Пушкин и масонство - Борис Башилов

II

Про Пушкина можно сказать то же, что сказал Гейрих Гейне про Мишеля Шевалье, французского экономиста; что он «консерватор и в то же время прогрессист. Одною рукою он поддерживает старое здание для того, чтобы оно не рухнуло людям на голову, другою чертит план для нового, более обширного здания будущего». Пушкин, хорошо знавший всемирную и русскую историю, был сторонником мысли хорошо выраженной одним английским государственным деятелем, что «народы управляются только — двумя способами — либо традицией, либо насилием». Закон гарантирующий человеку реально возможную в его время свободу черпает свою силу в традиции. Законы любого государства опираются на национальные традиции.

Пушкин всегда невысоко ценил политическую свободу. В 1836 году он писал, например:

Не дорого ценю я громкие права,От коих не одна кружится голова.Я не ропщу о том, что отказали богиМне в сладкой участи оспаривать налоги

Или мешать царям друг с другом воевать,И мало горя мне — свободна ли печатьМорочить олухов, иль чуткая цензураВ журнальных замыслах стесняет балагура:

Все это, видите ль, слова, слова, слова…Иные, лучшие мне дороги права.Иная, лучшая потребна мне свобода …Зависеть от властей, зависеть от народа —

Не все ли нам равно? Бог с ними!..Никому Отчета не давать; себе лишь самомуСлужить и угождать: для власти, для ливреиНе гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи.

По прихоти своей скитаться здесь и там,Дивясь божественным природы красотамИ пред созданьями искусств и вдохновеньяТрепеща радостно в восторгах умиленья —Вот счастье, вот права!

Уже «…18-летний Пушкин учит нас, что закон выше государства, и что правители не должны пользоваться законодательной властью по своему произволу». «Пушкин в юности был сторонником постепенного политического развития, — пишет известный юрист А. А. Гольденвейзер, — уже в первом «Послании к цензору» мы находим резкое в устах 23-летнего юноши признание: «Что нужно Лондону, то рано для Москвы». Впоследствии он был убежден в необходимости для России монархического строя и даже оправдывал самодержавие русских царей, — не только потому, что он видел во власти русского царя гарантию того, что в России над всеми сословиями будет «простерт твердый щит» законности. Он был убежден, что в дворянско— крепостнической России только «самодержавной рукой» можно «смело сеять просвещение» и что только «по мании царя» может «пасть рабство». А в освобождении крестьян и в просвещении народа Пушкин правильно видел две главные предпосылки для устроения правового строя». (А. А. Гольденвейзер. В защиту права. Стр. 101).

Пушкин, как правильно замечает А. Гольденвейзер, «был в своем политическом мировоззрении величайшим реалистом». «Именно за этот реализм, столь несвойственный русскому интеллигентскому мышлению С.

Франк и называет Пушкина «Совершенно оригинальным и, можно сказать, величайшим русским политическим мыслителем XIX века».

Пушкин был далек от морального максимализма Достоевского и Толстого. Он знал, что мы живем на грешной земле, среди грешных людей.

Пушкин учил любить свободу, право, не революцию, а постепенное, но упорное стремление к лучшему социальному строю.

VI. ВЗГЛЯД ПУШКИНА НА ИСТОРИЧЕСКОЕ ПРОШЛОЕ РОССИИ

Пушкин был не только умнейшим, но и образованнейшим человеком своего времени. Кроме Карамзина только Пушкин так глубоко и всесторонне знал прошлое русского народа. Работая над «Борисом Годуновым», он глубоко изучил Смутное время, историю совершенного Петром I губительного переворота, эпоху Пугачевщины, То есть, Пушкин изучил три важнейших исторических эпохи определивших дальнейшие, судьбы Русского народа. Пушкин обладал неизмеримо более широким историческим кругозором, чем большинство его современников и поэтому он любил русское историческое прошлое гораздо сильнее большинства его современников. «Дикость, подлость и невежество, — писал он, — не уважать прошедшего, пресмыкаясь пред одним настоящим, а у нас иной потомок Рюрика более дорожит звездою двоюродного дядюшки, чем историей своего дома, т. е. историей отечества».

…Да ведают потомки православных, Земли родной минувшую судьбу, Своих царей великих поминают, За их труды, за славу, за добро, А за грехи, за темные деянья, Спасителя смиренно умоляют…

Как правильно указывает И. С. Аксаков, во время открытия памятника Пушкину в Москве: «Любовь Пушкина к предкам давала и питала живое, здоровое историческое чувство. Ему было приятно иметь через них, так сказать, реальную связь с родною историей, состоять как бы в историческом свойстве и с Александром Невским, и с Иоаннами, и с Годуновым. Русская летопись уже не представлялась ему тем чем-то отрешенным, мертвою хартией, но как бы семейною хроникой.» Один из образованнейших людей николаевской эпохи кн. П. Вяземский так оценивает Пушкина, как историка: «В Пушкине было верное понимание истории, свойство, которым одарены не все историки.

Принадлежностями его ума были ясность, проницательность и трезвость….

Пушкин был одарен, так сказать, самоотвержением личности своей настолько, что мог отрешить себя от присущего и воссоздать минувшее, ужиться с ним, породниться с лицами, событиями нравами, порядками — давным давно замененными новыми поколениями, новыми порядками, новым обществом и гражданским строем. Все это необходимые для историка качества, и Пушкин ими обладал в высшей мере». Пушкин писал:

…Два чувства дивно близки нам,В них обретает сердце пищу:Любовь к родному пепелищу,Любовь к отеческим гробам.

На них основано от векаПо воле Бога самогоСамостоянье человека,Залог величия его.

Животворящие святыни.Земля была б без них мертва,Без них наш тесный мир — пустыня,Душа — алтарь без Божества.

«Уважение к минувшему, — утверждает Пушкин, — вот черта, отличающая образованность от дикости; кочующие племена не имеют ни истории, ни дворянства» («Наброски статьи о русской истории»).

Во время Пушкина изучение русской истории и памятников древней русской письменности, только что начиналось и много Пушкин не мог знать.

Но благодаря своему огромному уму, он тем не менее, ясно и верно понимал, что ход исторического развития России был совершенно иной, чем историческое развитие Европы. Будучи еще совершенно юным в своих «Исторических замечаниях» написанных в 1822 г., он тем не менее верно указывает, что: «Греческое вероисповедание, отдельное от прочих, дает нам ОСОБЕННЫЙ НАЦИОНАЛЬНЫЙ ХАРАКТЕР. В России влияние духовенства столь же было благотворно, сколько пагубно в землях римско— католических: «…Мы были обязаны монахам нашей историей, следственно и просвещением».

В статье «Отчуждение России от Европы» Пушкин высказывает следующее о результатах отделения Киевской Руси от Европы, с которой до нашествия татар она находилась в теснейших политических и культурных сношениях: «Долго Россия была совершенно отделена от судеб Европы.

(Зачеркнуто: «Она совершила свое предназначение. С XI века, приняв христианстве из Византии, она не участвовала в умственной деятельности католического мира в эпоху Возрождения латинской Европы»). Ее широкие равнины поглотили силу монголов и остановили их разрушительное нашествие. Варвары, не осмелясь оставить у себя в тылу порабощенную Русь, возвратились в степи своего Востока. Христианское просвещение было спасено истерзанной и издыхающей Россией, а не Польшей, как еще недавно утверждали европейские журналы: но Европа, в отношении России, всегда была столь же невежественна, как и неблагодарна».

«Гизо объясняет одно из событий христианской истории, — европейское просвещение. Он обретает его зародыш, описывает постепенное развитие и, отклоняя все отдаленное, случайное и постороннее, доводит до нас сквозь ряд темных и кровавых, тяжелых и расцветающих веков.

Вы поняли все достоинство французского историка, поймите ж и то, что Россия никогда ничего не имела общего с остальною Европою, что история ее требует другой мысли, другой формулы, чем мысли и формулы, выведенные Гизотом из истории христианского Запада».

VII. ОТНОШЕНИЕ ПУШКИНА К САМОДЕРЖАВИЮ

«Изучение истории Смуты приводит его к одному убеждению, которое является позднее основным для его политического мировоззрения, — к убеждению, что монархия есть в народном сознании фундамент русской политической жизни». (С. Франк).