Мастиф (СИ) - Огнелис Елизавета

Входная дверь отворилась — без шума и скрипа, дядя Леша испуганно глянул на пришельца:

— Ты кто? — и в отрывшуюся щель глянуло дуло ружья.

— Нашел таки? Или не терял никогда? — усмехнулся Саша.

— Никак Санек? — дверь распахнулась. — Живой?

— Живой…

— А эти, с тобой… Там остались?

— Остались…

— Говорил я, — бормотал дядя Леша, хватая Александра за руку и втаскивая в дом. — Чайку попьем.

— А где Чебурашка?

— Нету Чебурашки. Приходил после вас один. Чебурашка на него залаяла, ну он и…

— Ясно, — понял Саша.

Они пили чай — горячий, с травами, со старыми сухарями. Дядя Леша долго рассказывал о пришельце, но гость не вслушивался — он уже знал.

— Что делать будем? — спросил Саша у старика.

— Ничего не будем. Ничего не буду. Чебурашку жалко. Сам-то старый. Лучше бы я загавкал, — сжался дядя Леша.

— А ты, — старик перешел на шепот. — Тоже ничего не делай. Слушай меня. Когда немцы пришли, не по-хозяйски они поступали. Сразу видно — не хозяева. Случайно зашли, хоть и ерепенелись. Жесткие они были, надо было помягче, все мы люди. А вот этот, который аккурат за вами… Этот — хозяин. Нелюдь. С такими лучше не шутить. Он идет — а земля трясется, ей богу. А раз пришел — то навсегда остался. Будет нам ярмарка, землю есть будем, ты уж попомни…

— Домой мне надо, — устало произнес Саша.

— Надо так надо, — быстро согласился дядя Леша.

— Поедешь со мной?

— Не поеду. Чего я в вашем городе забыл? Чем жить буду? Человек я маленький, что мне — картошечки на зиму только надо. Электричество до сих пор есть, не плачу я за него. Ты, знаешь, лучше мне котеночка привези. Мыши одолели — страсть!

— Привезу, дядя Леша. Обязательно привезу, — бормотал Александр, заводя уазик.

— Ежели выживу, — добавил он под едва слышимый рокот мотора.

Загнав машину в гараж, Александр не стал спешить, не бросился сразу домой. Двухэтажная четырехподъездная железобетонная коробка в центре леса. Когда-то это была их гордость, их крепость, шанс на жизнь в довольстве и одиночестве на четверых. Тогда, пять лет назад, казалось, что они вырвали у судьбы не кусок, а кусочище, счастливый билет на оставшуюся жизнь. Что они знали о жизни — молодые, пробивные парни, работящие и честные? Они даже не знали, что судьбе предстоит свести их вместе еще раз, стать не просто друзьями, а одной семьей, где все равны; бригадой, в которой крепость слова нерушима, а плечо товарища — это практически твое плечо. Они вернулись из столицы, в разное время, но одинаково нищие, кто на своих ногах, а вот Саша — на костылях, и не догадывались что где-то там, на небесах, говоря высокопарно, уже скована цепь их судеб. Они поступили на один завод, и, хотя работали в разных цехах, но всегда помнили друг о друге — помнили, что когда-то все вместе, на одном поле, подставляли лица одному ветру, смеялись на одни и те же шутки, пили из одного стакана.

Завод не работал целый месяц, только в литейных цехах, на дне печей плескались кусочки железной лавы, и они, Саша, Андрей, Сергей и Наиль, встретились у холодной тридцатитонной «карусели», и решили, что будут пытаться поймать удачу за хвост. Последний раз. Дальше — край. На последние деньги поехали в столицу, снова, но не для того, чтобы пробовать закрепиться. Хватило, хватило первого раза, в холоде, в голоде и грязи, в вымершем двенадцатиэтажном здании храма знаний. Нет, они решили просто заработать деньги, эти разноцветные бумажки, проклятие и радость цивилизации, шуршащий кусок хлеба. Тогда их еще было восемь, но половина ребят сломалась — не выдержали, не смогли.

Приехав обратно, они уже вместе решали, что будут делать с общими деньгами. Ведь договор заключался на всю бригаду… Не купили, не выкупили, поступили хитро, как настоящие москвичи — взяли в аренду кусок земли между городом и областью. Землю, на которой уже стоял их будущий дом. Недострой разорившегося государства, с погашенным долгом, но хитро спрятанными пени на этот долг. Пока они об этом не знали, на московские деньги перекрыли крышу, заливали битумом и гидроизолом. Сколачивали косяки, вместе не пробурили, а выкопали колодец, провели в лес канализацию, честно решив использовать ее как компостную яму, вывозить раз в год на поля. Руками, крепкими пальцами, простым инструментом — провели тепло, поставили котел, который жрал все, что может гореть, чердак засыпали пенопластовой крошкой, найденной на близлежащей свалке. Насчет электричества договорились быстро — Наиль работал электриком на заводе. Один счетчик на всех. Вода, горячая и холодная — от одного насоса, через водонакопительный бак на чердаке. Один подъезд под жилье, второй стал мастерской, третий — под склады, четвертый в аренду. Первыми арендаторами стали китайцы.

— Вот черт, — выругался Александр.

На второй год, когда дом уже начал жить, когда они перевезли мебель, с прибаутками ввели в квартиры с голыми бетонными стенами любимых женщин и будущих жен, когда нашли, опять же на свалке, залежи старых кирпичей и рубероидных крыш, когда устроились в совхоз, собрали на последние копейки трактора, отчистили от ржавчины и заварили трещины на плугах, когда начали жить, вдохнув полной грудью и впервые ощутив, что они не просто рабочая, а настоящая, буйная, почти всемогущая — сила…

Государство явилось неожиданно, поздним вечером, с оружием, с масками на лицах. Сначала взялись за китайцев, а потом пошли к четырем мужикам, заломали руки, и Наиль, горячий и дерзкий татарчонок, схватился за газовый баллончик. Что он против автоматов? Оказалось, что это очень серьезно, почти восстание, преступление против общества, против здоровяков, каждый из которых, наверно, весил вдвое против тщедушного Наиля… Его били, долго, в основном по животу, потом забрали, отпустили на третий день. Ах ты сволочь… И вот здесь поднял голову бумажный зверь, высунула шершавый язык неведомая и невозможно огромная «пеня».

Глава 9

Комиссии, одна за другой, Энергонадзор — кто так провел линию, кто разрешил, согласование где… Экологический, а затем и экономический надзор нашли таки компостную яму — засыпать, что удумали, архаровцы, где планы, вы куда смотрели… Роспотребнадзор, покажите, что вы тут насажали, насеяли, вы же грамотные люди, специалисты, где же сертификаты, хотя бы на качество, не волнует, но это же яд, поваренная соль тоже яд, вы понимаете, и где храните, это же жилое помещение, не волнует, что вам говорили, это не склад, это черт знает что, и где, в конце концов, средства защиты, мы еще пожарников пришлем, они вам покажут кузькину мать… И ведь прислали… а потом еще и комиссию по исполнению, проще говоря, прокуратуру, Госстандарт — этим-то чего надо, господи… любое строительство зарегистрировать, предоставить план? Сделаем, гражданин начальник, представим в земуправление, ни шагу без бумажки не ступим… Почему нельзя жить, мы же все сделали… это вообще не ваше, ваш только договор аренды, можете им подтереться, кстати… Шпаков сложил все деньги, отдали последнее, на черный день, все четверо, без остатка, только рубашки не сняли. Получилось только на штрафы и уплатить годовую пеню, но никак не тридцатилетнюю, висевшую здесь всегда, проржавевшую, но не менее опасную, чем дамоклов меч, запутавшийся в паутине.

Они боролись, до последнего, до рвоты, до крика, игнорировали все предупреждения, которые могли подождать, брали в долг, понимая, что не смогут отдать, пока не явились инспекторы, или инспектора, бога, душу, мать… В банках отказывали сразу — нет справок по доходам («о каком доходе хочет говорить этот сельчанин в отполированных кирзачах, знаем мы ваши доходы…»), пришлось оформлять технику, теребить восьмидесятилетнюю председательшу, поднимать и переписывать бумаги, а нотариус тоже кушать хочет, и только один банк сжалился, помог, закрепостив раз и навсегда, до гроба, за все сразу, даже похороны можно на счет социальной службы переводить…

Даже напоминать самому себе страшно — поджилки начинают трястись. Как будто кто-то, а, скорее всего, не кто-то, а что-то — бездушное, неуправляемое, жестокое, как насекомое — обратило взгляд на четверых людишек, посмеялось над их желанием жить чуть лучше серой массы. Все равно ребята, неужели не понятно, что своими руками и головой жить нельзя, опасно это и никому не нужно, особенно вам, таким честным и работящим, можно сказать — эталонным дуракам. Вы думали, что властны над собственной жизнью и судьбой? Покажите того, кто сказал такую чушь. Нельзя жить самому — можно только обществу, ведь все мы общество, кушать хотим, одеваться хотим, машину новую хотим, а если каждый рабочий или уж тем паче — крестьянин начнет работать только на себя? Это же анархия полная, государство не живет на налоги, еще что придумали… Оно же — это вы, оно хочет от вас все и даже больше, потому что есть ведь еще священный, единственный и неповторимый долг — именно перед государством, то есть перед вами, и чем больше вы работаете — тем больше становится долг, это же закон, вы чего, законов не читали, темнота, а еще с высшим образованием. При чем здесь поход в армию? Думаете, что на этом все кончается? А на что мы границы будем укреплять, на что танки и корабли строить? Это же вам нужно, а мы о вас заботимся, единственный наш долг — сидеть и смотреть за вами, чтобы вовремя среагировать, вы что — не понимаете? Совсем темные… Ах, еще и аспирантура? Так должны куда лучше понимать. И нечего прикидываться нищими, вон, даже асфальт настелили во дворе. Ах, это не асфальт, это старые слои рубероида, со свалки? А кто разрешал, вы хоть экологические нормы знаете?