Теория и практика детского психоанализа - Анна Фрейд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вас удивит, что я в этом случае вызвала состояние, изначально имевшее место у маленькой девочки, страдавшей неврозом навязчивости: расщепление в собственном эго ребенка. Точно так же и в другом случае с семилетней невротичной капризной девочкой мне пришлось прибегнуть к такому же приему после длительного подготовительного периода, весьма аналогичного вышеописанному случаю. Я отделила от ее эго все дурное в ней, персонифицировала его, дала ему собственное имя, противопоставила ей и добилась, наконец, того, что она стала мне жаловаться на созданную таким образом персону и поняла, насколько она страдала от нее. Рука об руку с возникшим таким образом сознанием болезни приходит доступность ребенка анализу.
Но здесь мы не должны забывать о другом препятствии. Я имела возможность подвергнуть длительному анализу очень одаренного и способного ребенка: ту описанную выше восьмилетнюю девочку, которая отличалась чрезмерной чувствительностью и которая так много плакала. Она искренно стремилась стать другой, она имела все данные и все возможности, чтобы использовать проводимый мною анализ. Но работа тормозилась всегда на определенном этапе, и я уже решила, что можно довольствоваться теми небольшими результатами, которых мне удалось добиться: исчезновением самых мучительных симптомов. Тогда обнаружилось, что нежная привязанность к няне, относившейся отрицательно к предпринятому анализу, и была той именно преградой, на которую наталкивались наши старания, как только мы действительно начинали проникать вглубь. Хотя она питала доверие к тому, что выяснялось при анализе, и моим словам, но только до известного предела, до которого она позволяла себе это и за которым начиналась ее преданность няне. Все, что выходило за этот предел, наталкивалось на упорное и непреодолимое сопротивление. Она воспроизводила таким образом старый конфликт, который имел место при выборе между жившими отдельно друг от друга родителями и сыграл большую роль в ее развитии в раннем детском возрасте. Ho и это открытие мало помогло делу, так как нынешняя ее привязанность к воспитательнице была весьма реальна и обоснована. Я начала упорную и настойчивую борьбу с этой няней за расположение ребенка. В этой борьбе обе стороны пользовались всеми доступными средствами; я старалась пробудить в ней критику, пыталась всколебать ее слепую привязанность и стремилась использовать малейший конфликт, какие ежедневно бывают в детской, так, чтоб он расположил ребенка на мою сторону. Я заметила свою победу, когда маленькая девочка, рассказывая мне однажды об одном таком волновавшем ее домашнем инциденте, закончила свой рассказ вопросом: «Думаешь, она права?». Вот когда анализ проник в более глубокие слои ее психики и получил самый впечатляющий результат из всех приведенных здесь случаев.
В данном случае было нетрудно решить вопрос: допустим ли такой образ действий, как борьба за расположение ребенка? Влияние воспитательницы, о которой идет речь, было неблагоприятным не только для анализа, но и для общего развития ребенка. Но представьте себе, в какое затруднительное положение вы попадаете, когда вашим противником является не чужой человек, а родители ребенка. Или когда вы стоите перед вопросом: целесообразно ли ради успешной аналитической работы лишать ребенка влияния, благоприятного и желательного в других отношениях. Мы еще вернемся к этому вопросу при рассмотрении вопроса о практике проведения детского анализа и об отношении его к окружающей ребенка среде.
Я заканчиваю эту главу двумя небольшими сообщениями, из которых вы увидите, насколько ребенок может постичь смысл аналитической работы и терапевтической задачи.
Лучший пример — неоднократно упоминавшаяся здесь маленькая девочка, страдавшая неврозом навязчивости. Она рассказывала мне однажды о необыкновенно благополучном исходе ее борьбы со своим чертом и неожиданно потребовала признательности с моей стороны. «Анна, — сказала она, — разве я не сильнее своего черта? Разве я не могу сама с ним справиться? Ты, собственно, не нужна мне для этой цели». Я полностью согласилась с ней. Разумеется, она гораздо сильнее его и может обойтись без моей помощи. «Но ты мне все-таки нужна, — сказала она, немного подумав. — Ты должна помочь мне, чтобы я не была так несчастна, если я должна быть сильнее его». Я думаю, что и от взрослого невротика нельзя ожидать лучшего понимания той перемены, на которую он надеется в результате аналитического лечения.
Второй случай. Мой десятилетний пациент, которого я так подробно описала, находясь на более поздней стадии анализа, вступил однажды в приемной в разговор с взрослым пациентом моего отца. Тот рассказал ему, что его собака растерзала курицу и он, хозяин собаки, должен был за нее заплатить. «Собаку следовало бы послать к Фрейду, — сказал мой маленький пациент, — ей нужен анализ». Взрослый ничего не ответил, но впоследствии выразил свое крайнее неодобрение. Какое странное впечатление сложилось у этого мальчика об анализе! Ведь собака не больна. Собаке захотелось растерзать курицу, и она сделала это. Я отлично поняла, что мальчик хотел сказать этим. Он, должно быть, подумал: «Бедная собака! Она так хотела бы быть хорошей, но в ней есть что-то, заставляющее ее поступать так жестоко с курами».
Вы видите, что у маленького запущенного невротика вместо сознания болезни легко возникает сознание испорченности, которое становится, таким образом, мотивом для проведения анализа.
Лекция вторая. Приемы детского анализаЯ допускаю, что мои последние выводы произвели весьма странное впечатление на практических аналитиков. Весь арсенал изложенных мною приемов во многом противоречит правилам психоаналитической техники, которыми мы до сих пор руководились.
Рассмотрим еще раз мои приемы. Я обещаю маленькой девочке, что она выздоровеет: при этом я исхожу из тех соображений, что нельзя требовать от ребенка, чтобы он пошел по неизвестной ему дороге с незнакомым ему человеком к цели, в которой он не уверен. Я исполняю его очевидное желание зависимости от авторитета и уверенности в успехе. Я открыто предлагаю себя в союзники и вместе с ребенком критикую его родителей. В другом случае я веду тайную борьбу против домашней обстановки, в которой живет ребенок, и всеми средствами домогаюсь его любви. Я преувеличиваю опасность симптома и пугаю пациента для достижения своей цели. И, наконец, я вкрадываюсь в доверие к детям и навязываю себя им, хотя они уверены, что отлично могут справиться и без меня.
Куда же исчезает предписанная аналитику строгая сдержанность, осторожность при обещании пациенту возможности выздоровления или даже только улучшения, его абсолютная выдержанность во всех личных делах, полная откровенность в оценке болезни и неограниченная свобода, которая предоставляется пациенту, в любой момент прекратить по своему желанию совместную работу? Хотя мы поддерживаем представление о такой свободе и у маленьких пациентов, но это остается в большей или меньшей степени фикцией: приблизительно так же обстоит дело и в школе. Если принять всерьез вытекающую отсюда свободу действий, то, по всей вероятности, на следующий день все классы бы опустели. Я защищаюсь от возникшего, вероятно, у вас предположения, что я поступила таким образом вследствие незнания или нарочитого пренебрежения правилами психоаналитической техники. Я полагаю, что я развила лишь в большей степени основные элементы тех приемов, которыми пользуетесь вы все по отношению к своим пациентам, не акцентируя этого. Может быть, я в своей первой лекции несколько преувеличила разницу между первоначальной ситуацией ребенка и взрослого. Вы знаете, как скептически мы относимся в первые дни к решению пациента лечиться и к тому доверию, которое он питает к нам. Мы опасаемся, что можем потерять его еще до начала анализа, и обретаем прочную почву для наших действий только тогда, когда мы вполне уверены в том, что возникла ситуация переноса. В первые дни с помощью ряда приемов, мало чем отличающихся от длительных и необычных приемов, применяемых мною в работе с детьми, мы действуем на него почти незаметно, так, чтоб не было никаких особых усилий с нашей стороны.
Возьмем, например, депрессивного, меланхоличного пациента. В действительности аналитическая терапия и техника не предназначены для таких случаев. Но там, где такое лечение предпринимается, необходим подготовительный этап, в течение которого мы пробуждаем в пациенте интерес и мужество, необходимое для аналитической работы, ободряя его и вникая в его личные потребности. Приведем еще один пример. Как вам известно, правила психоаналитической техники предостерегают нас от того, чтобы приступать слишком рано к толкованию сновидений и не посвящать таким образом пациента в его внутренние процессы, которые еще непонятны ему и которые могут вызвать у него только протест. Однако, если мы имеем дело с умным, образованным, скептически настроенным больным, страдающим неврозом навязчивости, то нам даже бывает приятно преподнести ему сразу же в начале лечения особенно красивое и убедительное толкование сновидения. Этим мы его заинтересовываем, удовлетворяем его высокие интеллектуальные запросы и, в сущности, делаем то же самое, что и работающий с детьми аналитик, демонстрирующий маленькому мальчику, что он умеет показывать с помощью бечевки более интересные фокусы, нежели сам ребенок. Точно так же существует аналогия в том, что, имея: дело с капризным и запущенным ребенком, мы становимся на его сторону и выражаем готовность помочь ему в борьбе с окружающим миром. Мы показываем также и взрослому невротику, что хотим помочь ему и поддержать его, и при всех семейных конфликтах мы всегда принимаем его сторону. Следовательно, и в данном случае мы становимся интересными и полезными для него людьми. Вопрос о влиянии сильной личности и авторитета тоже играет здесь важную роль. Наблюдение показывает, что на первых этапах анализа опытному и пользующемуся всеобщим уважением аналитику гораздо легче удержать своих пациентов и предотвратить их «бегство», чем молодому начинающему аналитику. Первому не приходится испытывать на себе во время первых сеансов стольких проявлений «отрицательного переноса», проявлений ненависти и недоверия, как последнему. Мы объясняем себе это различие неопытностью молодого аналитика, недостатком такта в обращении с пациентом, его поспешностью или слишком большой осторожностью в толкованиях. Однако я полагаю, что в данном случае следовало бы принять во внимание исключительно внешний фактор, связанный с авторитетом. Пациент спрашивает себя и не без основания: что это за человек, который претендует на то, чтобы стать таким огромным авторитетом? Дает ли ему право на это его положение в обществе или отношение к нему других людей? Мы не должны трактовать это однозначно как оживление старых импульсов ненависти; в данном случае мы имеем дело скорее с проявлением здорового, критического ума, дающего знать о себе перед тем, как пациент попадает в ситуацию аналитического переноса. При такой оценке положения вещей аналитик, пользующийся известностью и уважением, имеет те же преимущества, что и работающий с детьми аналитик, который сильнее и старше, чем его маленький пациент, и который становится сильной личностью, исключая всякие сомнения, если ребенок чувствует, что его родители ставят авторитет аналитика выше своего.