Судный день - Иса Гусейнов

- О горе! - возопил шейх. - Ты должен схватить еретика, шах, или же камня на камне не останется в Шемахе! - Иссохшее от постов и молитв тело шейха била крупная дрожь. Отступив перед спокойной категоричностью шаха, он, как бы ища опоры, трясущимися руками схватился за черных мюридов. - Ты не знаешь, шах, предупредил он, - эти люди - дервиши эмира Тимура. Повелитель верит им и по их слову истребляет непокорных. Одумайся же, шах! Он и тебя не пощадит, если не схватишь еретика.

Ибрагим внимательно оглядел низкорослых широкоскулых людей в широченных и не по росту длинных черных хиргах, по-хозяйски распоряжавшихся в темнице. Случилось самое худшее. На глазах у дервишей-хабаргиров шах и наследный принц пришли освободить послов Фазлуллаха. Чего же больше? Одного этого предостаточно, чтобы доказать эмиру Тимуру измену шаха. Но Ибрагим не терял присутствия духа. Он уже предусмотрел и продумал жертвоприношения эмиру Тимуру для умилостивления его и отвода подозрения от себя в случае провала с арестом Фазлуллаха. В изначально намеченном списке жертв шейха Азама не было. Уже здесь, в темнице, Ибрагим, не колеблясь, хоть и с некоторым сожалением, включил старого безумца в число жертв, более того - отвел ему роль главной искупительной жертвы.

- Я собирался лично раскрыть шахиншаху (Титула "шахиншах" у Тимура не было; так его называли в Азербайджане и Иране - ред.) Тимуру некоторые истины, - не спеша начал свою речь Ибрагим. - Но раз уж здесь его дервиши, то пусть они выслушают и сообщат повелителю, что единственный и главный виновник распространения ереси в Ширване - ты, шейх Азам! Если бы ты предупредил меня своевременно о том, что учение Фазлуллаха враждебно эмиру Тимуру, я не дал бы пристанища ему в Ширване, и хуруфиты не окрепли бы до такой степени, чтобы бросать вызов эмиру Тимуру. Во всем виноват ты, шейх!

Обвинение было таким неожиданным, что шейх совершенно растерялся, а дервиши заметно насторожились. Шейху неведомо было коварство. Тяжкие испытания надломили его душу, поразили ум и воображение, но не научили ни хитрить, ни лукавить, ни - тем более - строить и отражать козни.

Смысл сказанных шахом слов не сразу дошел до его сознания, а когда дошел, шейх взорвался, восстал всем своим существом:

- Побойся аллаха, шах! Не будь несправедлив!

- Ты - садраддин ширванский, ты стоишь на страже веры, и ты виновен в том, что Ширван погряз - в ереси хуруфизма! - непреклонно продолжал Ибрагим. - Я не могу сказать с определенностью, что ты умышленно попустительствовал еретикам. Возможно, что ты не разглядел опасности по простоте своей и наивности. Но это не снимает с тебя вины, шейх. Ибо по твоей вине мои подданные впали в ересь хуруфизма и угрожают мне самому. Они преграждали путь наследнику Гёвхаршаху и предупреждали: "Если шах не откажется от мысли арестовать Фазла, мы бросим символические мечи и возьмемся за настоящие". У меня всего шестьдесят тысяч воинов, мюридам же Фазлуллаха нет числа. Сам же он невидим глазу, он везде и нигде. Куда, в каком направлении послать мне войско, как мне арестовать его, шейх?!

Произнося эту строго продуманную речь, Ибрагим по привычке из-под густых длинных ресниц наблюдал за дервишами и по их лицам понял, что слова его возымели действие. Не тратя больше слов, он обернулся к сыну, чье сильное дыхание все время ощущал за спиной. Принц же, ожидавший взгляда, подал, в свою очередь, знак аскерхасам, и те подошли к клеткам, в которых стояли послы.

- Быть беде, шах! - вопил и стенал шейх. - Твоих воинов замуруют в стены! Из отрубленных голов твоих подданных сложат башни! Твоих детей заставят есть землю! Не выпускай проклятых, шах! Они околдовали тебя! Они отравили твой мозг! Они лишили тебя божьего страха, шах!

Молодые и сильные аскерхасы стали разгибать прутья клеток и выпускать послов. Ибрагим, расслабившись после сильнейшего напряжения и слегка прислонившись плечом к стене, наблюдал за полуживыми людьми, поражаясь в душе, что ни во взглядах, ни в поступи их не было ни малейших признаков перенесенных мук и терзаний.

- Посмотри на них, они не ощущают боли! - вопил шейх Азам. - Они не люди, шах! Они дьяволы!

Ибрагим не отводил от них взгляда. Следы ржавых гвоздей превратили их белые одеяния в некое подобие пчелиных сот, на руках и на плотных шерстяных носках запеклась кровь, но послы, похоже, и в самом деле не ощущали боли, и нечеловеческая их выносливость так поразила шаха, что он с глубоким и искренним сожалением подумал: "Были бы мои воины такими же дьяволами!"

Когда последний посол выбрался из клетки, Ибрагим повелел Гёвхаршаху проводить их в посольский покой.

Лет десять тому назад Фазл с целью широкого распространения своего учения отправился странствовать по святым местам, куда собирались паломники со всего света, и, читая проповеди в Багдаде, Алеппо, Суре, население которых в подавляющем большинстве составляли суфии-батиниты, на пути в Мекку задержался на несколько дней в Бейтул-мукаддасе - Иерусалиме, побывал в подземелье, где перед каменной колыбелью Иисуса, похожей на лодку, и перед алтарем святой матери Мариям свершали намаз мусульмане, молились христиане и иудеи, побеседовал с ними и, узрев воочию, какой радостный отклик вызвали у этих людей его мысли об изначальном единстве человечества, языков, верований и нравов, сам ощутил великую радость.

В двухгодичных дервишских странствиях Насими повторил путь, пройденный своим Устадом, и по дороге в Мекку тоже несколько дней провел в Бейтул-мукаддасе, но в отличив от Устада, кроме людей, с радостной верой принимающих учение хуруфитов о единстве всех людей на земле, он открыл в святом городе истину, похожую на страшный миф.

Бейтул-мукаддас, называемый окрестным населением Гудс-Высоккий, был выстроен на гладкой, словно отсеченной и отесанной вершине цельнокаменной горы, напоминающей издали изваянный стог сена со срезанной верхушкой. В городе не росло ни деревца, хотя горы и ущелья вокруг были покрыты зелеными лугами и кустарниками.

Когда шел дождь, весь город от крыш мечетей и церквей и до улочек и переулков промывался до блеска. Паломники, прибывающие бесконечным потоком из Рума, Ирана, Ирака, Сирии, Египта, останавливались в тени оливковых рощ вокруг города, возле ручьев, родников и канавок, проложенных меж огородами, и, отдохнув после дороги, группами вступали в святой город. Они шли к мечети, опирающейся задней стеной на крепостную стену, на крыше которой, сплошь крытой сверкающими свинцовыми листами, стояли большие дождевые чаны, из которых по железным стокам струилась прозрачная вода, омывались под этими струями, обертывались, подобно индусам, в белоснежную ткань и, сняв башмаки, в благоговейном молчании заходили помолиться в самую большую во всем мире мечеть, затем шли поклониться могилам древних пророков Мусы ибн Имрана, Сулеймана ибн Давуда, их наследников и потомков. Омытые небесной водой сонмища людей причащались в Бейтул-мукаддасе горных высот и божьей благодати.

Насими же увидел в святом городе ложь и несчастье. За мечетью, по направлению к Мекке, простиралось глубокое ущелье, в котором, по контрасту с райской зеленью, окружающей город, не росло ни былинки; изжелта-серые камни и впадины, напоминающие осевшие могилы, снискали этому жуткому месту название Ущелье Судного дня, а также Ущелье ада. Паломники, которых на долгом пути подстерегали болезни, нападения воинственных бедуинов и иные тяготы, захворав по прибытии в Бейтул-мукаддас, отделялись от здоровых попутчиков и удалялись в Ущелье Судного дня ждать смерти. Они не тратили остатков своего состояния, не ели и не пили, чтобы умереть в ущелье и, заслышав трубный глас, первыми воскреснуть в этом наиближайшем к богу месте...

Изобильные базары Бейтул-мукаддаса, куда во все сезоны года со всех концов от Рума до Египта привозили всяческие плоды и где посреди зимы продавались арбузы и дыни, виноград и гранаты, а ранней весной - хурма, яблоки, груши, где под навесами сидели лекари и целители в ожидании и готовности оказать услугу больным паломникам из дальних стран, казалось, не имели никакого отношения к тем, кто ушел умирать в Ущелье Судного дня. Никто не носил им ни еды, ни лекарств. В ущелье ходили лишь служители в черных рясах из большой мечети и церквей. Они шли туда с носилками, подбирали умерших, относили в другой конец ущелья и хоронили там на склоне горы, погребая вместе с трупами их имущество, "дабы вернуть его в день воскрешения хозяевам", как говорили служители. Шла молва, что людей, покусившихся на имущество мертвецов, поглощала земля, и в тот самый миг, когда доставали из могил драгоценности, они падали прямо в ад, и поэтому из-под земли там непрерывно доносились стенания и плач. На протяжении столетий из Бейтул-мукаддаса в сторону ущелья не ходил никто, кроме смертников и могильщиков.

Нарушив обыкновение, Насими с сопровождавшими его мюридами, присоединившись к служителям - чернорясникам, пошли в Ущелье Судного дня и собственными ушами услыхали голоса ада. Но доносились они не из-под земли, а из тех могилоподобных впадин, в которых ютились смертники. Мюриды насильно накормили и напоили больных, сознательно отказавшихся от еды и испытывающих адские муки голода и еще более страшные муки жажды среди раскаленных от солнца, пышущих жаром камней. Они провозились с больными в зловонном ущелье до сумерек, и Насими, пытаясь рассеять страшное заблуждение смертников, говорил с ними - с арабами и иудеями на арабском, с персами на персидском и с тюрками на тюркском. "Вы стали жертвами лжи, несчастные!" - говорил он. "Судный день и воскрешение из мертвых - это ложь!" - говорил он. Но больные оставались равнодушны к его словам, смотрели, как глухонемые, а если кто отзывался, то подозрительно и грубо. "Чего ты хочешь? Какая тебе в пас корысть?" - говорили они.