Социология власти. Теория и опыт эмпирического исследования власти в городских сообществах - Валерий Ледяев

В исследовании Лоджкина акцент сделан на распределении различных видов труда и их дислокации в городском пространстве, которые отразили преференции определенных классов и их фракций. Он показывает устойчивый рост объема «офисной» деятельности в ущерб деятельности производственной; при этом офисы располагались в центральной части города, а производство вытеснялось в пригороды. Там же концентрировалось и социальное жилье, а инвестиции в общественный транспорт закрепляли указанные «сегрегационные» тенденции. В этом Лоджкин видит проявление классового господства[65].

Исследование в трех городках северо-западной части Англии, выполненное под руководством Джейн Марк-Лоусон [Mark-Lawson, Savage, Warde, 1985: 195–215] в Нельсоне, Престоне и Ланкастере, в методологическом плане располагается ближе к структуралистскому подходу. В нем фактически была реализована концепция «местных социальных отношений», разработанная британскими учеными Саймоном Дунканом и

Марком Гудвином [Duncan, Goodwin, 1988][66]. Суть концепции состоит в том, что местные структуры власти выступают одновременно и проводником общегосударственной политики, и ее препятствием; трения между местными и центральными органами государственной власти неизбежно возникают в силу того, что последние пытаются управлять территориями, обладающими различными паттернами «местных социальных отношений», возникающими в силу неравномерности социального развития, экономической дифференциации, а местная власть вынуждена реагировать как на запросы центра, так и на преференции населения и «местные социальные отношения».

В центре исследования Марк-Лоусон – характер распределения средств на оказание базовых услуг жителям этих территорий в период между двумя мировыми войнами (расходы на образование, материнство, помощь детям, организацию досуга и др.). Главный вывод, сделанный по результатам исследования, состоит в том, что траты на общественные услуги (на душу населения) существенно варьировались. При этом главным фактором, повлиявшим на объем общественных услуг населению, стала сила рабочего движения, которая, в свою очередь, во многом зависела от уровня включенности в него женщин. В частности, в Нелсоне имели место прочные традиции рабочего и женского движения, обусловливающие доминирование Лейбористской партии в местном совете, тогда как в Ланкастере занятость женщин была низкой, они были политически пассивны, а местные лейбористы фактически поощряли патерналистские устремления работодателей. Эти различия между городами отразились на их «местных социальных отношениях» и, соответственно, на социальной политике городских советов.

Хотя марксистские объяснения распределения власти в городских сообществах подверглись критике за излишнюю абстрактность используемых понятий, классовый редукционизм, сведение городской политики к обслуживанию интересов капитала и т. п., они оказали заметное влияние на традиционные плюралистические и элитистские подходы, способствуя их коррекции и появлению новых теоретических конструктов[67].

III. Современный этап (1980-е годы – настоящее время)

Данный этап связан с появлением новых теоретических моделей исследования – «машин роста» и «городских режимов», которые с конца 1980-х годов доминируют в современной исследовательской практике, получив широкое распространение за пределами США[68]. Его характеризуют следующие черты:

Во-первых, на этом этапе фактически заканчивается противостояние двух школ в объяснении власти — элитистской (социологической) и плюралистической (политологической). Тенденция обозначилась уже в 1960-е годы, однако настоящий прорыв произошел позднее – с появлением новых теорий.

Во-вторых, были преодолены многие недостатки ранних подходов. Этим было во многом обусловлено признание новых моделей научной общественностью.

В-третьих, в отличие от классических моделей новые теории городских режимов получили широкое распространение за пределами США; тем самым произошло сближение американской и европейской практик исследования власти в городских сообществах.

Формирование новых моделей исследования было подготовлено целым рядом обстоятельств как теоретико-методологического характера, так и связанных с изменениями в городской политике. Ранее уже отмечалось, что в 1970-е годы сохранялось заметное размежевание между плюралистическими и элитистскими интерпретациями власти и городской политики. Те, в свою очередь, стали объектом интенсивной критики со стороны марксистов и структуралистов, указавших на ряд общих недостатков, присущих обеим традициям в объяснении власти, прежде всего на недостаточное внимание, уделяемое ими «системной природе власти» и структурным факторам городской политики. По мнению многих аналитиков, наблюдались очевидные признаки стагнации в развитии исследования власти в городских сообществах.

Однако в это время стали обнаруживаться и некоторые признаки «оттепели» и прогресса в данной области социальных исследований. Во-первых, обе традиционные школы в изучении городской политики вынуждены были реагировать на критику со стороны оппонентов, что, в свою очередь, не только стимулировало поиск более адекватных моделей объяснения, но и в значительной степени реанимировало интерес к самой теме, который в период «холодной войны»[69] несколько снизился[70]. Именно критика марксистских подходов стала, по мнению У Домхоффа и Р. Уэйста, своего рода «катализатором» возрождения интереса к исследованию власти в городских сообществах, отразившегося в росте числа трудов по данной проблематике [Waste, 1986: 20; Domhoff, 1986: 53–75]. При всех различиях между элитистскими и плюралистическими подходами обе школы в изучении власти в городских сообществах расходились с марксистами и структуралистами в двух важных пунктах: в признании важности собственно «городских» решений, принимаемых местными институтами власти, и в рассмотрении конкретных людей (а не абстрактных структур) в качестве субъектов (носителей) власти. Присущий обоим подходам методологический индивидуализм часто располагал их по одну сторону баррикад в концептуально-теоретических дискуссиях о природе городской власти.

Во-вторых, со второй половины 1970-х годов накал полемики начал несколько снижаться: вместо «холодной войны» наступала «хрупкая разрядка», что отразилось, в частности, в появлении общих дискуссионных площадок и большем внимании (и уважении) к позициям оппонентов. В это время появляется журнал «Власть и элиты», руководство которого в лице Т. Дая и У Домхоффа стремилось балансировать элитистские и плюралистические подходы к изучению власти. Сборник 1986 г. «Власть в общности: направления будущих исследований» («Community Power: Directions for Future Research», 1986) включил в себя труды наиболее видных представителей обеих школ, согласившихся с необходимостью более активного взаимодействия [Waste, 1986: 21].

В-третьих, и это главное, несмотря на сохраняющиеся различия, постепенно происходило сближение основных соперничающих парадигм (плюралистической, элитистской, марксистской) на основе их эволюции. Это имело место как на уровне общей теории и принципов анализа (см. [Marsh, 1995: 268–287]), так и непосредственно в контексте исследования власти в городских сообществах. Современный элитизм окончательно отбросил крайности классического наследия; большую гибкость приобрел и марксистский подход, отказавшийся от экономического детерминизма и классового редукционизма. Под влиянием критики со стороны марксистов и детерминистов плюрализм стал «реалистичнее», признав наличие структурных преимуществ бизнеса над другими группами интересов и ограниченный характер плюрализма в западном обществе. На смену классическим вариантам (А. Бентли, Д. Трумен, Д. Рисмен и др.) пришли иные версии – «стратифицированный плюрализм»[71](Р. Даль, Н. Полсби, Ч. Линдблом, Р. Волфинджер), «приватизированный плюрализм»[72] (Г. Макконнелл, Р. Бауэр), «гиперплюрализм»[73] (Ф. Вирт, Д. Ейтс, Р. Лайнберри, Т. Лови) [Waste, 1986: 117–137][74].

В контексте формирования условий появления новых подходов к объяснению распределения власти в городских сообществах наиболее существенную роль сыграла концепция Чарлза Линдблома [Lindblom, 1977][75]. Линдблом попытался учесть критику со стороны неомарксистов и элитистов и начал свои рассуждения с признания наличия в обществе двух самостоятельных, но тесно связанных между собой центров принятия решений, оказывающих определяющее влияние на процесс распределения социальных благ. Один из них представлен органами публичной власти, второй – бизнес-сообществом. Этим обусловлено привилегированное положение бизнеса по сравнению с любыми другими социальными группами, его «структурная» и «инструментальная» власть. Структурная власть отражает особую значимость бизнеса в формировании общественных благ: политики и чиновники не могут игнорировать интересы бизнеса, поскольку от того, насколько успешно он развивается, зависит и уровень благосостояния общества, и, как следствие, популярность представителей публичной власти. Поэтому бизнес для них представляет собой не обычную группу интересов, а структуру, выполняющую важнейшие социальные функции. Признание значимости бизнеса позволяет Линдблому объяснить особое политическое влияние бизнеса без ссылок на «заговорщицкие теории политики» и «грубые обвинения в адрес властвующей элиты» [Lindblom, 1977: 175]. Структурная власть поддерживается с помощью инструментальной власти, реализующейся через активность бизнеса как группы давления. Ее эффективность обусловливают два фактора: 1) у бизнеса есть существенное преимущество в финансовых и организационных ресурсах над всеми другими группами, и 2) возможности тесного непосредственного контакта с представителями власти, «допуск на территорию переговоров, сделок и взаимного убеждения, который у обычных граждан отсутствует». Линдблом не считает, что бизнес всегда диктует свою волю; между его отдельными группами могут иметь место значительные трения, и не обязательно власти идут на уступки бизнесу. Тем не менее «конфликт между органами государственного управления… не является свидетельством отсутствия привилегий», поскольку «сфера дискуссий всегда ограничена их пониманием того, что… они не стремятся разрушить или серьезно подорвать функцию другого» [Ibid.: 179]. Эти и ряд других идей впоследствии были в той или иной степени инкорпорированы в теорию городских режимов, пришедшей на смену старым плюралистическим подходам к изучению городской политики.