Урга и Унгерн - Максим Толмачёв

– Не спеши, дружок, – как бы читая мои мысли, произнес Рерих, позвал мальчика-дунганина и, попросив еще термос чаю, задал мне неожиданный вопрос:

– Склянка моя при тебе?

Я порылся в шинели, которая лежала тут же, достал склянку и поставил перед собою на стол. Рерих взял ее, откупорил пробку и, высыпав на стол кристаллы какого-то вещества, перевел на меня взгляд.

– Вспомним доктора Огату, – он извлек из кармана брюк небольшой кожаный футляр, открыл его, выудил складной нож с широким лезвием и небольшую бамбуковую трубочку в четыре дюйма длиной. Взяв фарфоровое блюдце из-под чашки для острого соуса, он кончиком ножа переложил кристаллы со стола в него, после чего прижал большим пальцем лезвие к кристаллам и стал их давить, превращая в порошок. Я следил за всем действом молча.

– Помнишь, наверное, как я рассказывал тебе про свои изыскания в области экстракции кристаллов по методу японских ученых. У тебя появился исторический шанс попробовать первый русский метамфетамин, произведенный в Монголии интендантом Азиатской конной дивизии! – Рерих широко заулыбался, сделал ножом из кристаллической муки прямо на блюдце четыре белые кучки, после чего протянул мне трубочку и хитро подмигнул…

– Ну, теперь можно и поговорить, – Рерих принял удобное положение на подушках и начал свой рассказ. – В тот день, когда меня забрали из тюрьмы гамины и вывели наружу, я готовился к самому худшему. Конечно, лично я не видел причин, по которым меня стоило бы держать в тюрьме или пускать в расход. Как ты понял, человек я от политики далекий, однако разве поймешь логику китайских чиновников, которые оказались заложниками в осажденном городе. При своем явном численном превосходстве, как мне казалось, они все же не были лишены страха, а напуганный человек способен на нелогичные поступки.

Меня не только не пустили в расход, но даже накормили, дали умыться теплой водой, начисто выбрили и, представь себе, выдали свежую сорочку! Я понял, что мне предстоит встреча с каким-то влиятельным лицом, но уж никак не ожидал, что собеседником моим станет генерал-губернатор Северо-Западных провинций Китая сам Чжэнь И. Я не мог себе представить, о чем цзяньцзинь хочет вести со мной беседу, но у меня несколько отлегло от сердца, ведь Чжэнь И имел репутацию умелого дипломата, был мягким и гуманным правителем, избегающим любого насилия и жестокости. Его репутация оставляла мне довольно неплохие шансы избежать казни, а возможно, и выбраться на свободу.

В помещении, куда меня привели, была довольно скромная по меркам даже середнячкового амбаня обстановка. Единственным украшением кабинета служила библиотека из сотен томов, занимавшая стенные стеллажи от пола и до самого потолка. Это не была библиотека пожилого аристократа, призванная проиллюстрировать разносторонность интересов хозяина. Кинги тут не были выставлены в красивые боевые порядки по цвету корешков многотомных сочинений. Более того, сложно было обнаружить какую-то определенную систему в этом пестром букинистическом многообразии, в котором к тому же присутствовало и вавилонское смешение языков, жанров и авторов. Ближе ко мне оказался совсем уж архивный по виду стеллаж с толстыми папками, которые могли быть и гербариями, и художественными альбомами, и рукописными мемуарами, и чем угодно еще. Это оказалась библиотека практикующего эрудита, который обращался к книгам не по случаю, но охотно и часто. Стол в кабинете был под стать самой библиотеке, широк и прост, без особых столярных изяществ, но с двумя рядами выдвижных ящичков, помеченных архивными ярлычками на китайском. Обтянут стол был серым сукном, в углу его стояла большая электрическая лампа, дававшая достаточно света, чтобы осветить всю поверхность. Порядок на столе царил идеальный. Пресс-папье в виде многорукого индийского божества, чернильница, стопки бумаг, книги – все находилось на строго отведенных для этого местах и имело упорядоченный и логичный вид.

Сам генерал в темно-сером полувоенного образца френче без знаков отличия сидел за столом в удобном простом кресле и работал с бумагами. При этом он не сутулился, как многие, а держал осанку, отчего в контексте обстановки кабинета казался не обычным библиотечным клерком, а выглядел без натяжки важным государственным чиновником: редкие седые волосы на крупной голове аккуратно зачесаны назад, плечи узкие, а кисти рук можно, пожалуй, назвать миниатюрными.

Сделав короткий доклад, секретарь удалился, отвесив церемонный поклон и бесшумно закрыв за собою дверь. Генерал Чжэнь И некоторое время разглядывал меня, после чего жестом пригласил сесть на один из стульев. Я подчинился и занял место на стуле, который находился ближе всего к столу чиновника. Чжэнь И встал со своего кресла, военным жестом одернул френч, не спеша обогнул стол и двинулся вдоль стен, уставленных книгами, в мою сторону. – Господин Рерих, хочу приветствовать вас у себя, – объявил Чжэнь И по-русски. Слова произносились правильно, но с характерным акцентом. При этом интонации, темп речи и манера говорить выдавали человека, у которого не имелось обширной практики в языке. Мне пришлось напрягать слух и прилагать неимоверные усилия, чтобы начать понимать смысл сказанного. Переспрашивал, задавал наводящие вопросы и всячески помогал генералу с формулировками. Посему, опуская незначительные детали в повествовании, передам саму суть диалога, состоявшегося между нами в тот день.

– Здравствуйте, генерал. – Я встал со стула и, вытянув руки вдоль тела, сделал поклон в лучших традициях китайского этикета. Очевидно, что поклон мой тоже не выглядел естественным, отчего Чжэнь И впервые улыбнулся и, сделав шаг навстречу, протянул руку для пожатия.

– Мне очень жаль, что вы попали в тюрьму, как и другие ваши соотечественники. Я тоже в некотором роде нахожусь в тюрьме. Эта тюрьма поуютней и значительно просторней вашей, – Чжэнь И обвел взором стеллажи с книгами и остановил взгляд на входной двери. – Здесь я так же не волен в своих поступках и ограничен в высказываниях своего мнения. Мне бы очень хотелось дать свободу узникам, многих из которых я хорошо и довольно долго знаю, но влияние мое на государственные дела теперь сведено к формальным процедурам. Штурм бароном Унгерном Урги позволил моим давним врагам сместить меня, устранив от управления. По факту власть в городе перешла в руки военных генералов, которые далеки от идеалов гуманности и дипломатии. Они не делают различий между внешними вооруженными врагами и внутренними, к которым по очевидной ошибке отнесли и вас. Мне очень неприятно сообщать вам о том, что жизни узников тюрьмы теперь находятся под угрозой. Со дня на день мы ожидаем очередного штурма войсками Унгерна столицы Халхи. Мне стали известны планы генералов Го и Ма по подготовке обороны города. Эти планы включают в себя отравление всех без исключения заключенных в случае, если Унгерну удастся войти в город.

Я сохранял молчание, позволив Чжэнь И продолжить. Мысли мои были неспокойны, такого варианта событий я предположить никак не мог. Генерал выдержал паузу, дав мне время осознать смысл сказанного.

– Господин Рерих, вы видите, в какое безвыходное положение мы с вами попали. Я не могу противиться решению военных генералов и просто не способен изменить ход событий. Угроза нависла над вами и вашими собратьями по несчастью. Стремясь избежать ненужных человеческих жертв, я пытался предпринять несколько попыток изменить решение военных чиновников, но потерпел поражение. Упорствовать дальше я не нахожу разумным, поэтому стал искать обходные пути спасения если не всех, то хотя бы части пленников. На моем столе список тех, кто, возможно, сумеет избежать суровой участи, и ваше имя там тоже есть.

– Чем же я заслужил ваше расположение?

– Вы ведь ученый? Занимаетесь исследованием этого края, так написано в вашем деле. Кроме того, и шабинское ведомство за вас ходатайствует, вы ведь по нему проходите как лама.

– Да, мне была оказана честь, жил при монастыре Манджушри и там же работал до начала волны арестов.

– Вы буддист? – генерал с любопытством посмотрел на меня.

– Разумеется, – подтвердил я. – Все ламы – буддисты, и я не исключение.

– Я тоже буддист и, кроме того, в некотором роде ученый и исследователь. Подойдите-ка сюда. – Чжэнь И пригласил меня жестом к одному из стеллажей, на котором стояли книги на европейских языках, преимущественно немецком.

Было тут несколько книг на французском, среди которых я обнаружил полное издание трудов Элизе Реклю, состоящее из двадцати пяти томов. Рядышком располагались книги Толля, Роборовского, Мушкетова и Федченко на немецком. Скорей всего, этот раздел стеллажа относился к «Азии». Чуть ниже были собраны работы Роборовского и Обручева, тоже на немецком, и целый ряд книг на китайском и даже японском. Я узнал сборник Арсеньева и оба тома Грумма-Гржимайло, недавно вышедшие в Питере, еще на полках нашли пристанище работы Потанина и Певцова. Книги Певцова были и на русском, они стояли рядом с небольшой и довольно потрепанной брошюрой Козлова. Исследователи Азии и Монголии были представлены довольно широко, в самом низу стеллажа стопками сложены альбомы, гербарии и карты, которые в любое другое время вызвали бы мой живой интерес.