У чёрного моря - АБ МИШЕ

- Женя, что случилось? - испуганно спросила бабушка.

Мама шевельнула бескровными губами: - Война...

И замолчала. И бабушка замолчала. Деда дома не было. Шимеку мелькнулось, что война - это здорово, играть в войну и то интересно, а тут взаправду... Но что-то больно мрачно молчали взрослые...

22 июня 1941 года. Жизнь сломалась.

То есть как это?.. Только что ведь сиял мир, только что подкрепила его дружба Сталина с Гитлером, на польской крови настоянная, но то чужая кровь, не наша, а наша, от “ежовщины”, вроде перестала литься, полегчало, “жить стало лучше, жить стало веселее” - улыбаясь, сообщил народу вождь. “Ямаленькая девочка, играю и пою, я Сталина не видела, но я его люблю”, - пела детсадовская подруга Шимека Милечка. И глядела на Шимека с искорками.

Милечка про любовь, а взрослые... Только что пели-орали “Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим” - и здрасьте вам, вот он, фронт, всё ближе, и висят над Одессой немецкие бомбардировщики, на улицах громоздят баррикады, уходят мужчины на войну, и кто сумел - эвакуируется.

       Сергей Сушон, тогда 13-летний (из интервью): “Незадолго перед войной заключили пакт о ненападении с Германией. В одесском порту стояли немецкие корабли с грузами для Германии: зерно, свинина и так далее. Прекратилась антифашистская пропаганда. С немцами дружба, а если что и вдруг война, то ведь как говорили? “Мы победим, через две недели поднимется за нас немецкий рабочий класс, будет революция в Германии, война кончится. Одессу вообще бомбить не будут, потому что в Одессе лучший в мире оперный театр”. И действительно месяц не бомбили, а через месяц началось.

Первые бомбы попали в наш двор, рядом с оперным театром, и мы увидели первого мёртвого, соседского дедушку”.

В Одессе, словно похеренной полосками бумаги, наклеенными на оконные стёкла (чтобы не лопались от взрывной волны), Шимек с мамой при первом налёте сбежали в бомбоубежище - подвал под домом, тесный от раскладушек и скамеек, от сидящих и лежащих на них жильцов. Тусклая желтизна лампочек, свисающих с потолка на грязных мятых перевитых электрошнурах, спёртость испарений и дыханий, детский плач и нервное молчание взрослых - уныние и страх... Мама после первого же самозаточения здесь объявила: “Ноги моей тут больше не будет! Чем погибать заваленными, уж лучше умереть на воздухе”.

У деда вообще и в мыслях не было бомбоубежища: ему да подчиняться каким-то воздушным босякам? Забиваться в крысиный подвал или, словно клопы, в “щели”? Название-то какое насекомое у этих дурацких ям, от осколков прикрытых сверху чем придётся! Бабушка, естественно, была всегда при деде. Они и не спускались со своего четвёртого этажа. Но дочь с внуком заставляли прятаться: кто ж ребёнком рискует?

Мама нашла выход: подворотня. Там пережидали бомбёжку все достаточно храбрые, чтобы стоять под бомбами, или слишком боящиеся оказаться под развалинами

Из архивов:[3]

“Акт 12, 23 июля 1944 года

УБИТЫ ПРИ БОМБЁЖКЕ

Мы, нижеподписавшиеся Члены Районной Комиссии Содействия Чрезвычайной Государственной Комиссии по расследованию зверств... [перечисляются фамилии] и свидетели очевидцы [перечисляются]составили настоящий акт в том, что при бомбардировке г. Одессы немецкой авиацией 23 июля 1941 г. в 2 часа ночи в дом по ул. Канатной угол Ремесленной попали 2 бомбы. Убито 200 человек (мужчин, женщин и детей), фамилии которых установить не удалось.

(подписи)”

“Акт 19, 25 августа 1944 г.УБИТЫ ПРИ БОМБЁЖКЕ

Мы, нижеподписавшиеся Члены Районной Комиссии Содействия Чрезвычайной Государственной Комиссии по расследованию зверств... составили настоящий акт в том, что во время бомбардировки г. Одессы немецкой авиацией 26/У111-41 г. в дом № 13 по ул. Пушкинской, где... жил поэт Александр Сергеевич ПУШКИН, сброшены бомбы. Под развалинами и от осколков погибло 170 человек, фамилии которых установить не удалось.

(подписи)”

Леонид Сушон, младший брат Сергея, тогда 10-ти лет (здесь и далее из книги “Транснистрия: евреи в аду”): “Главное и обидное попадание - в дом, где раньше жил сам он - Пушкин... На другой день я отправился туда... Виднелись руины - обломки стены на втором этаже, обстановка комнаты с развороченной мебелью, с остатками одежды и какими-то книгами...

... мне показалось, что передо мной - самое страшное, что могли совершить фашисты. Шутка ли - посягнуть на такую народную святыню!”

Из именных Листов (анкет) на погибших одесситов и примечаний к Листам (архивы израильского Мемориала Яд ва-Шем):

“Бронфман Исак, 1924 г.р., школьник, погиб при бомбардировке г. Одессы, 1941 г.”

“Кигель Перец, 63 г., рабочий с Молдаванки, погиб на фронте”.

“Шварцман Яков, профессор-кардиолог, 50 лет, при эвакуации фашистская армия догнала на Кавказе, выкачали кровь у него для переливания немецкому офицеру”.

“Шварцман Кися (жена Якова), 50 лет, при эвакуации на Кавказе уходили пешком, немецкая армия догнала, убили после издевательств”.

“Юдковская Мария, 20 лет, работала медсестрой в госпитале, подбирала раненых на фронте в районе г. Одессы; до последнего дня боёв оставалась в госпитале, где оказывала первую помощь раненым и отправляла их самолётами в тыл для лечения, попала в оккупацию, убита”.

Шимеку июль слаще всех месяцев, у него день рождения в июле. Но в тот год горько чуялось, что в обложенной врагом Одессе не до именин. Шимеку исполнялось целых семь, и он уже соображал не задумываться над злодейством судьбы. Только пару раз припомнилось, как на его именины у бабушки с дедушкой собирались их дети с семьями, благоухала фаршированная рыба, внуки, заведясь от предпраздничной суеты, носились в тесноте между ног взрослых и ножек стола, ссорились и мирились на бегу, трепетно ждали момента, когда дядя Йося соберёт на углу стола стаканы, раскупорит бутылки с газированной водой, называемой на французский лад “ситро”, и прокричит: “Кому пить? Налетай, жмурики! Только берегись: ситро мокрое!” - и осатаневшие от суеты дети в захлёбе визга и восторга будут опиваться сладкой сельтерской водой, вскипающей газовым колотьём на языке.

Дядя Йося - с детских лет бабушкина главная морока, чахоточный младший сын, вопреки приговору врачей спасённый ею с помощью легендарного народного средства - собачьего жира, оздоровлённый до того, что за неуспеваемость и хулиганство был изгнан из гимназии бесповоротно, без права поступления (называлось “с волчьим билетом”) и только что чудом “мальчик из приличной семьи” не свихнулся к “босякам”, удержался, а там, слава богу, постепенно отрешился от грехов молодости, преобразился ходом-бегом жизни в просто счетовода и вот теперь ушёл на фронт в первые дни войны и пропал тут же под Одессой неизвестно как...

Из Листов:

“Бранденбургский Исаак, 1901 г.р., счетовод, фронт, пропал без вести под Одессой, 1941 г.”.

“Ройтман Фаня, 45 лет, погибла в 1941 г. в отряде по защите г. Одессы”.

“Серебрянников Лазарь, 42 года, директор обойной фабрики, был освобождён от воинской обязанности, но отказался эвакуироваться и записался в рабочий батальон по защите Одессы и погиб под Одессой в 1941 г.”.

“Яровой Анатолий, 1906 г.р., (экономист) рядовой, погиб при защите Одессы, 1941 г.”.

С. Сушон: “Когда начались бомбёжки, мы с бабушкой и братом поселились на Среднем фонтане, на даче папиного товарища, который эвакуировался. Там я сачком, как бабочку, поймал листовку: “Одесса уже в окружении. Бейте жидов и политработников”. Принёс бабушке, она сказала: “Никому не рассказывай про это”. Потому что за распространение могут арестовать”.

В Одессе тогда боялись: диверсантов, не затемнённых ночью окон, слухов и паники, которую могли вызвать правда о фронте, и правда об эвакуации, и правда об евреях.

С. Сушон: “На даче, где мы жили, соседскую половину занимала сестра знаменитой украинской артистки. Моя бабушка на еврейку совершенно не похожа, прекрасный русский язык, колоссальный багаж знаний, практиковала в Лондоне, Берлине, знала языки - аристократка. И соседка ей говорила: “Екатерина Борисовна, почему вы думаете об эвакуации? Вам-то что? Будут бить только жидов”. С душой говорила. То есть люди уже знали, что немцы делают с евреями. Но официально ничего не говорилось... Если бы было известно - евреи бросились бы в море, голыми и босыми бежали бы. Но тенденция была такая: “Одессу никогда не сдадут. Пересидим войну. Молодые пусть едут со своими предприятиями, будут там в тылу работать. А пожилые останутся охранять имущество”.

Окна глухо забирали ставнями, для верности ещё и занавесями, чтобы ни полоски света наружу. Дворники и дежурные из жильцов с улицы следили за светомаскировкой, стучали в дверь: “У вас горит, закройтесь!” Иные поглядывали с прикидкой: не шпионы ли тут, сигнальщики ночным бомбардировщикам...