Т-а и-та - Лидия Чарская

— Mesdames, — встревоженная полученным известием, крикнула, вбегая на кафедру, Ника, — mesdames, нужно кому-нибудь идти в сторожку. Т-а и-та больна. Вот записка.

— Т-а и-та? Кто это такой? — спросила Балкашина.

— Неужели не догадываетесь, — сердито ответила Ника.

— А! Т-а, это — Тайна, а и-та — это института! — хлопая в ладоши воскликнула Шарадзе, довольная своей находчивостью. — Значит, это наша Тайна больна?

— Да, да, да! И Севилья из предосторожности написала «Т-а и-та», чтобы никто не догадался… Тайна больна, — продолжала Ника. — Надо ее сейчас навестить… Мы пойдем к ней на этот раз только двое: я и Валя Балкашина. Она кое-что смыслит в лечении. Так будет безопаснее. Да и двое мы не потревожим малютку. Ах, подумать страшно, чем и как она больна. Пойдем скорее к ней, Валя!

Худенькая девушка бессильно кивает головой, потом, приподняв крышку пюпитра, долго копошится у себя в ящике. Слышится звон склянок… Бульканье капель, какой-то шорох…

— Ну что, Валерьяночка, идем?

— Конечно, Ника, конечно…

— Только возвращайтесь скорее, mesdames. Не мучайте, — слышатся вокруг них взволнованные голоса остальных воспитанниц. — А то мы тут, Бог знает что будем думать о болезни Тайны. Мучиться, волноваться.

— Да поцелуйте ее от тети!

— От дедушки!

— От мамы!

— От тети!

— И от меня!

— И от меня!

— Ото всех, ото всех поцелуем, не беспокойтесь, — спешат Ника и Валя заверить в один голос подруг.

— От меня увольте, пожалуйста, не надо, — брезгливо тянет Лулу Савикова.

— Ах, пожалуйста, не трудись. Очень нужны Тайночке твои препротивные поцелуи!.. — неожиданно вспыхивает Баян.

— Какое выражение. Fi donc!16 Стыдитесь, Баян, — жеманно поджимая губки, цедит Лулу, и все ее худенькое продолговатое лицо изображает пренебрежение и брезгливость.

— Ну, уж молчите, m-lle Комильфо, не до выражений тут, когда Тайночка больна, — сердится пылкая Шарадзе.

— Какое мне дело до нее… — пожимает снова Лулу плечами.

— Конечно, тебе нет дела до Тайны… Ты ее мачеха, ты ее не любишь нисколько… — горячится Золотая Рыбка, и глаза ее загораются и сверкают, как угольки. — И за это тебя ненавижу, да, ненавижу, прибавляет она совсем уже сердито.

— Какие у вас грубые манеры, Тольская, — презрительно бросает Лулу.

— Зато есть сердце, — вступается за подругу Хризантема, — а у тебя, вместо сердца, кусок приличия и больше ничего.

— Да не ссорьтесь вы, mesdam'очки! Брань и ссоры — ересь и грех, противные Богу, — стонет со страдальческим лицом Капа Малиновская.

— Mesdamts, довольно. Мы идем.

И Ника Баян с Валей Балкашиной, взявшись под руку, исчезают из класса.

В среднем классном коридоре все тихо и пустынно в этот вечерний час. Двери всех отделений закрыты плотно. Институтки всех классов погружены в приготовление уроков к следующему дню. Только за колоннами на площадке лестницы, у перил, мелькает какая-то серая фигура.

— Это Стеша… Бежим к ней… От нее узнаем все. Очевидно, она нас здесь поджидала, — срывается с губ Баян, и она стрелой мчится на лестницу.

— Стеша! Милая! Голубушка! Что с Тайночкой? Говорите, говорите скорее, не мучьте… — лепечут чрез минуту, перебивая одна другую, Ника и Валя.

Глаза у Стеши заплаканны. Кончик вздернутого носа покраснел и распух от слез.

— Барышни… Милые барышни… Мамзель Баян… Мамзель Балкашина… Несчастье с Глашуткой нашей… Уж такое несчастье!.. Уж как и сказать, не знаю!.. — всхлипнула Стеша, утирая передником лицо.

— Ну же! Ну! Какое несчастье? Говорите скорее.

— Отравилась Глашутка наша, — чуть слышно лепечет Стеша.

— Отравилась! Господи! Что еще! Каким образом?

Но Стеша молчит, не будучи в силах произнести ни слова, и только тихо, жалобно плачет.

Ника Баян с выражением ужаса смотрит на Валю. А у той разлились зрачки, и глаза округлились от испуга.

— Господи! Отравилась! Этого еще недоставало? Скорее, скорее к ней!

Снова схватились за руки и мчатся по лестнице вниз. И кажется, теперь никакая сила не сможет их остановить.

Уже за несколько саженей до сторожки девушки поражены тихими, жалобными стонами, несущимися оттуда.

Не теряя ни минуты, они мчатся к сторожке.

— Отворите, Ефим, это мы! Отворите! — стучит Баян у двери в каморку.

В тот же миг поворачивается ключ в замке, щелкает задвижка, и девушки входят в каморку.

Их встречает испуганный, взволнованный Ефим. Очки сползли у него на кончик носа. Старые близорукие глаза бегают из стороны в сторону.

— Голубчик Бисмарк, что случилось?

— Да плохо, барышни. Дюже плохо… Думаю ее к ночи в больницу везти… Как поулягутся все, проскочим как-нибудь задним ходом, — говорит он, тихим убитым голосом.

— В больницу? Ни за что!

Этот крик вырывается так непроизвольно и громко из груди Баян, что и старик Ефим и Валя Балкашина шикают и машут руками.

— А как же быть-то иначе? А коли помрет Глашутка-то? Куды я с мертвым-то телом денусь? — снова глухо произносит Ефим.

Жестом отчаяния отвечает ему Ника и проходит за ситцевую занавеску. Там, раскидавшись на постели, в жару мечется Глаша. Глаза ее странно блестят. Личико вытянулось и заострилось за несколько часов страданий. Ручонки судорожно дрожат, конвульсивными движениями пощипывая край одеяла.

С невыразимой нежностью склоняется над пышущим жаром личиком Ника Баян.

— Детка моя… Тайночка милая. Ты узнаешь свою бабушку Нику?

Глаза Глаши широко раскрыты. Запекшиеся губки тоже… Из тяжело дышащей груди вырываются звуки, похожие на свист. Она как будто видит и не видит склоненное над ней с трогательной заботой личико.

Ефим говорит в это время Вале:

— Уж такая напасть, такой грех, не приведи Господи. Взял я это газету после обеда… Дай почитаю, думаю… Что там у сербов делается да что господин король Фердинанд у братушек наших болгар. Опять же император Вильгельм заинтересовал меня своей политикой… А эта проказница, прости Господи, банку-то, что ей нынче с помадой барышня Лихачева подарили, утащила за занавеску, помаду-то всю выцарапала из банки, на булку намазала, ровно масло какое, да и съела… Ну, как тут не отравиться да не помереть… Часа не прошло, как начались колики да рвота. Плачет, стонет, мечется, того и гляди, весь институт переполошит. Уж я и так и этак… Понятно, в толк; не берет. Куда ей бедняжке…

— Господи! Господи! — вздыхает с отчаянием Валя. — Как страдает бедняжка Тайна!.. Постараюсь хоть как-нибудь, успокоить ее… — и, проворно вынимая из кармана пузырек с каплями, Валя требует воды и рюмку и, отсчитав ровно десять капель, подносит рюмку к запекшемуся ротику Глаши.

Но той не проглотить лекарства. Она закидывает голову назад. Белая пена выступает у девочки на губах. Из маленькой грудки вырывается хрип.

— Она умирает! — с ужасом шепчет Ника.

— Эх, барышни, говорю я: в больницу ее надоть… Не то и себя и меня, старика, погубите…

И седеющая, остриженная коротко по-солдатски голова Ефима с сокрушением покачивается из стороны в сторону.

Все трое стоят безмолвно и смотрят в изменившееся личико больной. Первая приходит в себя Ника.

— Наверное, все произошло оттого, что она проголодалась… Мы виноваты во всем, мы не сумели доставить ей нынче обед. И она… Она набросилась с голоду на эту гадость — помаду… — с большим трудом произносит, волнуясь, Ника.

— Ну, уж неправду изволите говорить, барышня, сыта она у меня завсегда бывает… — вступается Ефим. — И щи, и кашу вместе хлебаем. Уж такая, стало быть, проказница она: что ни увидит, все в рот тащит, не догляди только.

Глухой стон срывается с запекшихся губок больной. Обе девушки кидаются к Глаше и склоняются над ней.

— Тайночка… Милая Тайночка, тебе очень больно, да?

В ответ звучит новый стон, и конвульсивные движения крохотных ножек красноречивее всяких слов говорят о непосильных страданиях ребенка.

— В больницу бы… — снова робко заикнулся Ефим.

— Нет! — резко и властно срывается с уст Ники. — Не пушу я Тайночку нашу ни за что в больницу. А доктора привести сюда надо, непременно сюда, — неожиданно прибавляет она.

— Да как же его достать-то?

— Я уж знаю, как. Нашла выход. Слава Богу! — Лицо Ники внезапно принимает выражение решимости. Заметная черточка намечается между бровей.

— Валя, останься здесь и жди моего возвращения. Ручаюсь, что через час здесь будет доктор и спасет нашу крошку, — обращается она уверенным тоном к Балкашиной и, бросив тревожный взгляд на больную малютку, выскальзывает за дверь быстро и неслышно…

Теперь Ника быстро шагает с опущенной на грудь головой по нижнему коридору, поднимается во второй этаж, вступает в классный коридор, минует стеклянную дверь своего выпускного класса и останавливается у порога второго.