Большевик, подпольщик, боевик. Воспоминания И. П. Павлова - Е. Бурденков

Я уселся на пенек, по-прежнему было жутко. Но вот раздался условный свисток, и я отправился на место сбора. Весь отряд уже стоял на полянке, ждали только меня. Алексеев доложил Ивану Кадомцеву, что я нес охрану дальних подступов к поезду на случай прибытия подмоги из города, и тот похвалил меня за то, что я не ушел с поста. Сделав перекличку, Иван Кадомцев по лесной дороге повел отряд к городу. Мешки с деньгами повезли на лошадях куда-то в назначенное место. Светало. Едва мы отошли, со стороны железной дороги снова послышались выстрелы. Как оказалось, это стреляли жандармы, которые шли от города по железнодорожному полотну; стреляли наугад, и, понятно, никакого ущерба нам не причинили. Нас защитил лес.

Дойдя до Белой, мы разделились. Те, кому утром нужно было идти на завод, включая меня, на лодке переправились на другой берег, разошлись по домам, где, позавтракав, в 6 утра как ни в чем ни бывало отправились на работу. Те же, кто в этот день не работал, прошли вниз по реке до моста, и вскоре также были дома, никем не замеченные. Так состоялось мое боевое крещение.

Участников «экса» жандармы так и не нашли. Характерно, что не нашли и золотых монет, хотя взять их мы не смогли. Имена экспроприаторов были названы много позже в книге присяжного поверенного Кийкова[32]. Рабочие моего завода, узнав из газет об этом происшествии, оживленно его обсуждали. Гадали, кто это сделал? Никто и предположить не мог, что одним из экспроприаторов был рядом стоящий мальчишка-слесарь. В газетах писали, что нападавших было 50 человек.

Через несколько дней состоялся разбор операции. Докладывал Иван Кадомцев. Оказалось, что всего артельщики перевозили бумажных денег, золота и серебра на 250 тысяч рублей. Их охраняли 10 солдат, вооруженные трехлинейными винтовками. Мячин остановил поезд раньше, чем следовало, и этим чуть не погубил все дело. Из-за этого и денег взяли всего 153 тысячи (золото и серебро пришлось оставить – до повозок их было не донести), и оказалось много необязательных жертв. К месту остановки поезда лошади подойти не могли, и пока одни боевики перетаскивали деньги к дороге, другие вели перестрелку с солдатами. Двое из них были убиты, а остальные ранены. Несмотря на ранения, охрана укрылась в поезде, только расстреляв все патроны. Когда Михаил Кадомцев в полумаске подошел к купе кассиров, солдат, охранявший их, преградил ему дорогу и наставил штык. Отпарировав штык браунингом, выстрелом в горло Кадомцев убил его наповал. Артельщики, хотя и были вооружены, сразу сдались. С нашей стороны потерь не было.

Мячин всегда казался мне подозрительным типом. Считался боевым командиром, храбрецом, а на деле был трусоватым неврастеником. Например, весной 1906 года он сорвал одну экспроприацию на железной дороге, почему-то не сумев остановить поезд[33]. Он плакал потом, просил прощения. Летом командовал нашим отрядом, который охранял лесную массовку. Вдруг бежит с поста и орет на весь лес: «Жандармы!», а сам наутек. Публика разбежалась, побросав шляпки, зонтики, калоши. Оказалось, что мимо случайно проехал городовой или стражник, и все. Мы, собрав все оставленное, спокойно ушли, а имущество потом вернули владельцам.

В 1909 году, став после Кадомцевых командиром нашей дружины, во время одного «экса» и снова на железной дороге, Мячин опять запаниковал и застрелил ни в чем не повинного начальника станции; поднялась стрельба, и было напрасно убито еще шесть человек[34]. Бросалось в глаза, что мы, рядовые боевики, неоднократно сидели в тюрьмах, бывали на каторге и в ссылке, а он, наш начальник, ни разу не был даже арестован. Бывало, что на конспиративную квартиру, спустя час после его ухода, с обыском являлись жандармы. Позже, по его рекомендации, в дружину был принят некто Терентьев[35], его давний знакомый (они вместе учились в городском училище), который оказался провокатором. Этот Терентьев выдал многих наших товарищей, некоторые погибли. Или такой эпизод. В начале 1910 года, гостя у М. Горького на даче, Мячин выронил свою записную книжку, а в ней оказались фамилии, клички и даже адреса наших боевиков. Это было грубейшим нарушением правил конспирации, попахивавшим провокацией.

Прочитав воспоминания Ивана Михайловича Мызгина, члена партии с 1906 года и уфимского боевика, я окончательно пришел к заключению, что с Мячиным дело нечисто и что он, скорее всего, был провокатором. История такова. Мызгину поручили подготовить побег из тюрьмы боевика Михаила Гузакова, которому грозила смертная казнь. В обсуждении этого вопроса принимал участие и Мячин. Мызгин отправился в Златоуст, чтобы собрать там боевой отряд, но по приезде его сразу арестовали. Другими словами, тамошние жандармы знали, когда и каким поездом он приедет и у кого остановится. Мызгину в тюрьму товарищи передали пилку, чтобы он мог перепилить решетку и убежать. Но накануне побега его неожиданно перевели в другую камеру. Несмотря на это, бежать ему удалось, он ушел в лес и там неожиданно встретил Мячина с группой боевиков. Поездка самого Мячина в Златоуст не планировалась, но он все же туда явился; мало того, именно Мячин узнал по голосу Мызгина, которого, зная, что тот в тюрьме, никто из боевиков встретить не ожидал. Значит, Мячин был осведомлен и о побеге. Они ушли, оставив Мызгина ночевать в шалаше, а утром к нему нагрянули конные стражники. Не много ли совпадений?

Мызгин бежал в одном белье, переплыв речку Ай, и потом три дня бродил по лесу. Мячин его в таком виде и сфотографировал. Вообще-то, боевикам строго запрещалось сниматься, но Мячин пренебрег и этим правилом. Спрашивается, для чего? В итоге план по спасению Гузакова привести в исполнение не удалось – пока Мызгин находился под арестом и бегал по лесам, Михаила повесили. Кончилось тем, что осенью 1918 года Мячин переметнулся к меньшевикам. Таков был этот, с позволения сказать, «большевик» и «боевик». Поистине, в семье не без урода.

В заключение еще несколько слов о дёмской экспроприации. Все добытые тогда деньги – 153 тысячи рублей– были израсходованы под строгим контролем Уфимского горкома нашей партии и по указаниям вышестоящих партийных органов. Мне доподлинно известно, что 25 тысяч было отпущено на Лондонский съезд РСДРП, 15 тысяч пошло на издание петербургской газеты «Казарма». Остальное потратили на местные газеты, на устройство и содержание школ бомбистов – например, во Львове, и боевых инструкторов – в Финляндии, под руководством Красина и Эразма Кадомцева, лабораторий по изготовлению бомб в той же Уфе, наконец, – на покупку оружия.

После экспроприации на станции Дёма наша организация работала прежним порядком – мы продолжали изучать боевое дело, политэкономию, произведения Ленина, документы партийных съездов, текущие политические вопросы. Занимались с нами Эразм Кадомцев и наезжавший из Екатеринбурга пропагандист «Назар» (Накоряков)[36]. Я продолжал регулярно снабжать рабочих своего завода книгами и прокламациями.