Исповедь «иностранного агента». Как я строил гражданское общество - Игорь Кокарев

А вот что делать с фильмами открытой социальной направленности? «Застава Ильича», «Три дня Виктора Чернышева», «Крылья», «Отпуск в сентябре», «Полеты во сне и наяву», «Долгие проводы», «Плюмбум», «Родня», «Сталкер» и «Солярис» – серьезные фильмы разных художников о личном кризисе, о проблемах в обществе и на производстве не находили отклика в массовой аудитории. А, значит, и в душе народа. Они интересовали разве что киноклубы и кинокритиков. Почему? Об этом мы тоже говорили на семинаре.

Основной же советский кинорепертуар не выдерживал критики. Феномен серого фильма станет скоро даже предметом затяжной и бессмысленной дискуссии, остававшейся в рамках идеологического дискурса. Чувствовалось, что кино задыхалось в этих рамках, отважные умы все чаще вырывались из них… и их фильмы попадали на полку. Об этом мы тоже немного говорили. Но я старался не зарываться. То, что уже знали мои студенты, еще не доходило до чиновников Госкино. Они заказывали социологические исследования и боялись их выводов.

Я сам учился читая, смотря, слушая, вытаскивать из подполья иносказаний и подтекстов неклишированные мысли и идеи. Старался, чтобы не ушли они обратно в полуподвальный внутренний отстой, чтобы работали, попадали в меню ежедневной духовной пищи студентов. Рискованная, между прочим, была игра: вроде бы нет у нас запретных тем, но есть где-то рамки дозволенного, которые никто не видит. Но чувствуют. Надо было догадаться, где остановиться. Я же и подливал масла в огонь: найди черту сам! Нет, мы не диссиденты. Но перешагнешь – им и станешь. И будешь наказан, уволен, выброшен, выслан, посажен, никому не нужен. Не дойдешь – обидно, художник: не договорил, не выразился, зря талант просадил. Так что азарта в творчестве молодых режиссеров, говорил им я, надолго хватит. Тащить вам, ребята, свою бурлацкую лямку, вытягивать тяжелую, забитую доверху лозунгами и фобиями баржу общественного сознания к истокам общечеловеческих ценностей всю свою творческую жизнь. И не будет этому конца… Никто не знал, что там, за горизонтом.

Искренность и осторожность – два полюса, между которыми я буду, сам того не осознавая до конца, вести свою тайную борьбу с методом социалистического реализма, с изношенными ценностями поры «зрелого социализма». Семинар выделялся на общем фоне традиционных дисциплин, на режиссерском факультете прослышали о нем и пригласили. Там он назывался семинаром по зарубежному кино. Фильмы мы анализировали в основном американские, но подход был тот же, социологический: кино в общественно-политическом контексте времени. Я заказывал фильмы независимых режиссеров нового поколения на стыке либеральной и консервативной эпох: «Выпускник», «Алиса, которая здесь больше не живет», «Легкий ездок», «Возвращение домой», ««Грязные улицы», «Смеющийся полицейский», «Жажда смерти», «Роки», «Рэмбо» и через призму этих картин предлагал увидеть реальную Америку.

На старых конспектах и заезженных цитатах тут не выедешь. К занятиям готовился, как струну натягивал. Чтобы не сводили глаз с пущенной стрелы, с мысли, несущейся к той самой черте, за которой можно было и оступиться. Если струна не натягивалась, и лететь не получалось, пропускал занятие. Почасовику такое сходило с рук. Зато был драйв, взаимное доверие и интеллектуальный контакт, напряженная совместная работа. Неизвестно, кто больше получал от нашей забавы, я или они. Такой вид обучения позже назовут интерактивным, и он придет к нам в виде тренингов в 90-х годах от американцев.

Придет время, и я еще буду гордиться своими студентами. Сергей Лазарук попадет на стажировку в киношколу в Лос-Анджелесе, я напишу ему рекомендацию в Союз кинематографистов, он быстро взлетит по карьерной лестнице и в постсоветской России станет первым заместителем председателя Госкино, директором департамента государственной поддержки кинематографии Министерства культуры РФ и чего-то там еще в том же роде. Другой семинарист Николай Хренов станет ученым и будет известен как автор серьезных монографий о природе массовой зрительской аудитории. Еще один – Слава Шмыров станет не только выдающимся организатором кинофестивалей, редактором первого профессионального журнала новой постсоветской киноиндустрии «Кинопроцесс», но и хранителем нашей кинопамяти, собирателем уникальных историй о дорогих зрителям уходящим звездам отечественного кино. А Сережа Кудрявцев, а Игорь Аркадьев? Имена этих тихих и скромных рыцарей мирового и отечественного кинематографа, энциклопедистов, знают все, кто интересуется кино.

Аспирантура – время свободное. Делай, что хочешь. Вот и выуживал в океане печатных слов ценные номера «Нового мира» и «Юности», штудировал «Реализм без берегов» Роже Гароди. Уже прочитан «Доктор Живаго» Пастернака и «Потусторонние встречи» Льва Гинзбурга. Кто-то приносит на пару дней «Ивана Чонкина» Владимира Войновича, «Москва – Петушки» Венедикта Ерофеева. Несистемное чтение не заменяет системное образование. Как изюм из булки выковыриваешь из тысяч лукавых страниц запретную правду, с трудом преодолеваешь свою психологическую инвалидность, преднамеренную, обученную безграмотность. Шли годы, пора уже было что-то и понимать. Особенно после опыта Каратау. Но оставался еще проклятый барьер, я еще долго не мог его перешагнуть. Перешагнуть, значит выйти из системы, отвергнуть, как порочную – всю, как ремонту не подлежащую. Я же еще убеждал себя, что наш социализм без частной собственности – достижение цивилизации, и что виноваты люди, а не система. Признать иное не хватало то ли ума, то ли мужества. А, впрочем, и того и другого.

Помню, как поразила мысль, пришедшая от Льва Гинзбурга, поэта и переводчика, описавшего встречи с оставленными в живых вождями третьего рейха – Бальдура фон Ширахом, Альбертом Шпеером, Рудольфом Гессом и с их родственниками, с сестрой Евы Браун Ельзой. Гинзбург обвинял не людей, а идеи, подчинившие себе разум вполне образованных европейцев. И они переродились в извергов, моральных уродов. Напрашивались прямые параллели. Но громил писателя журнал «Коммунист»: «Чем копаться в грязном белье фашистских недобитков, писатель лучше бы показал славный путь советского солдата от Москвы до Берлина».

Теперь я читал Ленина и поражался своей, нашей общей слепоте и глухоте. Ну, скажите, как можно было принять и согласиться с таким определением диктатуры пролетариата: «Научное понятие диктатуры означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть». "Хорошо ли это, что народ применяет такие незаконные, неупорядоченные, непланомерные и несистематические приемы борьбы, как захват свободы, создание новой, формально никем не признанной и революционной, власти, применяет насилие над угнетателями народа? Да, это очень хорошо". Победа кадетов и задачи рабочей партии // Полн. собр. соч. М., 1960. Т. 12. С. 320-322.    И мы этому радовались? Считали цивилизационным прорывом в светлое будущее? Мы, свидетели того, что творила эта «непосредственно на насилие опирающаяся власть»! Уже прочитан «Чивингур» Платонова, и переварена замятинская, написанная в 1924 году антиутопия «Мы», освоен беспощадный язык оруэлловского романа-антиутопии «1984»… И что? Что ты сделал с этим беспощадным знанием? Политкорректно, порциями предлагал студентам? А сам? Сам медленно и неотвратимо погружался в болото, которое уже кто-то называл «внутренней эмиграцией»…

Писал диссертацию, выросшую из лебедевского семинара «Кино и зритель». И из увлечения киноклубами, возродившимися в 60-е годы. Киноклубников питала любовь к кино не как к развлечению и мелодраме, милыми сердцу массовой аудитории, а как особому киноязыку, дававшему пищу уму и воображению. Многих, независимо от возраста, образования и социального положения привлекали фильмы остросоциальные, философские, критические. Задача была разглядеть эту социальную группу и описать как вполне определенную, заметную страту в обществе.

Милая, приветливая Людмила Пажитнова из «Советского экрана» звала разбирать анкеты с ответами читателей, и я оттуда черпал массу полезного для себя материала. Работа была почти готова, когда в Польше начались студенческие волнения. Секретным постановлением ЦК ВЛКСМ всякая активность вне комсомола была тут же объявлена политической инфекцией. Киноклубы, естественно, тоже. Автоматически была закрыта и моя тема. Два года работы насмарку.

Зато объявлена новость: в стране развитого социализма создана некая историческая общность – единый советский народ. Ура! Какие там в самом деле самостоятельные социальные страты, группы? Были два класса, капиталисты и угнетенные. Капиталистов ликвидировали, остался один класс. Ну, не угнетенных же! Единая общность советский народ.