Предают только свои - Александр Щелоков

Летом сорок пятого года Ягодкин-старший принял механизированную дивизию, которая располагалась у маньчжурской границы и была нацелена на прорыв Джалайноро-Маньчжурского укрепленного района. За плечами генерал-лейтенанта имелся боевой опыт, и чувствовал он себя уверенно. О готовящемся наступлении еще не было сказано ни слова, но каждый солдат ощущал — горячее дело не за горами.

Нараставшее напряжение в обстановке выдавали многие признаки. В селах, среди сопок вдруг объявлялись новые соседи — то артиллерийская бригада Резерва Верховного Главнокомандования, то дивизион гвардейских минометов, то батальон спецсвязи. Все чаще и чаще в дивизию приезжали разного рода инспекции из вышестоящих штабов. Приезжали, что-нибудь проверяли, давали указания и уезжали, пообещав побывать еще раз и проверить, насколько быстро и эффективно устранены недостатки.

Конечно, многое из происходившего Ягодкина-старшего дергало, раздражало, но он умел не выдавать чувств и выглядел так, словно щипки и толчки его не задевали. Он понимал, что одной из задач всех таких инспекций было поддержание в войсках постоянного нервного напряжения. Потому и сам посылал в полки своих собственных погоняющих, и те в свою очередь дергали нижестоящих командиров.

Со спокойствием Ягодкин-старший отнесся и к очередному сообщению о приезде новой группы инспекторов. Вечером ему передали, что возглавит проверку генерал-майор Родионов. «Кто он? — спросил Ягодкин. — Что-то с таким на фронтах не встречался». — «Новый товарищ, — дипломатично ответили из штаба армии. — Приедет, познакомитесь».

Утром следующего дня Ягодкин-старший встречал гостей. На маленький полевой аэродром, лежавший в широкой пади между двух гряд лесистых сопок, приземлился брюхатый «Дуглас». Четверка истребителей, сопровождавшая транспортник, отвалила и ушла на базу.

Из самолета по железному трапу один за другим сбегали прибывшие офицеры. Первым вниз спустился молодой капитан, за ним сбежали автоматчики охраны. Потом из машины вылез невысокий, плотно сбитый, как гриб-боровичок, генерал. Лицо его Ягодкину не было знакомо. Кое-какие сомнения первоначально возникли. Уж слишком неказисто, необношенно лежали погоны генерал-майора на широких плечах приезжего. Но мало ли таких генералов наплодила война? И Ягодкин отбросил сомнения, не стал играть в показную вежливость: раз ты приехал ко мне, ты и представляйся.

Приезжий так и поступил. Вскинув голову повыше, чтобы видеть глаза высокого Ягодкина, кинул руку к козырьку фуражки и представился:

— Маршал Малиновский, командующий фронтом.

Свита командующего, переполненная не обношенными полковничьими погонами, которые также лежали явно на генеральских плечах, расцвела улыбками. Были среди них ехидные и злорадные, насмешливые и язвительные. Всякие были.

Ягодкин так растерялся, что произнес в ответ свою фамилию заикаясь, с трудом одолев «д», на котором его вдруг заколдобило.

Маршал Малиновский, судя по всему, не обратил серьезного внимания на мелкий инцидент. История с переодеванием, в которую его ввергла необходимость маскировки, доставляла забавные эпизоды почти ежедневно. И маршал всерьез их не принимал. Зато для Ягодкина промашка стала тяжелым душевным укором. В обычной деловой жизни при обсуждении планов операции генерал мог без особого субординационного трепета возразить командующему, но он считал неэтичным, более того, аморальным не отдать старшему по званию честь первым, не соблюсти в отношении командующего фронтом всех тонкостей военного этикета, которые знает только кадровый командир, во многом отличающийся от рекрутированного в офицерский корпус непрофессионала.

Из этой истории, рассказанной однажды отцом, Ягодкин-младший сделал определенный вывод. Для себя он его формулировал так: столичный полковник для периферийного генерала невелика птица, но, допущенная к бумажкам, она способна сделать много гадостей тому, кто пашет.

Ничего этого Корицкий не знал и потому отнесся к жесту полковника как к проявлению исключительно высокой офицерской культуры, ощутил к нему искреннюю симпатию.

— Как вам наши художники? — спросил Ягодкин и тут же высказал свое мнение. — По мне они все не очень…

— По мне тоже, — согласился Корицкий. — Поэтому, если я заберу у вас кого-то, армейским талантам ущерба не нанесу. Верно?

— Заприметили все же?

— Как водится. Развитие культуры требует от нас поворотливости.

Они обменялись понимающими взглядами.

— Как можно выступать против культуры? — сказал Ягодкин. — Что мы можем поделать с разведчиками молодых талантов? Верно, товарищ капитан?

Слово «разведчики» Ягодкин адресовал Корицкому, все остальное капитану, руководителю изостудии, и тот засиял довольной улыбкой,

— Может быть, когда-нибудь на выставке художника Коноплева и о нас добрым словом вспомнят? — сказал он с радостной надеждой.

10

В один из дней, прогуливаясь по парку, в котором находилась личная лаборатория Диллера, Андрей увидел мисс Джен. Это была их первая встреча после того, как она побывала в его доме на Оушн-роуд. Сердце Андрея неожиданно замерло.

В широкополой соломенной шляпе, затянутая в тонкое зеленое платье, плотно облегавшее тело, она походила на молодой цветок, тянувшийся к солнцу.

— Секунду, мисс Джен, — попросил Андрей и достал из кармана блокнот для эскизов. — Один набросок. Только один!

— Ну уж нет! — ответила Джен и звонко засмеялась. — Здравствуйте, мистер Стоун! Рисовать себя во время прогулок я не позволю. Хватит с нас разговоров, что Диллеры эксплуатируют всех, кого только могут.

— Какие пустяки! — засмеялся в ответ Андрей. Напряженность, которую он на миг испытал в начале встречи, исчезла, уступив место легкой веселости. — Пусть говорят.

— Вот и нет. — Джен капризно надула губы. — В наше время нужно чутко прислушиваться к общественному мнению. Генри только и твердит об этом.

Она подобрала подол и опустилась на белую садовую скамейку.

— Я недавно вспоминала вас, мистер Стоун. Совсем недавно.

— В какой связи, если не секрет? — поинтересовался Андрей.

— Смотрела вашу картину, мистер Рисую Прекрасно. И мне показалось, что вы любите музыку.

— Вы не ошиблись, — искренне, может быть, даже с излишним жаром ответил Андрей. — Очень люблю.

— Отлично! Я сегодня собираюсь на концерт. Вы согласны поехать со мной, мистер Рисую Лучше Всех?

— Это приказ или пожелание?

— Какая разница?

— И то и другое я приму с радостью.

— Диллеры не эксплуататоры, как об этом болтают. Я думаю, вам это стоит запомнить. Все, о чем мы просим, — только предложения.

— К вашим услугам, — склонив голову, смиренно ответил Андрей.

— Не чувствую в голосе ликования, — сказала Джен удивленно. — Вы всегда столь безразличны к предложениям женщин или это относится лишь ко мне?

— Только к вам, — сказал Андрей и улыбнулся смущенно. Он знал, что быть откровенным в таких случаях — лучший способ не выдать своих чувств. — Я боюсь показать, что влюблен в вас.

— О! — воскликнула Джен. — Даже не знаю, расценить это как комплимент или как дерзость.

Она скользнула по Андрею быстрым взглядом и тут же прикрыла глаза ресницами, словно опустила жалюзи.

— Итак, я жду вас готовым ровно к семи часам, мистер Рисую Неплохо. Идет?

— Да, конечно, — ответил Андрей, как ему самому показалось с ненужной поспешностью. Он заметил, что оценка его способностей по шкале Джен сразу снизилась на несколько пунктов — от мистера Рисую Прекрасно до просто Рисую Неплохо. Чем это было вызвано? Скорее всего его последним, несколько опрометчивым и потому преждевременным признанием. Что ж, такое надо учесть.

В театр Андрей начал собираться задолго до срока. Старательно выбирал галстук, жалея, что из множества разных всегда приходится отдавать предпочтение одному. Что-что, а галстуки всегда нравились Андрею. Видимо, есть у каждого мужчины какое-то подсознательное влечение к ярким, броским вещам. Даже чопорные снобы, наглухо завинченные в смокинги, хранят в душах слабость к пестрым галстукам и носкам. Именно галстуки в наш век удовлетворяют потребности мужчин в буйстве цветов, в то время как им приходится носить строгие костюмы, будто солдатскую форму имущего класса.

Из всех костюмов Андрей больше всего любил свой зеленовато-синий. Как никакой другой, он гармонировал с его загаром и выцветшими соломенными волосами. Надевая его, Андрей чувствовал, что даже сам себе нравится.

Выбрав все, что ему хотелось бы надеть в этот вечер, Андрей вздохнул и вернул вещи в шкафы. Одеться по своему усмотрению ему не позволял этикет — устав больших денег. Надо было надевать черную фрачную пару, белую рубашку с накрахмаленной грудью, галстук-бабочку. Бросать вызов канонам, привлекать к себе внимание общества театралов не стоило. И без того все они сегодня будут глазеть на него. Джен Диллер была ориентиром весьма заметным, и там, где она появлялась, ее всегда сопровождал шепоток зависти и пересудов.