Ключ дома твоего - Рагим Гусейнов

Глава шестнадцатая.

Прошел год с тех пор, как Айша стала жить в доме матери Садияра. Первые дни она только плакала, но вскоре, уже после разговора со своей теткой Бадисаба ханум, что приехала навестить ее в старом доме тетушки Сугры вместе с ее матерью, она успокоилась. Возвращаться в Вейсали она больше не хотела, это она решила окончательно. Старый мир для нее отныне рухнул, но нового она еще не построила. Многое в этом новом для нее мире было незнакомым и пугало ее. Но не было разочарования, не было скуки и отчуждения. В новом доме ее приняли, и никто не спрашивал, в качестве кого она здесь живет? Ее распоряжения выполнялись всеми безпрекословно, и даже с удовольствием, каждый старался угодить ей, а ее благодарная улыбка принималась как милость, как самая высокая награда. Да и Сугра оказалась мудрой женщиной. Она не лезла к ней в душу с разными расспросами, советами и предложениями. Просто молчала и ждала. И наступил день, когда Айша ей рассказала все без утайки. Даже Бадисаба-ханум не все знала, не посмела сказать ей Айша всю правду. Молча выслушала признание Айши старая Сугра. Только потом, осознав, какой груз ответственности и какое бремя любви за родных и близких, которых она не могла обмануть, подвести, разочаровать, легли на эти хрупкие девичьи плечи, сколько всего Айша была вынуждена хранить в своем сердце, она горько заплакала. И Айша заплакала вместе с ней. И впервые за многие дни ей стало легко. С удивлением смотрел на них Садияр, зашедший к матери на минуту, чтобы спросить о чем-то. О чем он хотел спросить, Садияр уже не помнил, настолько поражен он был увиденным.

С каждым днем сердце старой Сугры все больше и больше наполнялось любовью к этой смелой, мужественной девушке. И настал день, когда рассказала старая Сугра ханум Айше о своей вине. Она каялась в том, что не уберегла Хумар, невестку свою, и Зию, отраду и боль свою, отпустила их одних в чужие края. У нее, у Айши, как перед всем человечеством, попросила она прощения.

А потом наступила та ночь, когда Айша, проснувшись от жара, сжигающего ее тело, желания, что переполняло ее сердце и набатом стучало голове, в одной нижней сорочке с узором, вышитым на груди красными и черными нитями, босиком, с непокрытой головой решительно пошла к дверям. Здесь, на пороге, она остановилась, повернулась и посмотрела туда, где спала Сугра, слева от входа, словно хотела что-то спросить. Поколебавшись, но так и не сказав ни слова, не задав вопроса, который казалось вертелся у нее на языке, резко отвернулась и навсегда покинула дом старой Сугры, чтоб больше никогда не переступать его порога.

Сугра все видела и поняла ее. В глубине души она давно ожидала этого, но признаться в этом даже самой себе не хотела.

...

Через двор Айша пробежала быстро, но перед ступеньками, что вели в верхние покои нового дома Садияра, силы покинули ее. Страх охватил все ее существо. Затрепетало и сжалось сердце. А что, если она ошиблась, и прогонит ее сейчас Садияр прочь? Вернуться снова в дом тетушки Сугры? Нет, это сделать она больше не посмеет. Да и зачем ей после этого куда-то возвращаться? Нет, лучше смерть! Ведь могла она еще год назад погибнуть, там, на высоком берегу Архачая, от руки Гуламали. Спас ее тогда Садияр, подарил этот год жизни. Год мучений и надежды. Год прощения и неразделенной любви. Но больше так продолжаться не могло, и она твердо решила положить этому конец. В какой-то момент она чуть не повернула обратно, так ей хотелось бежать прочь от этого места, от этого дома и от этого мужчины, которого она в этот миг больше ненавидела, чем любила. Ненавидела за то, что он заставил ее саму сделать этот выбор. Но ноги не слушались ее. Они, казалось, подчиняясь таинственному инстинкту, осторожно переступали со ступеньки на ступеньку, поднимая ее все выше и выше, пока наконец Айша не оказалась перед дверью, ведущей во внутренние комнаты дома Садияра. Она не постучалась, просто толкнула створки двери, а они открылись настежь легко и без скрипа. Все так и должно было быть, другого Айша не ждала. И шагнула она на свое небо.

В просторной прихожей, куда она вошла, было три двери. Впереди, прямо перед собой, она могла различить небольшую комнату, скорее всего проходную, так как за ней виднелось другая, большая комната, двери которой были широко распахнуты. Света нигде не было, но темноты не ощущалось. Вся комната была пронизана светом луны, низко, как созревший плод, висевшей над селом. Айша направилась прямо туда, словно знала, что там ее ждут. Она даже не посмотрела по сторонам, чтобы узнать, в какие комнаты ведут эти двери. В большой комнате никого не было. Тяжелый, круглый стол, что стоял посреди комнаты, был накрыт как для званного ужина. Лунный свет, отражаясь тысячами оттенков, играл на гранях хрустальных бокалов. Тускло мерцало серебро ножей и вилок, непривычно для этих мест расположенных по обе сторон фарфоровых блюд и тарелок. Мягкий ковер, в котором утопали ноги девушки, покрывал весь пол, но не было обычных для таких гостиных подушечек, чтобы гости могли опереться на них локтями, полулежа во время трапезы или легкой беседы за чашкой ароматного чая.

Вдруг каждой клеткой своего тела Айша почувствовала позади себя человека, но повернуться не посмела, только прикрыла глаза и замерла в ожидании.

- Айша, - тихо, почти шепотом позвал ее Садияр.

Голос его был каким-то охрипшим, чужим, но в нем было столько силы и страсти, что она, быстро повернувшись, прильнула к нему.

И в следующее мгновение она оторвалась от земли. Как пушинку подняли ее сильные руки мужчины и понесли куда-то. Ей было спокойно. Крепко, по-хозяйски эти руки держали ее, но в то же самое время Айша чувствовала в их прикосновении нежность, страх причинить боль неосторожным или слишком грубым действием. Как молодая лоза обвивала она могучий ствол старого, одинокого, и, казалось, давно высохшего дерева, вдохнула в него жизнь и зазеленело оно вновь. Снова стали гибкими его ветви, кровь побежала по ним, разогревая их. Ладони Айши утопали в сильно поседевших, но все еще густых волосах Садияра, и затрепетало в груди его сердце от этого прикосновения. Словно легкий, утренний ветерок заиграл в кроне могучего дуба. Задрожав от желания, растаяла Айша в Садияре. Ночь за открытыми в сад окнами, тяжелыми, насквозь пропитанными пьянящими запахами цветов, невидимыми клубами втекала в комнату, и здесь, смешиваясь с тонким, сладковатым ароматом, исходившим от двух, забывшихся в сладкой истоме, тел, стелился по полу, цепляясь за ворсинки богато разукрашенного карабахского ковра. Бешено скакала луна на небе в хороводе звезд. И не слышала больше Айша своего сердца, не разбирала слов, что шептал ей на ухо благодарный Садияр. В душе ее играла музыка, услышать которую может не каждая женщина, но раз услышав, понимает, что познала тайну бытия и отныне она избранна. Избранна и желанна.

...

Свадьба не была пышной. Скорее, наоборот. Несколько друзей и ближайших соседей Садияра, всего человек восемь- девять, да несколько женщин, пришедших помочь Сугре в приготовлении праздничного угощения. Гости расположились в большом зале, за столом, который был единственным на три села вокруг. Мужчины от непривычки сидели как на иголках, не зная, куда локти девать, страшась двинуться и нечаянно смахнуть рукавом этот странный, на тонкой ножке, хрустальный стакан, именуемый фужером, или блюдо с расставленными на нем деликатесами, вроде колбас разной формы и толщины, привезенных из Тифлиса, и голландского сыра, странно пахнущего мылом. Разговор не клеился, да и музыки не было. Но вскоре, когда уже одряхлевший, с трясущейся головой Молла Самандар, приглашенный утром в дом, чтоб благословить и закрепить официально этот брак, ссылаясь на усталость, покинул дом Садияра, на столе появилась бутылка с крепкой, чистой и прозрачной тутовой водкой и кувшин старого вина, хранимого хозяином дома для особых случаев.

Садияр пил вместе со всеми, не было тоста, который бы он пропустил, но не брала его хмель. Трезвой была голова, ясными оставались глаза, и он внимательно всматривался в лица друзей, кивая им в знак признательности за произносимые слова в свой адрес. Но вдруг, в самый разгар веселья, Орхан-бей, друг детства и ближайший сосед Садияра, осекся на полуслове, взглянув на своего друга. По щекам Садияра текли слезы. Один за другим замолкали пораженные гости. Никому из сидящих за этим столом не доводилось видеть Садияра в таком состоянии. Никто не смел говорить. Тишина стала гнетущей. И в этой тишине Садияр едва слышно произнес:

- Не себе мечтал я сыграть свадьбу. Не себе.

И поднялись тогда все гости, взяли до краев наполненные фужеры и молча выпили до дна за упокой души юного героя, покойного сына Садияр-аги, и несчастной Хумар. Но не пил вместе с ними на этот раз Садияр, а сидел во главе стола и, закрыв глаза ладонями, тихо, молча плакал. Плечи его подрагивали, но ни одного звука не вырвалось из его уст, чтобы не услышали его плача женщины.