друг с другом. Баронесса редко обнаруживала симпатию к кому бы то ни было, и на этом покоилось её превосходство. По отношению к нотариусу, состояние которого постоянно росло, в то время как её собственное неизменно шло на убыль, она оставалась неумолимой.

– Право же, – говорила она, – если я, вдобавок ко всему, буду есть его рагу, этот провинциальный стряпчий вскоре вздумает оказывать мне покровительство. – Отказы баронессы страшно огорчали Жиродо. О силе его огорчения свидетельствует тот факт, что Жиродо, ведя дела своей клиентки, отказывался от процентов, в надежде, что подобные уступки сломят презрение баронессы. Но эти люди принадлежали к различным породам, и гордая баронесса не в силах была переносить человека, который занимался торгашеством.

У прочих обитателей Клошмерля нотариус Жиродо пользовался исключительным уважением. Он им внушал боязливое почтение в той же мере, что кюре Поносс, распределитель небесных благ, и доктор Мурай, хранитель человеческих жизней. Но вопрос о жизни и смерти ставится крайне редко, а вопрос о Вечности ставится только однажды, в самом конце, когда земная часть человеческого существования подходит к последнему рубежу. А вопрос о деньгах люди ставят перед собой непрестанно, с утра до вечера, с детства до старости. Постоянное стремление к выгоде было присуще жителям Клошмерля так же, как биение пульса, так что ведомство Жиродо одерживало верх над ведомствами Поносса и Мурая. Это преимущество способствовало высокому авторитету нотариуса, и он глубже, чем кто бы то ни был, проник в души обитателей Клошмерля. Если в городке и водились люди, никогда не болевшие, и такие, которых не беспокоил вопрос о Вечности, то здесь нельзя было встретить ни одного человека, который не пёкся бы о деньгах и не нуждался в совете о выгодном помещении своих жалких грошей.

Жиродо ходил к мессе, праздновал пасху и читал только благонамеренные газеты. Он часто повторял: «В нашей профессии необходимо внушать доверие». (Впрочем, мы не хотим этими словами, упомянутыми здесь чисто случайно, объяснить внешние проявления религиозности нотариуса Жиродо.)

Несколько слов о его здоровье. Клошмерльский нотариус постоянно страдал от кариеса, опухолей, фурункулов и вообще был подвержен всяческим гнойным заболеваниям. Кроме того, с сорокалетнего возраста его беспокоил ревматизм микробного происхождения. Сей микроб обнаружил своё присутствие в организме господина Жиродо через четыре дня после одного из «Тайных пожертвований». Жиродо попытался избавиться от своей болезни, но все попытки окончательно уничтожить микроб не увенчались успехом, так как он нашёл в суставах нотариуса весьма благоприятные условия для своих засад. Его атаки повторялись довольно часто и весьма удручали болящего. Необходим был диагноз, который не нарушал бы душевного спокойствия госпожи Жиродо и доброй репутации её супруга – а это ставило Жиродо в полную зависимость от доктора Мурая, чьё молчание приходилось оплачивать самыми выгодными закладными, проходившими через нотариальную контору.

5

ТОРЖЕСТВЕННОЕ ОТКРЫТИЕ

Весна пришла за две недели до срока, намеченного режиссёром времён года. Она пришла, как некогда приходил пленительный трубадур, который заставлял выглядывать из окошек любопытных дам и тотчас же становился их любимцем. Весна пришла, как нежный и дерзкий паж, раздавая горожанкам букеты фиалок и румяня их щёки розоватой, как спелый персик, краской. Его милые шалости смущали молодых женщин, и они непрестанно вздыхали, млея от удовольствия и ожидания и чувствуя на своих губах привкус цветов, плодов и любви.

Всё началось с неожиданного потепления. В ночь на пятое апреля 1923 года северный ветер, напоённый всеми ароматами Бургундии, устроил на небе большую стирку и разогнал темноватые хлопья облаков, которые ещё накануне катились с востока на запад, омрачая настроение обитателям Клошмерля. Ещё вчера горы Азерга были едва различимы в мокром тумане грязноватых туч, поплёвывавших на землю. В течение одной ночи смотрители небесных дорог дочиста подмели лазурь, развесили праздничные стяги и устроили иллюминацию. На протянутом в бесконечности голубом атласе небес радостно пламенели пухлые ланиты весеннего солнца. Оно делало более нежными первые любовные признания; парни становились смелыми, девицы уступчивыми, старики – менее ворчливыми, родители – более понятливыми, полицейские – не такими глупыми, добропорядочные мужчины и благочестивые женщины – более терпимыми и занудливые скупцы – более расточительными. Одним словом, весеннее солнце заставляло горожан дышать вольнее. Хочешь не хочешь, а приходилось подмигивать этой каналье, весело скачущей по изумрудным шарам и герани в витрине аптеки Дьедоне Пуальфара. Госпожа Фуаш сбывала больше табака, чем обычно; зал в гостинице Торбайона по вечерам был битком набит людьми, кюре Поносс получал небывалые суммы при сборе пожертвований, аптекарь Пуальфар лил слёзы в три ручья, доктор Мурай вылечивал наверняка, нотариус Жиродо готовил брачные контракты, Тафардель замышлял переустройство мира, и его дыхание пахло резедой, Пьешю потирал втихомолку руки, а меж обнажённых персей прекрасной Жюдиты, казалось, задремала истомлённая негой Аврора.

Свежая краска обновила вещи, а всевозможные иллюзии коснулись сердец и облегчили бремя жизни. С верхней части городка открывался вид на шершавые леса, ещё рыжеватые и лишь наполовину освобождённые от тугих бинтов зимы, на тучные чёрные поля, украшенные пушком молодой пшеницы. Когда горожане глядели на эти луга, им хотелось превратиться в сорвавшихся с привязи жеребят и скакать по полям, высоко подбрасывая круп. Им хотелось перевоплотиться в маленьких мокроносых телят, с тонкими ножками, похожими на колышки, вырванные из частокола. Весь Клошмерль был охвачен приступом сладостной дрожи; люди вместе с невидимыми мириадами живых существ заново рождались на свет; всё казалось первым крещением, первым шагом, первым криком, первым взлётом. А солнце нескромно хлопало людей по плечу, как старый, вновь обретённый товарищ.

– Бог ты мой! – говорили горожане. – Ну и денёк! Сущий подарок!