Мальчик, идущий за дикой уткой - Ираклий Квирикадзе

С уходом в мир иной моего заказчика я перестал писать сценарий. На звонки “Парамаунта” отвечаю, что мистер Клюквин сжег рукопись на манер Николая Васильевича Гоголя. В “Парамаунте” не знают, кто такой Гоголь, но это абсолютно неважно для моей истории. Важно, что исчез Ефим Клюквин. Но вернулся Ираклий Квирикадзе.

В три часа ночи позвонил отец Анзора. Он сказал, что всё еще скрывается от этих негодяев, “ну ты знаешь, кого я имею в виду, они отобрали у меня шесть лимонов, я без копейки денег, я бы продал дом в Вествуде, но эти негодяи заставили переписать на них все мои бумаги”. Я не понял, то есть понял, что произошло что-то ужасное с отцом Анзора и он уже не является хозяином роскошного вествудского особняка. “Прошу тебя, привези мальчика в Анару. Тут плохо, но лучше пусть он будет в Анаре. Здесь он проснется… Ираклий, я расплачусь с тобой, только привези Анзора… Прости, долго не могу говорить…”

Поехать в Грузию я решил утром другого дня. Это стало необходимым после автомобильного гудка на перекрестке Сансет-бульвара и Ла-Брея. Сигналила большая красная машина, в которой сидела, как вы думаете, кто? Нью-йоркская таксистка Галина Горохова. Она, счастливая, с распростертыми объятиями, выскочила мне навстречу, затолкала в машину. “Как замечательно, что я вас встретила, как замечательно. Я в Лос-Анджелесе на день, покажу вам мое чудо”. Сперва я подумал, что в город ангелов приехал мой давний друг и соавтор по Грибоедову Никита Михалков, с которым в последний раз я виделся в Каннах, где он получил Гран-при за фильм “Утомленные солнцем”. Горохова уверяла, что я сейчас увижу такое, от чего сойду с ума… Она повторяла: “Сойдете с ума”.

И вот мы заезжаем во двор большого склада. Похоже, что он имеет отношение к киностудии. Фанерные пальмы, коринфские колонны, огромный кит из пенопласта.

Галина ныряет в чей-то кабинет. Потом мы идем с усатым, похожим на хозяина ресторана “Мустаж” человеком по темному коридору, человек открывает дверь, мы входим и… От неожиданности я отпрянул… Никита Михалков – гиперреалистический шедевр из воска в натуральную величину – улыбается мне.

Человек, похожий на хозяина “Мустажа”, пытливо всматривается в меня. Узнаю ли я известнейшего русского режиссера? Только в Лондоне у мадам Тюссо я видел фигуры такого качества исполнения. Таксистка Горохова плакала, глядя на свою великую любовь из воска.

Я решил бежать. Я не сообщил Олесе Черненко, к которой приехал виолончелист, что увожу ее возлюбленного Анзора (боже, и он похож на восковую куклу) из Лос-Анджелеса. Это было жестоко с моей стороны, но я поступил именно так. Госпиталь помог в транспортировке спящего. В воздухе я думал о том, как перевозила таксистка Горохова свое “чудо”. Наверно, не самолетом, а в такси ехал мой друг Никита через всю Америку (хороший сюжет для арт-хаусного кино).

Не буду рассказывать о моей грузинской неделе. Скажу только, что Анзор проснулся в Анаре. Случилось это буднично и как в старом кахетинском анекдоте. Утром тетя-заика готовила на кухне хашламу – классическое блюдо: вареное коровье мясо с чесночным соусом. Запах хашламы вплыл в ноздри спящего. Он открыл глаза и сказал: “Хашлама”.

Я оставил американский урологический корсет на память Анзору, который решил отдохнуть в кругу своей печальной семьи, без находившихся в бегах отца и матери и двух братьев. На пятый день я уехал. У меня нет слов, чтобы объяснить, почему я так быстро ретировался (ужасное слово) из любимейшей моей Грузии. Я не знал, зачем лечу в Америку. Через плечо самолетной соседки я прочел в раскрытой книге такие строчки: “«Не хотите ли к нам присоединиться?» – спросил знакомый, повстречав меня после полуночи в почти опустевшем кафе. «Нет, не хочу», – ответил я”.

Я читал это когда-то. Через пару минут соседка приподняла обложку книги. Франц Кафка.

Хочется поставить точку в моем рассказе. Но кончать его именем великого писателя по меньшей мере претенциозно.

И я в небе между родной Грузией – неродной Америкой – тоже жирно-символично. Честно говоря, просто я соскучился по Милдред-авеню, по океану, по моим пешим прогулкам в одиночестве, по пустынным пляжам.

…Ночью я проснулся от хлесткого удара. Била Олеся. Потом были ее слезы. Было откровение, может быть, самое поразительное в этом рассказе. Олеся – мужчина. Всю жизнь мечтала стать женщиной и стала ею. Уже четыре года. А я отнял у нее (у него) единственную любовь!

Утром я долго разглядывал вспухшую щеку и нос, потом поднял листки, брошенные около унитаза в ванной. Это было домашнее задание Анзора “Постоянная тема в фильмах Вуди Аллена”, почерк мой: “… Вуди Аллен ищет любовь в самых неожиданных местах. Любовь к большому миру, к большим женщинам (все его любовницы выше его), к большим чувствам, к большим писателям (например, к Чехову), к большим режиссерам – Чаплину, Феллини, Бергману, любовь ко всем, кто по утрам едет в метро, кто пьет кофе в кофейнях, кто спит вечером перед телевизором, кто уходит под утро от любовницы, кто платит налоги, кто скрывает налоги, кто бегает трусцой, кто передвигается на костылях, кто обжирается, кто голодает, кто читает Шекспира, Фрейда, Кафку, кто читает по слогам, кто расписывает жизнь по минутам, кто не имеет часов, кто пишет стихи, кто черный, кто белый, кто желтый. И еще Вуди Аллен немножко смеется над всеми, а когда он не смеется, он сидит в углу ночного музыкального бара в клетчатой рубашке, больших очках и играет на флейте”.

В семь утра раздался звонок. Анзор сообщал, что приезжает в Лос-Анджелес четвертого декабря.

Как всегда, он отнял у меня сон. Мне снился стол, абажур, папин сахарный бюст, дом в Анаре, мои родители пьют чай. За окном идет снег, а во дворе я, только начавший бриться оболтус, катаюсь на коньках по замерзшей луже. Мама грызет папино сахарное ухо. От абажура льется мягкий свет. Этот сон я часто вижу в Лос-Анджелесе. Кристаллики сахара сверкают на маминых губах. Я – тот, что на коньках, – спотыкаюсь, падаю и ухожу под лед. Мама говорит папе: “Мальчик споткнулся”. Здесь я хотел поставить вторую точку… Но племянница киллера (не буду писать о ее возрасте и внешности, это авторская тайна) имела безрассудную смелость отнести в “Парамаунт” мой незавершенный вариант “Карабогаза”. Я ничего об этом не знал. Сегодня племяннице пришло письмо из студии. Вице-президенту Штайнеру понравилось эпическое творение мистера Клюквина, и он ждет его на деловой разговор…

И вот наконец-то финал, очень похожий на голливудский хеппи-энд. Мы с племянницей стоим в воротах “великой студии «Парамаунт»”.

Вперед, мистер Клюквин-Квирикадзе!

Вперед, без страха и сомнения!!!

Фотография 15. 1949 год