Чистая речка - Наталия Терентьева

Настроение было испорчено окончательно. Только что все было так хорошо. Веселухин пытался рассмешить меня, рассказывал какую-то несмешную ерунду, но я только покачала головой:

– Отстань.

– Ты что? – удивился Паша. – Обиделась на что-то?

– Обиделась, но не на тебя. Отстань. У тебя есть сигареты?

– Сигареты? Зачем тебе? Решила закурить? Нет, я не курю, меня рвет от сигарет.

– А, то-то я думала – почему никогда тебя с сигаретой не вижу? Думала – хорошо прячешься. А тебя, оказывается, рвет… Ты еще раз попробуй.

– Руся, ты что, заболела? – Веселухин попытался положить руку мне на лоб – он видел, что так воспитатели делают, когда боятся, что у нас жар.

Я отбросила его руку.

– Заболела.

– У тебя живот болит?

– У меня… – Я взглянула на него. Что он может понять? Мальчики такие примитивные. – У меня тоска, понимаешь? Болезнь такая.

– А… – Веселухин слегка растерялся. – А отчего это?

– Отчего…

Как расскажешь ему? Он мне, что, друг? Друг не запирается с Дашей Алёхиной в подсобке. Пусть сначала определится, кто ему друг, а потом я уже буду ему рассказывать.

Я решила позвонить Анне Михайловне. Я никогда ей раньше не звонила, возможно, на это уйдут все деньги. Ну и ладно.

– Да, Руся, здравствуй, у тебя все в порядке?

Я слышала, что Анна Михайловна очень удивилась.

– У меня… Да. А как у вас дела?

– У меня? Руся… У тебя точно все хорошо?

Я нажала отбой. Это бесполезно. У меня все плохо. То есть у меня все нормально, не хуже, чем вчера. Но вчера мне не казалось, что это плохо, а сейчас мне некуда деваться от себя самой, от своей тоски. Да, правильно я это назвала – тоска.

Я не поехала на танцы. Я видела, что звонил тренер, он не разрешает пропускать занятия просто так, но я отвечать не стала. Достала мамину фотографию, пошла во двор, у нас есть несколько мест, где можно уединиться, если, конечно, до тебя там уже кто-то не уединился. Я слышала, как Веселухин с Гошей искали меня после обеда, хотели вместе ехать на занятия, не нашли. Вот и хорошо. Не надо меня искать.

– Мама, почему так в жизни получается? Почему все относятся к нам, как к отбросам? Почему Машина мама не разрешает ей со мной дружить? Она ведь совсем меня не знает. Почему учителя даже не предполагают, что я тоже хочу учиться, что я ничем не хуже, чем домашние дети? Или я хуже, мама, скажи мне…

Что могла сказать мне мама? Я послушала – иногда мне кажется, что мама мне что-то говорит. Но сейчас я слышала только шум ветра в высоких деревьях за забором детского дома, громкие голоса – младшие вышли во двор гулять после обеда. Вот кто-то заливисто засмеялся, вот долго-долго тянул матерное слово…

Может быть, мы и правда хуже тех, других детей? Но ведь я десять лет жила дома и была, как они. И только около пяти лет живу здесь. Я не хочу быть отбросом. Я не хочу красить стены. Я не хочу быть пьяной в десять утра – я видела в городе строителей и девушек-малярш. Я хочу делать что-то другое в жизни, что-то интересное, сложное, нужное. Но прежде всего я хочу, чтобы ко мне относились, как относятся к домашним детям – ни за что, просто за то, что они приходят из дома. Даже если они врут, списывают, ругаются так же, как наши, – очень многие ругаются; если они курят тайком или смотрят в телефонах ролики про секс – все равно они лучше нас. Почему? Наверно, это закон природы.

Вот вырос мухомор около досок, на которых я сейчас сижу. Я пнула его ногой – чтобы маленькие не сорвали и не съели его. Они ведь знают, что грибы можно есть, некоторые даже сырыми. А мухомор совершенно не виноват, что он вырос. Может быть, он тоже хотел быть белым грибом или хотя бы груздем? А вырос мухомором. Вот и мы так. Вредные, ядовитые, нас надо пнуть ногой, чтобы мы не испортили жизнь окружающим.

Я прижала покрепче к себе мамину фотографию. Я не знаю, что сказала бы мне мама, если бы была жива. Наверно: «Хорошо, дочка, что у тебя есть я. Ведь есть дети, которым некому рассказать о своих бедах и тяготах. А ты всегда можешь прийти ко мне и рассказать обо всем, что тебя беспокоит и мучает». Меня бы ничего не мучило, если бы мама была жива, так мне кажется.

Я увидела, что мне звонит Анна Михайловна. И не стала отвечать.

Может быть, мне съездить в Москву на кладбище? Я ведь не была на маминой могиле с тех пор, как ее похоронили. Да, пожалуй, я так и сделаю. У меня есть деньги, я могу купить билет, могу попробовать и без билета добраться, наши уже так ездили в Москву. Главное – найти то кладбище и там мамину могилу. Придется звонить папе.

Я проверила свой счет – да, мне хватит денег. Я знаю, если класть в месяц много денег на телефон, то можно общаться бесконечно, не думая, сколько ты проговорил. Можно даже смотреть фильмы в Интернете и всякие интересные программы, если телефон хороший.

– Папа…

– Леночка?!. – папа аж вскрикнул, услышав мой голос, так удивился, как будто я позвонила ему с другой планеты. – Что?! Что такое случилось?

Он говорил как-то… преувеличенно громко, странно.

– Папа, я хотела узнать, как называется кладбище…

– Кладбище?..

– Да, на котором похоронена мама. Я знаю, что это где-то в Москве, там, где и бабушка. Мы с мамой ездили туда. Но я помню только дорогу от метро. А какое метро – я не знаю. И на какой автобус садиться, тоже не знаю.

– Леночка? Ты здорова? Тебя кто-то обидел? Тебя избили?

– Папа… – Я не могла понять, почему он так странно со мной сейчас разговаривает.

То есть… Я, кажется, поняла. Ведь мне казалось, когда папа приезжал ко мне во второй раз, это было этим летом, что он как-то очень похож на нашего сторожа дядю Гришу, который часто бывает пьян.

У него хороший характер, он мирный и даже приятный человек, но он любит выпить. Дядя Гриша дружит с нашей поварихой тетей Таней, поэтому он всегда сыт. И частенько сидит с бутылкой. Все к этому привыкли и не обращают внимания. Тем более что дядя Гриша никогда не напивается до того, чтобы упасть или разговаривать на каком-то непонятном языке, как бывает с мальчиками.

Года два назад старшие мальчики так напились, что один рвал траву за домом и ел ее, наталкивал полный рот, жевал, его рвало, а он снова ел. Правда, воспитатель потом сказала, что так животные, например, коты, очищают себе желудок – специально что-то такое съедают, чтобы их вырвало. Но тот мальчик ел траву с аппетитом, как будто это тушеное мясо или вкусный пирог. А другой пытался открыть стенку – он думал, что у него в руке ключ, он всовывал невидимый ключ в стену дома и открывал ее. Она не открывалась, он плакал, бил ее ногой и снова открывал, открывал, пока не упал. Ударился головой, у него потекла кровь, а он так и заснул. Потом их возили даже в больницу, они лежали под капельницами, потому что никак не могли прийти в себя на следующий день – их рвало, они говорили какую-то ерунду.

Лерка рассказывала, что они специально так себя ведут, чтобы попасть в больницу. Только что хорошего в больнице – я понять не могу. Думаю, она придумывала, она вечно любила как-то отличиться, выставиться вперед. И тогда всем было страшно и любопытно, а она ходила и объясняла, что они просто притворяются. Но я-то отлично помню, я видела, что им было очень плохо, так не сыграешь.

А дядя Гриша всегда дружелюбно разговаривает, смеется, может чем-то угостить, правда, у него не бывает конфет. Но он может дать котлету, чищеную морковку, яблоко – все, чем его снабжает тетя Таня. Я не сижу с ним, потому что от него очень плохо пахнет, а у меня обостренный нюх. Но многие дети любят сидеть с ним, о чем-то говорить. Дядя Гриша может им спеть – у него есть баян и старая балалайка. Песни его я тоже люблю слушать, но на расстоянии, чтобы не доносился запах перегара и еще чего-то неприятного, от чего мне становится тягостно на душе. Запахи ведь сильно влияют на настроение.

Да, точно, папа сейчас говорил, как дядя Гриша, очень похоже.

– Папа, как называется кладбище, где похоронена мама?

– Леночка! Леночка! Ты же моя дочка… Ты моя дочка… Прости меня, Леночка! Как ты там живешь в детском доме, а? – Я услышала, как папа всхлипывает. – Сирота… Что же ты такая сирота… Я же твой папка… Как же…

– Папа, – повторила я спокойно, но как можно понятнее, – вспомни, как называется кладбище, где похоронена мама? На какую букву начинается?

Я успела посмотреть в Интернете, что в Москве не так много кладбищ, и есть кладбища, на которых уже не хоронят, а если хоронят, то только очень знаменитых людей. И я точно помню, что там было рядом метро, мы ехали на автобусе, но не очень долго, значит, это было в Москве, а не в пригороде.

– Леночка!.. Бедная моя девочка! У тебя умерла мама… – продолжал всхлипывать папа. – Очень трудная жизнь, дочка… Очень трудная… Все меня подставили, все… И Генка, и Серега, друзья, называется… Дочка… нет правды, нет!..