Наулака - История о Западе и Востоке - Редьярд Киплинг

Королю самому не терпелось попробовать, и Тарвин подбросил для него монету. Пуля просвистела у самого уха Тарвина, что было довольно неприятно, и когда он нагнулся, чтобы поднять монету, она оказалась всего лишь помятой. Но королю понравилась меткость Тарвина, он радовался его удаче, как будто сам прострелил монету, и Тарвин ни за что не стал бы его разочаровывать.

На следующее утро он утратил королевское благоволение, дарованное ему накануне, и, только поговорив с несчастными обитателями гостиницы, понял, что Ситабхаи в очередной раз демонстрировала королю свою королевскую ярость. Услышав об этом, Тарвин, недолго думая, направил свое незаурядное умение заинтересовывать людей в другое русло - и встретился с полковником Ноланом. Он сумел заставить этого утомленного седовласого человека хохотать так, как тот не хохотал с тех самых времен, когда был субалтерном*, рассказав о том, как король пытался прострелить монету. Тарвин остался у него обедать и из разговора, продолжавшегося и после обеда, узнал, в чем же заключается истинная политика индийского правительства по отношению к Гокрал Ситаруну. Правительство надеялось возвысить это государство, но так как махараджа не хотел платить за прививаемую цивилизацию, то дело продвигалось очень медленно. Точка зрения полковника Нолана на внутреннюю дворцовую политику, высказанная весьма осторожно, тем не менее резко отличалась от сообщения миссионера, которое, в свою очередь, не совпадало с дилетантскими представлениями обитателей гостиницы.

В сумерках махараджа прислал Тарвину верхового курьера, так как монаршья милость была возвращена и местный правитель нуждался в обществе высокого белого человека, умевшего так ловко простреливать монету на лету, рассказывать занимательные истории и играть в пахиси. Но в этот вечер игра в пахиси отошла на второй план, и Его Величество король в патетических выражениях поведал Тарвину длинную историю своих личных и государственных финансовых затруднений. Таким образом, ситуация опять предстала в новом свете, и это была уже четвертая по счету (после обитателей гостиницы, миссионера и полковника Нолана) точка зрения. Свою речь он закончил бессвязным обращением к президенту Соединенных Штатов, о чьей безграничной власти ему рассказывал Тарвин, и его патриотические чувства были в тот момент столь сильны, что он готов был соединиться с нацией, к которой принадлежал Тарвин и все население Топаза. По многим причинам Тарвин не счел момент благоприятным для ведения переговоров о передаче ему Наулаки. Сейчас махараджа мог бы с легкостью отдать полцарства, но наутро обратился бы за помощью к резиденту, чтобы вернуть свой дар назад.

Начиная со следующего дня и еще много дней кряду, к дверям гостиницы, где остановился Тарвин, тянулась процессия одетых во все цвета радуги туземцев, министров королевского двора, с презрением взиравших на соседей Тарвина и с почтением - на него самого. Представляясь ему, каждый из них непременно предупреждал Тарвина, чтобы тот не доверял никому, кроме его покорного слуги - и все это на высокопарно-ходульном английском. Каждая исповедь заканчивалась словами: "А я ваш настоящий друг, сэр", и каждый из них обвинял всех прочих приближенных короля во всевозможных преступлениях перед государством и в злокозненных замыслах против индийского правительства, разгадать которые сумела лишь его собственная мудрая голова.

Через десять дней после приезда, чудным утром, окрашенным в желтые и фиолетовые тона, Тарвина разбудил тоненький настойчивый голос, доносившийся с веранды и требовавший сию минуту встречи с недавно приехавшим англичанином. Незадолго до этого махараджа Кунвар, наследник престола Гокрал Ситаруна, девятилетний мальчик с волосами пшеничного цвета, приказал своим приближенным, придворным его миниатюрного двора, совершенно обособленного от двора его родителя, запрячь четырехместную рессорную коляску и ехать в гостиницу. Подобно своему пресыщенному родителю, ребенку хотелось развлечений. Все женщины, жившие во дворце, рассказывали ему, что "новый англичанин" рассмешил его отца. Махараджа Кунвар говорил по-английски намного лучше, чем король. Если на то пошло, он говорил и по-французски, и ему не терпелось продемонстрировать свои познания в присутствии придворных, чьих аплодисментов он еще ни разу в жизни не удостаивался.

Тарвин повиновался этому голосу, потому что это был голос ребенка, и, выйдя на веранду, увидел пустую коляску и свиту из десяти воинов огромного роста.

- Здравствуйте! Comment vous portez-vous? Как поживаете? Я принц-наследник. Меня зовут махараджа Кунвар. Когда-нибудь я стану королем. Поедемте со мной кататься.

Он протянул Тарвину, приветствуя его, маленькую ручонку в перчатке. Перчатки были кричащего красного цвета, шерстяные, с зелеными полосками на запястьях. Сам же малыш с головы до ног был облачен в одеяние из золотой парчи, на чалме его красовался эгрет из бриллиантов высотой в шесть дюймов и крупная гроздь изумрудов свисала почти до бровей. Из-под всего этого блеска на Тарвина смотрели черные глаза, гордые и вместе с тем исполненные недетской грусти одинокого человека.

Тарвин покорно сел в коляску. Интересно, сохранил ли он еще способность удивляться чему-либо, спрашивал он себя.

- Мы поедем дальше, по направлению к железной дороге, - сказал малыш. Кто вы такой? - спросил он ласково, положив ручонку на запястье Тарвина.

- Просто человек, сынок.

Лицо под чалмой казалось очень старым, потому что тот, кто родился для абсолютной, ничем не ограниченной власти, кто никогда не знал неудовлетворенных желаний и вырос под самым свирепым солнцем на земле, стареет намного быстрее, чем другие дети Востока, которые становятся самостоятельными мужчинами, когда по возрасту им полагается быть робкими, неоперившимися птенцами.

- Говорят, вы приехали сюда, чтобы все осматривать?

- Верно, - сказал Тарвин.

- Когда я стану королем, я никому не разрешу приезжать сюда - даже вице-королю.

- Плохо мое дело, - засмеялся Тарвин.

- Вас я пропущу, - возразил мальчик, взвешивая каждое свое слово, если сумеете рассмешить меня. Рассмешите меня сейчас.

- Вам этого хочется, мальчуган? Ну, что же, жил да был... - "Интересно, что в этой стране могло бы развеселить ребенка? Я ни разу не видел, чтобы кому-нибудь это удалось". - Фью! - Тар-вин тихо присвистнул. - Что это там, малыш?

Маленькое облачко пыли двигалось где-то далеко-далеко по дороге, ведущей к городу. Пыль поднимала какая-то быстро мчащаяся повозка, следовательно, она не могла иметь ничего общего с обычным для этой страны транспортом.

- То, зачем я сюда и приехал, - сказал махараджа Кунвар. - Она меня вылечит. Так мне сказал мой отец, махараджа. А сейчас я болен. - Он повернулся назад и с царственным выражением лица обратился к своему любимому груму, сидевшему на запятках. - Сур Синг, - произнес он на местном наречии, - как это называется, когда я впадаю в бесчувствие? Я забыл, как это по-английски.

Грум наклонился вперед.

- Я не помню, о богоподобный.

- Я вспомнил, - вдруг закричал мальчик. - Миссис Эстес говорит, что это припадки. А что такое припадки?

Тарвин с нежностью коснулся плеча ребенка, но глаза его были прикованы к облачку пыли.

- Будем надеяться, что она вылечит вас от них, милый мальчик, какими бы они ни были. Но кто эта женщина, о которой вы говорите?

- Я не знаю ее имени, но она вылечит меня. Отец послал за нею экипаж. Смотрите!

Коляска принца съехала на обочину дороги, уступая место разболтанной, дребезжащей, готовой вот-вот развалиться почтовой карете, приближение которой сопровождалось безумными звуками надтреснутой трубы.

- Во всяком случае, это лучше, чем телега с парой буйволов, - сказал Тарвин, не обращаясь ни к кому в частности. Ему пришлось приподняться с сиденья, потому что он начинал задыхаться от пыли.

- Молодой человек, разве вы не знаете, кто она? - спросил он хриплым голосом.

- Ее сюда прислали, - сказал махараджа Кунвар.

- Ее зовут Кейт, - сказал Тарвин; слова застревали у него в горле, - и попробуйте только забыть это. - А затем уже про себя, довольным шепотом: Кейт!

Мальчик сделал знак рукой своей свите, и та, разделившись на две части, выстроилась в две шеренги по обе стороны дороги, и вид у эскорта был хоть и потрепанный, но бравый, как и подобает кавалеристам. Карета остановилась, и Кейт, раздвинув створки носилок, напоминавших паланкин, вышла на дорогу в мятом платье, запыленная, растрепанная после долгого путешествия, с глазами, красными от недосыпания, изумленная и растерянная. Ноги у нее затекли и чуть было не подкосились, но Тарвин, выскочив из коляски, подхватил ее, невзирая на присутствие свиты и грустноглазого мальчика, одетого в золото и парчу, кричавшего: "Кейт! Кейт!"

- Беги домой, малыш, - сказал Тарвин. - Итак, Кейт?..

Но у Кейт хватило сил лишь плакать и повторять, задыхаясь: