Моя сто девяностая школа (рассказы) - Владимир Поляков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Тебе махал? - спросил Старицкий.
- Может быть, и мне.
- Домахался, - сказал Селиванов.
- А мой отец брал Зимний дворец, - сказал Яковлев. - Он стрелял в юнкеров и убивал белогвардейцев.
Честно говоря, я очень завидовал Яковлеву. Но сдаваться было нельзя, и я сказал:
- А мой папа один раз ударил городового (это было не совсем так: городовой ударил моего папу, но я уже знал, что от перемены мест слагаемых сумма не меняется, и, кроме того, так было куда лучше).
- А я... - сказал Попов.
Но в этот момент мы поравнялись с трибунами и увидели стоящих на них людей. Они махали нам фуражками и очень хорошо улыбались.
Мы остановились, расстроили все ряды, задержали задние колонны и замахали им флажками.
- Да здравствуют юные советские школьники! - крикнул один из них, и мы все что есть мочи закричали "ура!".
Но тут к нам подскочил Александр Августович и закричал - не останавливаться! Не останавливаться!
Вперед!
И нам пришлось пойти.
Мы шли довольные и радостные. Еще бы! Нам, лично нам сказали, что мы да здравствуем.
ЯБЕДА ИЛИ НЕТ?
На уроке географии, когда учительница Лопакова вызвала Селиванова и спросила его - что такое параллели и меридианы, Герман Штейдинг бросил в Селиванова свернутую бумажку, а она попала в лоб Лопаковой.
- Кто бросил? - спросила Лопакова Весь класс молчал.
- Кто бросил? Или вы скажете кто, или я уйду из класса.
Я встал и сказал - бросил Штейдинг.
- Штейдинг, выйди из класса, - потребовала Лопакова, и Штейдинг вышел за дверь.
На перемене ко мне подошли Попов и Чиркин.
- Ты фискал и ябеда, - сказал Чиркин.
- Тебе нельзя доверять, ты предатель, и тебя нужно бить, - сказал Попов. - Готовься.
Попов был сильный парень. Он даже занимался боксом, и ничего хорошего от встречи с ним я ждать не мог. Я не обладал никакой силой, не умел и боялся драться и вообще был, как говорил Старицкий, "маменькиным сынком". Но кругом стояли мои одноклассники, и в том числе девочки. Не мог же я им показать, что я трус.
И я сказал - вот только попробуй, сунься.
И Попов попробовал. Он надвинулся на меня и ударил меня кулаком в грудь. Удар был резкий и сильный. Я почувствовал боль в груди и, главное, обиду, что меня бьют. Я размахнулся и ударил Вадьку по руке. Он засмеялся и, размахнувшись, дал мне пощечину.
Мне хотелось заплакать, обида подступила к горлу, сжала его, я подпрыгнул и ударил Вадьку по носу.
- Ах, ты еще сопротивляешься?! - вскрикнул он, подставив мне ножку, и я упал.
Тогда он навалился на меня и стал делать "макароны" - бить меня ребром руки по шее. Это было мучительно больно. Все же мне удалось вскочить, и я ударил его ногой в живот. Попов рассвирепел, схватил меня за руки и завернул их мне за спину. Казалось, что он ломает мне руки, и мне захотелось закричать "мама!", но кругом стояли девочки, и я закусил губу и сдержал крик.
В этот момент в класс вошла Любовь Аркадьевна, и Попов отскочил в сторону, как будто ничего не было.
Но Любовь Аркадьевна видела все, что было.
- За что ты его бил? - спросила она.
- За ябедничество. - И Попов рассказал обо всем, что произошло.
- Это не ябедничество, а честность, - сказала Любовь Аркадьевна. Штейдинг кинул бумажку. Он должен был сам признаться. За хулиганский поступок одного ученика не должен отвечать весь класс. За благородный поступок могут отвечать все, а за гадкий - это бессмысленно и нечестно. Поляков сделал правильно.
И еще вместо того, чтобы убежать и пожаловаться мне на драчуна Попова, он принял неравный бой с ним.
Это благородно. Вы поняли?
- Поняли, - сказал Попов и подал мне руку.
У меня все болело, но я пожал его руку, и мы помирились.
- А все-таки ты ябеда! - сказал мне Попов.
Прошло с этого дня больше пятидесяти лет, и я все еще не могу решить, хорошо ли я сделал и не был ли я тогда ябедой.
Нет, наверно, все-таки надо было мне сказать, что бумажку бросил я, а потом класс пристыдил бы Штейдинга. Так было бы красивее.
Но этот случай помог мне преодолеть свою трусость и научил меня пусть не очень шикарно, но все-таки драться. И я благодарен за это Вадьке Попову.
ВИР ХАБЕН ФЕРШТАНДЕН
- Раскройте Глезера и Петцольда на сорок восьмой странице. Ди ахт унд фиртцихе зайтэ. Альзо. Молочная! Биттэ лезен зи дизэ кляйне эрцеллюнг [Сорок восьмая страница. Пожалуйства, читайте этот мамаленький рассказ(нем.)], - сказала Екатерина Петровна.
Молочная встала, открыла учебник и начала:
"Штэрлейн, штэрлейн! Во бист ду?" - риф дерман. Унд дэр штар аус дэм таше дэс дибес антвортэтэ..." ["Cкворушка, скворушка! Где ты?"- кричал мужчина.
И скворец из кармана вора отвечал..." (нем.)] И в этот момент из четвертой парты вылетел самый настоящий скворец и зачирикал.
- Хир бин их! - Я здесь, - перевел Юган.
В классе поднялся смех. Громче всех смеялась Фаня Молочная. Но смеялись абсолютно все. Засмеялась даже совсем не смешливая Екатерина Петровна Казанская. (Та самая, о которой Старицкий сочинил частушку: "В нашем классе Дальтон-план - система мериканская. А командует-то ей сирота Казанская".)
Скворец порхал по классу, смешно взмахивал крылышками, и они хлопали, как флаги на ветру Он очень испугался шума и ударялся в оконные стекла, в стенки и носился как угорелый.
А Лева Юган, наш знаменитый натуралист-естествоиспытатель, любитель насекомых, растений и птиц был в полном восторге от своей выдумки.
- Кто это сделал? - спросила Казанская.
- Это я, - честно сказал Юган. - Я поймал этого скворца у нас в палисаднике и принес его в класс. Я решил пустить его как раз на словах "Я здесь". И вот он тут.
- Вы сорвали урок, и вам придется покинуть класс совместно с вашим скворцом. Вы нам оба мешаете. Хабен зи ферштанден? (Вы поняли?)
- Яволь, - сказал Юган и вышел из класса. За ним в открытую дверь вылетел скворец.
Тут прозвонил звонок, и мы все выбежали в коридор ловить скворца. Он носился по казавшемуся нам тогда гигантским коридору, и все за ним гонялись с криками и свистом.
- Что здесь происходит? - спросил дежурный преподаватель Якубовский.
- Мы ловим скворца, чтобы выпустить его на волю, - сказал Толя Цыкин.
- Это хорошее дело, - приветствовал Александр Юрьевич. - А как он сюда попал?
Яковлев рассказал всю историю.
- Понимаю вашу любовь к птицам, но не понимаю идеи приноса скворца в класс. Я думаю, что это не любовь к зоологии, а желание сорвать урок. И в этом не вижу ничего похвального. А скворец мучается. Видите, как он колотится о стены? Напугался, наверно, бедняжка, насмерть. Как его теперь ловить? Как выпустить на улицу?
- Я пойду достану ему крошек, - сказала Леля Ершова.
- А я отдам ему свой пирожок, - сказала Настя Федорова.
- Он в таком состоянии, что не будет есть, - сказал Александр Юрьевич. - У него шок. Откройте окно, и, может быть, он вылетит.
Женя Данюшевский открыл окно, и скворец, почувствовав дуновение ветра, кинулся к окну, рванулся в него и скрылся за крышей противоположного дома.
Екатерина Петровна все время стояла в дверях класса и наблюдала.
- Ладно, - сказала она. - Я прощаю вам эту шалость, потому что она по теме рассказа. В рассказе скворец сидел в кармане у вора, а в жизни он сидел в парте Югана, который украл у меня время моего урока. Хабен зи ферштанден? (Вы поняли?)
- Я. Вир хабен ферштанден! - ответили мы хором.
НА РЕЛЬСАХ
Он вошел в класс в темной замшевой толстовке, с длинными волосами, спадающими на чуть впалые щеки, с ясной улыбкой карих глаз. Чем-то он был похож на Иисуса Христа. У него был гортанный и в то же время мягкий и ласковый голос.
- Я буду у вас преподавать рисование и лепку, - сказал он. - Меня зовут Павел Николаевич, фамилия моя - Андреев.
И сразу же он показался нам очень симпатичным, и мы все заулыбались. У него были красивые руки с тонкими длинными пальцами, удивительно изящная походка и привычка откидывать падающие на лоб волосы.
Он был родным братом писателя Леонида Андреева.
Как-то он рассказал нам о том, как, будучи летом в Финляндии, Леонид Андреев на пари лег на рельсы железной дороги и через него прошел поезд. Леонид Андреев спокойно встал и пошел домой.
Этот рассказ произвел на меня большое впечатление, и весь урок я никак не мог нарисовать графин.
Честно говоря, я не собирался стать Репиным или Левитаном, но мне хотелось научиться прилично рисовать.
Чернов, Кричинская, Недокучаев, Кривоносов и Зверев постигли это искусство, их рисунки получали оценку "отлично", и я им очень завидовал.
- Что ты делаешь, Поляков? - спрашивал Павел Николаевич. - У тебя на рисунке рука с четырьмя пальцами. А где пятый?
- У него четыре на бумаге, один в уме, - заметил Старицкий.
А я думал о поступке Леонида Андреева на железной дороге.
И вот в мае, когда мы поехали на экскурсию в Токсово собирать растения для гербария, я сказал ребятам - сегодня я повторю подвиг Леонида Андреева.