Вавилонская башня. Книга 2. Месть - Силвиу Абреу

Сказка окончилась утром. Селести наотрез отказалась ехать с Энрики за Гиминьи, наотрез отказалась ехать с ним в контору. И опять она просила его уйти, оставить ее в покое. Он смеялся, не верил ей, пытался дотронуться, прикоснуться, обнять — Селести оставалась неприступной.

— Забудь обо всем. Это был просто порыв. Ты красивый мужчина, я не могла тебе отказать. Но это больше не повторится. — Селести протянула ему перегоревшую лампочку. — Ночь кончилась, Энрики.

— Как забыть? Мы только что любили друг друга. Я еще пахну тобой. И ты мне не лгала, Селести. Нет, ты любила меня и желала, чтобы я любил тебя. Ты была моей целиком! Вся без остатка! Я это знаю!

Она обернулась, и он не узнал ее. На него смотрело не лицо прекрасной девушки, на него смотрело лицо много пожившей, много испытавшей и очень уставшей женщины.

— Уходи раз и навсегда!

Она распахнула дверь и вышла из квартиры.

Энрики догнал ее, схватил за локоть и силой усадил в машину. Они ехали к дому Марты и продолжали утренний разговор. Энрики не собирался расставаться с Селести так, как настаивала она. Любовь Селести — драгоценность драгоценностей, которую он так добивался и добился, по настоянию девушки превращалась в мыльный пузырь. Все усилия, все надежды были бесполезны. Рядом с ним сидела неприступная, ожесточенная женщина, упрямо твердившая лишь одно: «Пусти, пусти, пусти меня!»

На лужайке перед домом их встретили Марта и дети.

Энрики все еще сжимал руку вырывающейся Селести. Марта испуганно посмотрела на их разгоряченные взволнованные лица, побелевшие от усилий пальцы Энрики, удерживающие Селести.

— В чем дело, сынок?

Энрики нехотя разжал пальцы и отпустил Селести. Она рванулась к сыну и взяла его на руки.

— Сынок! Поехали домой!

Жуниор подошел к ней и громко спросил:

— Вы ругались с папой? Почему?

Селести ласково улыбнулась Жуниору, спустила с рук Гиминьи, потрепав его за вихор, нежно сказала:

— Нет, дорогой, мы не ругались. Просто твой папа хочет, чтобы все жили у него дома, чтобы все были вместе. Он считает, что так будет лучше. — Селести поцеловала Жуниора и, взяв за руку Гиминью, усадила его в машину. — Поехали, Энрики, — как ни в чем не бывало, сказал она.

Марта подошла к сыну и тихо спросила:

— Энрики! Что происходит?

— Ничего, мама! Все в порядке, все в порядке.

Отвезя Селести на новую квартиру, он приехал в контору и сразу же наткнулся на Анжелу.

Она кивком указала ему на кабинет Сезара, и Энрики, не заходя к себе, вошел к отцу.

Сезар сидел, склонившись над утренней газетой. Энрики глянул ему через плечо: отец читал очередную статью о взрыве Башни. Энрики пробежал ее: обвинения в адрес их компании, нападки на Сезара, якобы уклоняющегося от помощи пострадавшим и семьям погибших.

Сезар отшвырнул газету:

— Это непростительно! Преступник разгуливает на свободе, обвинение не вынесено, а я сижу со связанными руками и читаю эти грязные домыслы.

— А чего бы ты хотел? Чтобы Клементину, которого и так без конца поливает грязью бульварная пресса, сел за решетку только потому, что тебе он кажется виновным?

— Я хочу, чтобы его, наконец, посадили. Он опасный для всех, и, прежде всего для нас, человек.

— Но против него нет улик, папа! — Все еле сдерживаемое раздражение вдруг вырвалось наружу, и слова Энрики звучали вызовом.

— Значит, их надо найти! — Сезар хлопнул кулаком по столу и грозно посмотрел на строптивого сына.

Энрики в который раз выслушал знакомые слова о личной вражде, которую Клементину испытывает к нему, Сезару Толедо, и ко всей их семье. О том, что взорвано дело всей жизни и клиенты перестали доверять им. О том, что дела идут все хуже и хуже.

В конце концов, Энрики не выдержал и перебил отца:

— Папа, сначала мы говорим то, во что верим, а потом верим в то, что говорим. Объективно против Клементину нет улик, ищи хоть днем с огнем. Ты хочешь сфабриковать их? Это другое дело. Только помни, что расправа над Клементину никоим образом наши дела не поправит. Потому что истинный преступник не этот несчастный да Силва.

— Замолчи! — закричал Сезар. — Ты, мой сын, защищаешь преступника, убийцу, вместо того чтобы быть мне опорой, поддержать меня…

Энрики повернулся на звук открываемой двери. Вошла Анжела и, оглядев их раскрасневшиеся лица, спросила:

— Ругаетесь из-за Жозе Клементину?

— Мы больше не ругаемся, — веско сказал Сезар, — я требую от Энрики в самое кратчайшее время подготовить мою пресс-конференцию. — Сезар повернулся и, хлопнув дверью, вышел из кабинета.

Энрики, чувствуя себя полностью опустошенным, рухнул в кресло и закрыл руками лицо: силы покинули его, он готов был разрыдаться.

— Не кисни! — Анжела присела на подлокотник кресла. — Давно пора…

— Пожалуйста, без советов! — оборвал ее Энрики. — У меня раскалывается голова: все ужасно. А главное, Селести уезжает на дома. — Энрики опустил голову еще ниже и не видел, как победно сверкнули глаза верной подруги. Он лишь услышал ее ободряющий голос:

— Тебе так будет гораздо лучше, поверь мне…

Глава 5

Сезар покинул кабинет в бешенстве. Только не хватало, чтобы сын вставал против него в такой напряженный, ответственный момент. Но почему все разладилось в его жизни, почему он ищет и не может найти точку опоры для своей мятущейся души? Почему всё и все только раздражают его? Все чаще и чаще Сезару казалось, что все окружающие, сговорившись, действуют против него. «Все это нервы, нервы», — успокаивал себя Сезар, садясь в машину. Хотя причины душевного разлада были ему понятны, легче от этого не становилось. Его угнетала необходимость расставлять все точки над I в отношениях с Лусией, но оставаться в подвешенном состоянии он дальше не мог, да и не хотел мучить Лусию, которая, он это видел, страдала не меньше.

Все, что они умалчивали, обходили стороной в своем общении, после ночи, проведенной им с Мартой, со всей очевидной неотвратимостью встало перед ними и требовало разрешения. Решение пришло само, единственно верное, а потому неизбежное. Каждый из них пришел к мысли, что расставание неизбежно, но ни он, ни Лусия не могли смириться и до конца понять, как их чувство, выдержавшее испытание временем, вдруг обесценилось, перестало быть главным, ради чего они круто повернули свои судьбы навстречу друг другу.

Они были вместе, рядом изо дня в день, делили одну постель, ели за одним столом. То, к чему они так стремились, свершилось. Но чувство притупилось, а близость, душевная близость, которая сменяет пылкую страсть, где-то потерялась, до них не дошла.