Иерусалимский ковчег - Александр Арсаньев

Кутузов слушал меня очень внимательно, почти не меняя позы.

— Очень интересная версия, — похвалил он меня.

— Спасибо, — поблагодарил я наставника. — Только в этом случае мне до конца не ясна роль некоего Гастролера, карточного шулера. Судя по всему, именно он и помог убийце обставить дело таким образом, что все подумали о самоубийстве.

— Что вы имеете в виду? — осведомился Кутузов.

— Огромный карточный долг, — невозмутимо ответил я и показал ему записи Виталия.

— Вы неплохо поработали, — задумчиво произнес Иван Сергеевич. Но мастер не менял выражения своего лица, седые брови его по-прежнему оставались нахмуренными. — Вы не назвали имя преступника!

— У меня было мало времени, — оправдывался я. — И к сожалению, мне даже поименно не известны все члены нашего Ордена, я уж не говорю о том, чтобы знать их всех в лицо.

— Понимаю, — неожиданно согласился Кутузов. — Я должен сообщить вам одну ужасную новость, — продолжил он. Я затаил дыхание, внутренне подготовившись практически ко всему.

Мастер заговорил:

— Увы, но в деле появились новые обстоятельства. Я, дорогой мой Яков Андреевич, все-таки решился последовать вашему совету и проверить бумаги Ордена, а потому обратился с этой просьбой к одному из офицеров ложи, к секретарю, господину Ветлицкому. Он обнаружил исчезновение из нашего архива тайной переписки одного из руководителей Ордена.

Я ждал, что Иван Сергеевич назовет мне имя человека, чьему перу конкретно могла эта компрометирующая переписка принадлежать. А в том, что она была компрометирующая, я, можно сказать, и не сомневался. Но, как оказалось, я снова Кутузова недооценил и потому был вынужден с грустью констатировать, что он так до сих пор и не доверяет мне полностью.

Мастер не уточнил, кто написал эти злосчастные письма: сам Венерабль или один из орденских Смотрителей.

Тогда я поинтересовался у Ивана Сергеевича:

— К чему же может привести исчезновение этой переписки?

— К катастрофе, — коротко ответил Кутузов.

— В чем ее суть? — настроение Ивана Сергеевича стало передаваться и мне, поэтому я тоже заволновался.

— Я думаю вам, Яков Андреевич, известно об ордене ил— люминатов в Баварии? — предположил Кутузов.

Я этого и не отрицал. Орден иллюминатов сложился в Баварии где-то в конце восемнадцатого века. Структурой своей и тайными идеями иллюминаты были сродни масонам, но, в отличие от нас, в целом проповедующих покорность властям, они стремились к свержению тогда еще священной для нас монархии и замене ее республикой. Но в 1785 году баварское правительство положило конец подобным чаяниям, и общество иллюминатов было разгромлено.

— Конечно, — ответил я, не понимая еще в чем дело.

— У этого ордена в Баварии остались последователи… — промолвил Кутузов многозначительно. Теперь мне все стало ясно. Он намекал на то, что в руки предателя попала почти что революционная переписка!

— Теперь понятно, — ответил я.

— Не трудно догадаться, что если эти письма с, прямо заметим, неосторожными высказываниями попадутся каким-то образом на глаза Его Императорского Величества, Орден «Золотого скипетра», скорее всего, будет запрещен официально, — с пафосом констатировал Иван Сергеевич.

— Но кому это выгодно?! — воскликнул я.

— Вот вы, Яков Андреевич, и обязаны это выяснить, — ядовито выдавил из себя Кутузов. Внутреннее чутье мне подсказывало, что я впадаю в немилость. Мой наставник почему-то срывал свою досаду на мне.

Я пообещал, что сделаю все, что только будет возможно.

— Вот-вот, вы уж постарайтесь, Яков Андреевич! — улыбнулся Кутузов, и улыбка его под стрельчатыми сводами моего кабинета показалась мне зловещей. — Кстати, — добавил он, — вы и впрямь полагаете, что предатель — не Строганов? Все то, что вы мне тут рассказали, не стоит и ломаного гроша. Все эти доказательства… — он кивнул на мешок с церемониальными вещами. — Ведь этим самым Данилой мог быть и Строганов, и не уехал он ни в какую Москву, а кинулся в реку, опасаясь ужасной кары, вполне им заслуженной. Запутался он в долгах, вот и перепродал какому-то заинтересованному лицу нашу тайную переписку!

— А обыск у него дома? А похищенное послание?

— Да, что-то тут не вяжется, — согласился Кутузов. — Пожалуй, как это ни прискорбно, вы и правы. Задействовано здесь третье лицо! Так что, Кольцов, дерзайте! Письма вы должны мне лично в руки отдать!

— Сколько их? — поинтересовался я, потому как собирался выполнить это поручение, самым что ни на есть должным образом.

— Три, — коротко ответил Иван Сергеевич. — Два письма в Баварию и одно в Россию, — уточнил наставник.

Мне невольно подумалось о том, как символично это число. Три степени посвящения мне были известны: Ученик, Подмастерье и Мастер.

Это задание показалось мне роковым, потому как от меня зависела судьба всего нашего Ордена, а может быть, и всего российского розенкрейцерства.

— Так мы можем на вас надеяться? — снова поинтересо— вался Кутузов.

Я заверил его, что сделаю все, что только смогу.

— А кто выступал поручителем Строганова? — осведомился я. — Неужели он мог не знать о долгах этого легкомысленного мальчишки?!

— Мне бы не хотелось открывать его имени, — ответил Кутузов. — Но он уверял меня, что не ведал ни сном, ни духом о проблемах этого юноши. За это, будьте спокойны, с него взыщется должным образом! — последняя фраза в устах наставника прозвучала угрожающе.

— Я должен с ним встретиться, — настаивал я.

— Это не в интересах нашего Ордена, — твердо ответил Кутузов. — Он в любом случае не сможет сказать вам ничего нового!

— Но…

— Это не обсуждается! — оборвал меня Кутузов. Я мог только гадать, что скрывается за его настойчивым нежеланием знакомить меня с поручителем Строганова.

— Я хотел выяснить…

Иван Сергеевич вновь перебил меня:

— Яков Андреевич, вы меня утомили. Господин, которым вы так настойчиво интересуетесь, находится с секретным заданием в европейском круизе. Потому его встречу с вами устроить просто-напросто невозможно! Я могу вам только открыть, что, согласно его словам, Виталий перед своей смертью собирался сказать ему о чем-то важном. Возможно, это было раскаяние, и он хотел сознаться в содеянном. Возможно, — Кутузов пожал плечами, — его слова подтверждают именно вашу версию, и он не успел о чем-то сказать… Впрочем, дело за вами!

Кутузов покинул меня через тайную дверь за коричневым гобеленом, прихватив с собой мой холщевый мешок, чтобы снова положить под замок его содержимое, и я погрузился в нелегкие размышления.

Конечно, события могли развиваться немного иначе, чем я полагал в начале. Кто-то, заинтересованный в том, чтобы ложа была закрыта, мог потребовать тайную переписку в счет карточного долга Виталия, заранее этим кем-то и подстроенного. Кстати, имя этого человека, согласно моим рассуждениям, так или иначе, должно было быть известно заике-щеголю Гастролеру, которого я и собирался в самом ближайшем будущем отыскать в родимой Москве. Устрашившись содеянного, Строганов с собой и покончил. Хотя, раскаявшись, он и оставил письмо, уличающее того, кто польстился на переписку. Этот человек, не имеющий никакого отношения к масонам, об этом проведал и выкрал послание. Это в некотором роде меняло дело, но не облегчало расследования, так как из цепи выпадало еще одно связующее звено. К тому же, оставалось необъяснимым, откуда в его рундуке взялась масонская атрибутика! Если только от самого Строганова, который, в спешке покидая собрание, прихватил ее с собой вместе с письмами и передал своему заимодавцу. Но Строганов не был Мастером. Зачем ему мог понадобится во время ритуала чужой, не принадлежащий ему фартук? Если только для отвода глаз?

В тот факт, что заимодавцем являлся сам Гастролер, я не верил. Ну не укладывалось в моей голове, что шулер мог интересоваться политикой!

Имела право на жизнь и немного иная версия, которая в целом почти совпадала с первой. В ней было только одно отличие — неофита убрали, чтобы он ничего не смог рассказать после того, как передал переписку.

И тем не менее, я настаивал на своей самой первой вер— сии, изложенной мною Кутузову в самом начале нашего разгово— ра. Только тогда я понятия не имел о похищенной переписке, в которой и заключался смысл всего происходящего. Был некто третий, кого Строганов знал в лицо. И этот третий поспешил от опасного свидетеля избавиться, подстроив самоубийство!

Оставалось лишь выяснить, кому выгодно, чтобы наша ложа закрылась? Однако этот вопрос представлялся мне чрезмерно трудным. Я и не надеялся докопаться до истины, пока не найдется таинственный Гастролер. Хотя кое-какие предположения имелись и у меня. Но носили они крамольный характер. Я даже сомневался, записывать ли мне эти мысли в своем дневнике, который манил меня с палисандрового столика. Мне страстно хотелось взяться за остро заточенное перо.