Воровские истории города С - Ангелина Прудникова

Драли. Голодом, что было трудно устроить, дня по два морили — хоть бы хны. Связался с дружком, который кучу добра своей мамаши на рынок вытащил: хрустальные вазы, чайные сервизы, норковую шапку, серебро, золото. А «добрые тети» — рыночные торговки — все скупили у пацана за бесценок. И Юрка брал с него пример: папа лишился автомагнитолы, которую хранил в шкафу, мама — сережек и электроножа (да мало ли еще чего — за всем не усмотришь). В свои двенадцать лет ребеночек в открытую стал курить, родителями понукать, иногда напивался, а в пьяном виде принимал «секс по телефону» на огромные суммы — и не только дома…

С ребеночком, недавно достигшим тринадцати лет, мне привелось побеседовать.

— Юра, в чем же дело, откуда это в тебе взялось — тяга к бродяжничеству, воровству?

— Чтобы быть таким, как все ребята, с деньгами.

— Откуда у них деньги?

— Ребята берут на пляже у пьяных, грабят пьяных дядек во дворах. Спросят: «Дай денег». Потом — как двинут! Деньги отобрали — и айда.

— А клей какой нюхаешь? Столярный?

— «Момент»! Киря нюхает. От толстого тюбика не глючится, а от маленького — за 7.60 — нормально.

— А наркотики пробовал?

Юрка делает стеклянные глаза, чем сразу себя выдает.

— Нет…

— Не ври!

— Смотрите, я не колюсь! — показывает сгиб руки.

— А таблетки?

— Колесики-то? Пробовал. Так горячо внутри становится… Мне полтаблетки хватает…(труднопроизносимое название выпаливает без запинки).

— Так уж и хватает? Наверно, добавляешь еще что-нибудь?

— Ну, мочишь в спирте… Или добавляешь… (явно рисуясь, сыплет названиями наркотиков).

— А спирта сколько?

— Рюмку. От четырех меня вырвало…

(Вот она, причина затуманенного взгляда — половинка таблетки, а не половинка луны).

— А бродяжничаешь почему? Почему хочется уйти куда-то?

— Дома не кормят. Отец бьет — вон синяки.

— За что побил?

— Говорит: «Это ты, сын, у меня магнитолу украл». А я ее не брал! Не знаю, куда она делась. Придется ее за 150 рублей откупить.

— Кто ж тебе за такие деньги ее продаст?

— Ха! Киря их уже 300 штук снял с машин! Куда ему?

Далее Юрка делится со мной секретами, как открыть «иномарку» так, что она даже не пискнет, как «обезвредить» украденный сотовый телефон, где легче всего вскрыть машину; утверждает, что «половина ментов куплена бандитами». Показывает мне заживший след от «наручников».

— Что, только снимают оковы, ты — снова в бега? Там интересней?

— Отец сам гонит: иди, говорит, отсюда, сам в сугроб заройся.

— И куда ты идешь?

— К дяде Коле. Он кормит и требует, чтоб деньги шел во… клянчить.

— По карманам в автобусах шаришь?

— Нет, нас с Сашкой два раза хотели поймать, но мы отвертелись.

— А в те периоды, когда дома сидишь, что на тебя находит? Тихий, говорят, пугливый даже…

Юрка хитро улыбается:

— А куда я пойду — за углом меня коты поджидают. Если только как Рембо на них выскочить…

(Вот тебе и еще одна разгадка поведения «лунного мальчика»: до чего проста…)

— Отлеживаешься, значит?

— Ага…

— А если кто-нибудь все-таки обидит?

— Ха, меня тут все знают. Тут такие разборки начнутся! Один Алик, у которого 37 баров в Архангельске, чего стоит!

— Значит, вас пасут?

— Ага.

— И сколько вас, малолеток?

— Человек тридцать.

— А в гостях у бандитов был? (Кивает). Что делал?

— Ребятам деньги давали за снятые магнитолы. Много.

— А тебе?

— А чем я буду вскрывать? Окна, что ли, бить в машинах? У ребят инструмент, отмычки…

— Значит, ты уже большая фигура?

— Как пойду шнопаки ломать! Одного тут напоил, врезал — чуть косточку не разбил, деньги взял и убежал.

— Сверстника?

— Тридцать семь лет, из тюрьмы недавно.

— А тебе скоро четырнадцать…

— Скорей бы! В тюрьму хочу!

— Да ты что?! Думаешь, там санаторий?

— В одной камере хорошо…

— В одиночке? А кто ее тебе предоставит?

— Все равно. Все наши давно на Белке (Белой горе — А.П.), человек тридцать. Ментам надоело, отправили их туда.

— Как только исполнилось четырнадцать? И ты этого ждешь не дождешься?..

Я попыталась было вразумить Юрку: «А что будет с родителями, ты о них подумал?» И тут же нарвалась на классический психоз припертого к стенке подследственного: «Если не по мне — утоплюсь!..» Но истерика со слезой в голосе быстро закончилась.

— Но, Юра, чем тебя тюрьма привлекает? Представь себе: ты попадаешь в камеру…

— Ну не будут же меня в попу педрить! Там меня все знают! Зато из тюрьмы все такими навороченными выходят! На мотоциклах!

— Их прямо в тюрьме выдают?

— Нет, когда уже возвращаются. Вовка такой крутой вышел… Сейчас, правда, лежит, умирает. У него этот… туберкулез. А кто и исправленным возвращается…

— А ты хочешь исправиться?

— А что, я хорошо учусь — шесть троек всего!

— Может, прямо сейчас и начнешь, не дожидаясь тюрьмы?

…А Юркины глаза словно приросли к моей сумке, которая давно его гипнотизировала. Понимая, что разговор подходит к концу, он метался на этой ниточке взгляда, которая все укорачивалась и укорачивалась. Руки ходили ходуном… Пришлось его взять за плечи и просто оттолкнуть в сторону. Он лишь рассмеялся…

Бахвалился Юрка в разговоре со мной или все непосредственно излагал (он-то сам, конечно, «ничего не делал», только лишь «рядом стоял») — решайте сами. Но впечатление осталось такое, что разговаривала я не с маминым и папиным сыном-семиклассником, а с вполне самостоятельным обитателем преступного мира, хоть и маленьким. Как достучаться до его души? Что предложить ему поинтереснее его обыденных «занятий», его окружения, где он уже свой человек, чем отвлечь от легкого добывания денег, как укротить страсть к наживе? Вопросы остаются открытыми. А до четырнадцати лет Юрке осталось жить ровно год.

Жизнь «под мухой» горше смерти

Мать не звонила уже неделю. Не объявлялась, не спрашивала, как там внуки. Это могло означать только одно: темнит. Что-то скрывает от дочери, не хочет, чтобы та знала, поскольку на их стариковские «причуды» дочь всегда реагировала однозначно: раздражалась и ругала на чем свет стоит, пытаясь хотя бы криком пронять отупевших от жизни родителей. Те отбрехивались, злились, а крик оставался гласом вопиющего в пустыне, потому что не имел никакого действия: старики продолжали жить по-своему и хотели, чтобы им не мешали.

А чудили они не по-хорошему: отец, инвалид войны, последние пять лет почти не выходил из дома и смысл своего существования видел лишь в поглощении спиртного. Постоянном, пока деньги не кончатся. Мать долго боролась с регулярным пьянством мужа, но в последнее время и сама пристрастилась. Очень быстро у охочих до выпивки стариков появились новые друзья, по возрасту годившиеся им в дети и даже во внуки. Отец был «стойким оловянным солдатиком», а мать с гостями напивалась быстро и без удержу, до положения риз. Это было ужасно, но дочери остановить их пьянство не было никакой возможности: пока старики считались вменяемыми, их ничем нельзя было ограничить или взять их расходы под контроль. Государство предоставляло им полное право спиваться, ведь они «в своем уме и хозяева своим деньгам».

К ужасу Веры выяснилось, что мать страдает повышенным гостеприимством и не способна закрыть двери ни перед кем. Деньги у нее занимали все кому не лень. А свора алкашей, разнюхав про стариковскую «малину», уже ни на день, как Вера ни пыталась их прогонять, не оставляла «богатых» пенсионеров в покое. Бабушка Лида всех своих гостей за что-то, ей одной понятное, уважала и дочери в обиду старалась не давать.

Забрать, перевезти родителей куда-нибудь Вера не могла — у нее на это не было ни средств, ни сил. Да и был ли смысл? Ведь зло сидело в них. Старики, поняв, что их собираются лишить любимого пойла и привычной комании, несомненно, оказали бы отчаянное сопротивление. «Чудить», то есть принимать и угощать всякий сброд, стало для них единственной радостью в жизни и какой-то, непонятной Вере, философией. Во время попоек и внуки, и дети отходили для них на последний план…

Вот и сейчас Вера, позвонив матери, поняла, что не ко времени. Из неуверенных, сбивчивых и злых ее ответов она узнала, что старики который день ищут свою пенсию, которую получили на днях. «Пропали» все деньги, и мать, уже зная, что ничего не найдет, для очистки совести методично перерывала всю квартиру — надо же было что-то делать!

Узнав о пропаже, Вера так и села: тысячу рублей, всю пенсию! Утерять! За одну минуту! Нет, со стариками надо было что-то решать. Только что?..

Из неоткровенных пояснений матери Вера кое-как выловила, что пенсию, скорее всего, «свистнула» пропойца-соседка, что живет с родителями в одном подъезде. Повадилась к старикам эта Зеленкова — сошлись, естественно, на почве рюмки и бабкиного гостеприимства — и, можно сказать, поселилась у них. Сама не работает, до пенсии еще десяток годков «скрипеть», вот к старикам и «присосалась», на их пенсию и пьет, и кое-чем пробавляется. Сколько раз Вера выгоняла эту плосколицую, довольно крупную бабенку, но знала, что стоит только ей самой выйти за порог, как та сразу шмыгнет в квартиру. Знала, что эта вечно пьяная, но веселая и занятная Раиса стала для ее родителей роднее дочери.