Мера Любви - Франц Энгел

ГЛАВА XIV

О том, как Джованни просили о помощи

Буквально на следующий же день после отбытия разобиженного учителя латыни Хильдебранд, добрый старичок, прислуживающий Джованни, передал ему, что с ним хотят увидеться, тайно. Джованни лишь пожал плечами: «Что значит тайно?» Хильдебранд хитро сощурился и сделал жест, как будто откидывал назад косу, причем проделал он это весьма потешно, и Джованни с удовольствием бы посмеялся, если бы не озаботился больше прежнего: «Женщина, этого только не хватало».

Встречу устраивали дама и Хильдебранд. Прийти в дом епископа женщина постеснялась. Пришлось сделать так, чтобы она осталась в церкви после службы, собор заперли, а уж после Джованни вернулся поговорить с ней.

Дама оказалась не бедной, очень юной, моложе Джованни, и, что греха таить, довольно привлекательной. Джованни пригласил ее сесть на скамейку в правом приделе. Они уселись рядом, женщина робела: так неловко, новый епископ оказался слишком молод.

— Что случилось? — спросил ее Джованни по-французски. Женщина помялась еще немного, но юноша рядом с ней был так спокоен и доброжелателен, что она собралась с духом и на ломаном французском объяснила свое положение: она хотела развестись.

— Аннулировать брак, — поправил ее Джованни. Женщина кивнула.

— У меня нет власти совершить это, — ответил Джованни. Она опять кивнула: «Понимаю». Держалась, держалась и вдруг начала плакать навзрыд. Сквозь слезы сначала бормотала что-то, показавшееся Джованни бредом, но скоро ее слова сделались более связными. Женщина рассказывала, как дурно обращается с ней муж. Джованни дал ей платок. Он ее внимательно слушал, и она постепенно оставила стеснение. Она слишком нуждалась в том, чтобы выговориться.

— Ох, я бы сбежала, спряталась в какой-нибудь обители, — говорила бедняжка сквозь слезы, — но меня отыщут и вернут назад, а потом станет еще хуже.

Принимать обеты она не желала, самоубийство — смертный грех, а жить так дальше у нее не было сил. Муж не только бил ее, но еще и издевался над ней: связывал, запирал, морил голодом, насиловал. Несчастная едва могла это выговорить, но отчаяние придало ей сил, и она призналась, что муж изнасиловал ее палкой и от этого у нее случился выкидыш.

— Как странно… Ах, если б вы знали, как странно на него глядеть, он совсем бесчувственный какой-то, ладно бы в гневе прибил, за что-то, а то так… — она всхлипнула, не в состоянии подобрать нужных слов. — Может, в него злой дух вселился? Он не понимает, что делает?

Джованни физически ощутил ответ, даже вздрогнул перед его очевидностью: «Понимает». «Бесчувственный», — сказала женщина, и Джованни отчего-то вспомнились сетования святого Августина, что любой благоразумный и богобоязненный человек желал бы избавиться от «дрожи сладострастия» и владеть детородными органами совершенно бесстрастно, как рукой. «А лучше палкой», — с отвращением подумал Джованни. Тут же ему сделалось страшно от собственного цинизма. Зачем пришли ему на память слова Отца Церкви в такой момент? «Святой Августин имел в виду совсем не это,» — сказал он сам себе. Но любые оправдания оказывались на поверку настолько смехотворно бессильными, что больше походили на издевательства. Джованни с усилием разжал пальцы — он и не заметил, как впился ногтями в ладони, — безучастно посмотрел на ранки.

— Значит, у вас в браке детей нет? — спросил он. Женщина отрицательно покачала головой:

— Нет, Бог миловал, иначе с таким отцом… и крошкам бы моим не поздоровилось.

— Он знает, что вы обратились ко мне?

— Нет, нет, конечно! Узнает, такое устроит… — испуганно встрепенулась она.

— Я прикажу кому-нибудь передать ему, что хочу его видеть.

— Ох, пожалуйста, — женщина сползла со скамьи на пол, опустилась перед Джованни на колени, — не делайте этого, умоляю вас!

Джованни поднял ее, усадил обратно.

— Он ничего не заподозрит, я просто должен понять, что он за человек. Я вам обещаю, он не узнает о нашем разговоре.

Женщина не соглашалась, она была сама не своя от страха.

— Вы хотите избавиться от своего мужа? — спросил Джованни. Она только тяжело вздохнула.

— Если нет, я ничего не стану делать, и все останется как есть. Но если да, то я завтра же поговорю с ним и постараюсь разобраться.

Она вынуждена была сдаться.

— Вы можете куда-нибудь уехать на время? Она опять заплакала:

— Мне некуда от него деться, если бы хоть кто-нибудь мог мне помочь…

— А родители ваши?

— Отец мой меня стыдится, думает: бьет, значит заслужила. Никто мне не верит, все говорят: муж не может изнасиловать свою жену, не бывает, мол, такого…

— Тихо, тихо, я верю, — Джованни взял ее руку в свои, прошептал ей в самое ухо, — я верю вам.

Она всхлипнула и перестала плакать, у несчастной появилась надежда.

— Ступайте домой, не то вас хватятся, чего доброго, и делайте вид, словно ничего не произошло. Запомните, ничего не произошло, так?

— Так, — согласно кивнула она. — Спасибо вам!

Она склонилась над рукой Джованни и благоговейно приложилась к ней губами.

— Не за что пока. Вот разберемся, тогда будете благодарить, — Джованни поцеловал ее в лоб, как ребенка. — Ступайте с Богом.

Ночью Джованни не мог уснуть, он действительно поверил этой женщине, каждому ее слову. «И это называется законным браком? Ее надо спасать, я должен ее спасать! — Джованни перевернулся на другой бок, вспомнил о своей несчастной сестре. — Бедные, бедные женщины».

Как это случилось, неизвестно, Хильдебранд клялся всеми святыми, что был нем как могила, но назавтра весь Силфор обсуждал главную новость: жена мыловара Гильберта встречалась с епископом. Поэтому мыловар собственной персоной не замедлил явиться к Джованни без всякого приглашения и нагло потребовал объяснений. Джованни испытующе следил за каждым его жестом, спрашивая себя, мог ли этот человек совершать все то, о чем рассказывала вчера его бедная жена. Мыловар вел себя настолько развязно, что с ним было противно иметь дело. А так как на каждое действие закономерно существует противодействие, Джованни вдруг проявил неожиданную твердость. Даром, что он поначалу показался «оскорбленному супругу» беззащитным. Держался новый епископ не то чтобы самоуверенно, а даже, пожалуй, надменно, словно за его креслом стоял не один старый Хильдебранд, а. все ангельское воинство с тремя архангелами во главе.

Мыловар недурно понимал по-французски, и Джованни легко развернул разговор таким образом, чтобы грубияну самому пришлось оправдываться.

— Значит так, — уверенно отчеканил Джованни, смерив ледяным взглядом присмиревшего Гильберта, — отправьте вашу супругу погостить к ее родным, сегодня же. — Джованни поднял руку, пресекая попытку мыловара возражать. — Сегодня же, — повторил он, — и не вздумайте приближаться к этой женщине до тех пор, пока ваше дело не будет рассмотрено Святейшим Престолом. Только пальцем ее тронете, я вас подвергну аресту, — так звучало куда страшнее, чем «арестую», — и наложу на вас штраф, — так было куда весомее, чем «оштрафую».

Все произошло слишком быстро. По представлениям Джованни о правосудии следовало бы выслушать всех, кому было известно хоть что-то об отношениях между супругами, и в первую очередь мужа, каким бы мерзким типом он ни представлялся. Попытка мыловара устроить Джованни скандал, конечно, немало говорила о его повадках и даже о том, как он относится к жене, но лишь косвенно. С другой стороны, у Джованни не было оснований не доверять себе, скорее всего, он верно понял и оценил ситуацию. «А кто скажет правду? — спрашивал себя Джованни, — кто же в этом мире не то что говорит, думает, правду? Только тот, кому правда выгодна. В этой истории она, похоже, не выгодна никому, кроме несчастной женщины, которую я уже, слава Богу, выслушал».

Как бы то ни было, временем Джованни не располагал, пришлось отбросить сомнения и незамедлительно сесть за письмо в Папскую Курию. Это оказалось не сложно, именно по вопросам брака Джованни отвечал на своей защите. Сначала он написал черновик, потом переписал самым красивым почерком и остался весьма собою доволен. Дело в его изложении выглядело следующим образом: брак Гильберта, сына Герарда, мыловара, и Беатрисы, дочери Эрнольда, свободного держателя, не был осуществлен, и поэтому мог считаться не состоявшимся, доказательством чего являлось отсутствие у супругов потомства. Джованни подчеркнул, что Беатриса не девственна, но, тем не менее, в отношении ее со стороны мужа были совершены лишь развратные действия сексуального характера, осуждаемые Писанием, Отцами Церкви и церковными соборами, но ни в коем случае не имело места осуществление супружеского долга. Тяжелый юридический язык и множество цитат придавали письму весомости.

Джованни послал к жене мыловара одного из своих каноников, тот передал ей, что необходим человек для поездки в курию. Молодая женщина нашла такого человека, своего дальнего родственника, он забрал письмо. Джованни отправил его к своему дяде — миланскому архидьякону. В записке дяде он объяснял, что дело важное, и просил как можно скорее представить его к рассмотрению. Вдавливая свой епископский перстень в воск, Джованни представил себе, как вытянется лицо благообразного Роландо Буонтавиани, когда он прочтет, что понаписал его тихоня-племянник.