Ловушка для ящериц - Тамара Орлова

- Ты спросил у доктора про таблетки?

Мина не скрывала раздражения, что ей в четвертый раз приходится напоминать. Да, Марк спросил, но жене соврал: от аллергии, - и спрятался в душе. Она сама все время уходит от разговора - то дельфин из моря выпрыгнет, то собака залает, скорее всего просто не желает об этом думать и по-своему права: надо подождать еще месяц. Тогда они смогут уехать из города, который подобно Атлантиде погрузится в равнодушное море забвения. Иногда ему казалось, что если все сбудется, он легко и просто убьет Таниста. Потому как, если тот вырастет и повзрослеет, то у ребенка появится настоящий отец и сын уже не станет походить на Марка, не станет подражать его походке, привычкам, а Мина постепенно отдалится, может вовсе уйти.

- Я пошла наверх за... - Марк не расслышал окончания фразы, которую Мина прокричала ему с улицы в прикрытое окно ванной комнаты, оттуда дуло теплым сквозняком и пахло помидорной ботвой.

Марк, не вытираясь, обернул вокруг бедер полотенце и босиком вышел в гостиную. В углу дивана, словно хитрая белка, сидела Липа и пересыпала пригоршню зеленых таблеток из ладони в ладонь.

"Ты спросил у доктора про лекарства? Для нас они не опасны?" - В голове Марка всплыл произнесенный гневным тоном вопрос.

- Хочешь пить? Такая жара, - не смущаясь, засунув коробочку обратно в карман, спросила Липа. - Мина пошла просить у хозяйки еще одну вазу, ей кто-то каждый день присылает голубые ирисы. Или тебе? - хихикнула.

Чуткая к настроениям Марка, она не однажды замечала, как он немного странно реагирует на мальчика-садовника и, не умея иначе объяснить, поддразнивала. Марк уже привык общаться с ней в подобном насмешливом тоне, но чтобы травить, как мышь? Он подошел сзади, поиграл рыжим кудрявым локоном - она вскинула на него злые и все же растревоженные глаза. Марк потянул прядь сильнее, извернувшись, она ухватила его за полотенце, но дернуть не посмела.

Он подошел к столику, налил себе из прозрачного кувшина крюшон. Глупая-глупая, она думает, что его с Миной легко разлучить, когда они так крепко друг к другу привязаны, что решились на такое. Хотя, возможно, Олимпия и сама в этом смысле не промах, отвергнутая женщина способна на многое, не только на шантаж. Марк просмоковал гортанью холодный крюшон есть какой-то металлический привкус, от смородины, что ли? Что же, согласившись на эту игру, он получил новые условия: подчиниться или погибнуть. Марк поставил пустой стакан на стол.

21

Утром Мине после вчерашней ссоры сделалось грустно. Липа, как она успела заметить, с Марком тоже не разговаривала, но с ней по-прежнему была нежна и предупредительна. Возможно, она слышала их голоса за дверью, когда Мина разбудила все-таки Марка, чтобы спросить, действительно ли он намеревается ее убить и таким образом избавиться от ребенка. Сухим гортанным шепотом выкрикивала она фантастические обвинения в мятое, глупое от вина лицо мужа. Он молча курил у окна, потом перешагнул подоконник, и его тень, вытянувшись, исчезла в черных кустах.

Тогда ей стало ужасно одиноко, и она достала фотографии умерших деда и бабушки, Агатину десятилетней давности с пышной прической и длинной, до плеча серьгой. Чужие, безразличные лица. Бабушка никогда не любила деда, а теперь Мина должна продолжать их грех, тянуть родословную цепь: сын Иерохама, сына Илия, сына Тоху, сына Цуфа... Она уже перестала принадлежать себе - не может после обеда выпить граппы, нырнуть со скалы, развестись с Марком, ее крепко с двух сторон держат за руки Иаков и Исав.

Вернулся Марк к завтраку. Олимпия, отложив чайную ложечку, заправила Мине за ухо прядь, - не хочет ли она молока? Очень мило, но разве ее уже разбил паралич? Мина отодвинула отравленную чашку и встала из-за стола. "У него синяк от твоего удара. Я пойду погуляю одна".

Она пошла по краю шоссе вниз, направо-налево, налево-направо, ноги, подкашиваясь в коленях, сами понесли под гору и она, вовремя не свернув, остановилась на утоптанной земляной дорожке. Эта дорожка спускалась между соснами к живописному плато со старым бревенчатым домом, трехподъездным, с городскими почтовыми ящиками. Правее крайнего подъезда, с номером два на эмалированной табличке, обычно восседала пожилая грузная женщина, хозяйка плотоядной кошки Южки. Мина никогда не видела, чтобы женщина эта вставала, сюда же ей приносили тарелки с салатом и макаронами, и каждый, кто проходил мимо, удостаивался милостивого наклона головы.

- Здравствуйте! Как поживаете? Чудесная погода, не правда ли?

Женщина прищурилась на Мину неодобрительно, неужели она их в тот день заметила? Вполне возможно. Как только мальчик облегчил ей боль от укуса шершня, она почувствовала ужасную неловкость. Видеть его так близко, обонять сладкое, словно расцвел гиацинт, дыхание, когда еще недавно думала о нем такое! От смущения - прикосновение его рук жгло плечо под целебным листиком - Мина завела разговор: "Мы живем здесь поблизости. Да ты, наверное, знаешь. - И, поднимая испанский словарик со скамейки: - Заходи как-нибудь, я дам тебе почитать..."

Он и зашел. Увидев его на ступеньках террасы, смуглого, стройного, в белой, наполовину расстегнутой рубахе с агатовыми запонками, Мина едва не заплакала. У нее не было подробного плана, растерявшись, она повела себя так, как вела бы со взрослым мужчиной. Все эти дни она носила мягкие, похожие на греческие, открытые платья и теперь навстречу, как хорошему знакомому, протянула плавную голую руку, которую можно было и пожать, и поцеловать. Танист пожал, несколько задержав: "Как укус? Надеюсь, опухоль сошла?" Мина не успела ответить, как непроницаемые, вроде агата в его запонках, черно-карие глаза оказались совсем близко и пахнущие лианами пальцы нежно, словно тонкую океанскую ракушку, ощупали ее плечо.

Нет, пожилая дама просто задремала, подперев голову в желтой газовой косынке рукой, а Мина как следует не разглядела. Марк всегда говорил, что она недостаточна внимательна к окружающим и излишне ревнива. Он был прав, она поняла это сейчас, неожиданно для себя оказавшись на тропинке в ботанический сад, только на этот раз ревновала не мужа, а Таниста, который вот уже несколько дней не показывался на глаза.

Не найдя его в саду, она догадалась, куда уходил ночью Марк. Он отправился искать мальчика, нашел и дал денег, чтобы тот немедленно уезжал. Она была в этом уверена почти так же, как в своей беременности. Однажды, проходя мимо окапывающего самшитовый куст Таниста, все в тех же коротко обрезанных шортах и безрукавной майке, она покраснела под оранжевой тканевой шляпой так, словно просвечивающее сквозь поля солнце налилась закатной кровью, - и что-то дрогнуло в ее чреве. Похоже, Марк тоже почувствовал, но бровью не повел и в сторону юноши не посмотрел, только лицо сделалось синим и страшным.

Мина погладила теплое персиковое дерево, под которым они с Танистом целовали друг друга медленно и торжественно, и в ужасе отпрянула - ей показалось, что в траве валяется мертвая мальчишеская нога.

22

Ей снился плохой сон. Снаружи шел град, такой крупный, что разбивал стекла машин и хрупкие переносицы. Но Мина об этом не знала, потому что еще раньше зашла в церковь с таким же грязным подтеком по розовому фронтону, как на св. Стефане, только православную. Шелковая турецкая шаль соскальзывала с затылка, но она продолжала крутить головой в поисках той иконы, перед которой несколько месяцев назад молилась о зачатии, и все не могла найти. Лики у трех Богородиц - Владимирской в алтарном приделе, Нечаянной Радости и Неупиваемой Чаши с разведенными руками - были скорбные и сердитые, а та, у которой она просила ребеночка, сияла умильностью и добротой. Это ей в наказание за то, что не сразу пришла благодарить, не поделилась свежей радостью, принесла поблекшую, с душком. Как раз под иконой Нечаянной Радости лежала старуха во гробе, востроносая, как все покойницы, пропахшая ладаном. Мина вдруг испугалась: а что если старухина освобожденная душа вселится в младенчика? Много ли вообще на свете душ? Неуверенно воткнув свечку перед Владимирской Божьей Матерью, Мина три раза мелко перекрестилась и вышла.

На улице светило нестерпимо яркое, но холодное, словно зимой, солнце, отражаясь от рассыпанных в зеленой траве алмазных градин, которые на тротуарной дорожке уже истаяли в огромные холодные лужи. Мина провалилась в одну из таких, решив обойти по тонкому ледяному краешку, и промочила ноги в летних туфлях. А под утро она, рыдая и корчась от боли, выкинула ребеночка, дохленькую рыбешку, которая так и не научилась дышать.

Сидя на мокром полу (наверное, разбили аквариум), она видела, как муж присел на корточки и принялся внимательно разглядывать. Ищет фамильные черты, догадалась Мина и отвернулась. Марк положил рыбешку себе на ладонь, лизнул, а потом откусил голову. "Тебе лишь бы полакомиться", - упрекнула она мужа. Он засмеялся и выплюнул огромную жемчужину: "Нет, дорогая, вот тот прекрасный моллюск, который ты вырастила в своей перламутровой раковине".